смысл Художественный.
Критическая статья «Смута».
Смута в душе моей, читатели. Не ошибся ли я с Прилепиным? И вообще, не предвзят ли я по отношению к ницшеанскому идеалу? И ещё более, не оторвался ли я уж слишком от вас.
Самому мне ницшеанский идеал в искусстве открылся летом 1992 года от чтения Николая Гумилёва. В 54 года. И это несмотря на то, что о Ницше я читал книгу Ю. Давыдова «Искусство и элита» 1966 года издания, в том же году купленную мною. Я вполне представляю себе, что есть полно людей, которым ницшеанский идеал в искусстве так и не открылся вплоть до сего, 2017 года. Это вредная привычка – судить о людях по себе, но от неё трудно отделаться. А оправдывает меня в данном случае, например, то, что в диссертации Шалыгиной (1997 года) всячески затушёвывается самая-самая суть ницшеанского идеала в искусстве – нехристианское иномирие, метафизику которого можно только помыслить, настолько она необычна и принципиально недостижима. И лишь намёками там, в диссертации, говорится о ницшеанстве Чехова. И для многих-премногих Чехов до сих пор гуманистический идеал выражал, мол, в своих произведениях. – Так что у меня сложилось довольно обоснованное мнение предоставить ницшеанскому идеалу привилегированное положение среди других типов идеалов (Пользы, Долга, Гармонии и т. д.): кто из авторов его имеет, имеет его в подсознании, а не в сознании.
Ошарашивающее нагла сама позиция моя: я, видите ли, лучше, чем автор, знаю, что у него находится в подсознании!..
Увы, это так. И позиция эта вытекает из другой: что неприкладное искусство – это средство общения подсознаний автора и восприемников по сокровенному поводу. И преимущественно критикам дано переводить это подсознательное в слова.
Мне это «дано» является в виде озарений. Другим людям – тоже, но редко. Мне – чаще. Из-за заточенности на это. А большинству, как это отлично описал Лев Толстой в «Крейцеровой сонате», – ни-ко-гда. Только неопределённое ЧТО-ТО переживают. Да и то не все.
Так касается это ЧТО-ТО – любого типа подсознательного идеала автора. А фора, которую я даю ницшеанскому идеалу, состоит в том, что если уж я его в каком произведении почуял, то сразу надеюсь, повторяю, что у автора это – в подсознании.
Идеал этот крайне индивидуалистический. И тот факт, что Прилепин теперь, в немолодом возрасте, отправился воевать на стороне Донецкой Народной Республики, говорит за мой вывод по его двум произведениям, что ницшеанство у него в подсознании сидит.
И всё-таки – смута на душе.
А у меня есть догма, что чаще всего идеал, которым вдохновлено творчество, не меняется быстро (у некоторых он вообще никогда не меняется; таким был, подозреваю, Гейне – вечный романтик; при исключениях, конечно: у Пушкина он раз 12 менялся!). – Так если догма моя верна, то её можно использовать для проверки идеала имярек: взять и проверить ещё, и ещё, и ещё одно произведение. И всюду должен обнаруживаться один и тот же подсознательный идеал.
Прежние вещи Прилепина, из которых я вывел его ницшеанский идеал, написаны в 2006 («Санькя») и 2007 («Грех») годах. – Так я теперь возьму и повникаю в «Семь жизней» (2016)...