Гексаметрическое разложение

Темнота. Тишина. Я – в обоих. Лучше бы толпы людей кричали, будто их собираются сбросить с утеса. Лучше небо разверзлось луной и проблевалось звездами, но неба нет, и ничего нет, даже меня. Я – частица всеобщей пустоты, но частица щупающая, подслушивающая и зыркающая в беззвучную темноту, которая стала миром без рук и ног, подпорок и кишок, нетерпеливых губ и сморщенных лбов. Это мир без смысла и даже без претензий на смысл. Безмолвная темнота обсасывает меня, стараясь выкачать из моего тела все, что я знал до сих пор. Я, как сгусток умирающего концентрата, забываю свое предназначение, потому что нахожусь в полнейшей изоляции.

Я получаю новое знание, ощупывая себя. Зондирование собственных органов помогает мне вспомнить свою внешность. Я подергиваю себя за волосы, потом вдыхаю пещерность полной грудью. Гранитные скалы простираются на тысячи миль во все стороны (об этом я только догадываюсь), не давая проникнуть в эту пространственную ловушку ни одному звуку. Нельзя сказать, что я заперт, просто нахожусь в пазухе мира, не имеющего предела. Чтобы проверить это, я двигаюсь на ощупь, но не могу встретить стену, которая ограничивала бы меня. Тогда я опускаюсь и осязаю пол. Он сух и гладок, и это меня успокаивает, потому что для меня это новая информация, проникающая извне. Нужно сконцентрироваться и не забыть о свойствах пола. Хотя нет. Если я забуду, то в любое время смогу снова опустить руки и прикоснуться к нему. Но вдруг когда я дотронусь до пола во второй раз, свойства его изменятся? Тогда я забуду, каким был первый пол.

Я знаю, что мне нужно бежать отсюда в поисках выхода, который подарит мне свет. Я бегу наугад, прислушиваясь к равномерному топоту ног, боящихся пропасти. Порядочно устав, я останавливаюсь и изо всех сил подпрыгиваю, желая достать рукой до потолка. Сверху ничего нет. Есть только пол и мое бьющееся сердце, которое я сейчас отчетливо слышу.

Я хронологически дебилен, ибо не ощущаю движения времени. Время для меня – это аппендикс, который вырезала темнота, запечатленная в тишине. Я не хочу делать зарубки на полу, как Робинзон, потому что мне нечем их делать, да и незачем. Время мне нужно только для успокоения. Чтобы чем-нибудь заняться, я сажусь по-индейски и принимаюсь считать аритмичные удары своего сердца. Время – это противное средство от скуки. Оно свернулось и утекло, захватив с собой все остальное. Оно бросило меня, и я обезвременел. Более того, я неизлечимо болен безвременьем, а отсюда вывод, я – дебил, страдающий авременностью.

Теперь я кричу, чтобы хоть что-нибудь слышать. Если бы эхо возвратилось, я бы подумал, что мне отвечают. Мой голос не способен родить эхо, потому что он летит в никуда, и ему не от чего отражаться. Страшно без эха. Мне нужны ориентиры. Я пою песенку в пять куплетов, стараясь зафиксировать в памяти момент, когда эта песенка началась и когда закончилась. Таким образом, я вырываю из небытия приблизительно две минуты, которые мне понадобятся, чтобы запомнить их навсегда.

Я заболеваю амысленностью, а это самое страшное. Чтобы избежать этого, я начинаю думать о сущности темноты и тишины, запертых в пустотелость. Так, все понятно. Темнота сложена вчетверо, как лист бумаги, на котором расплылась вечная клякса. Темнота – это простое вещество, имеющее атомную массу ноль и состоящее из ионов тишины, точнее тишина – анион, а катионом являюсь я, потому что иногда кричу, щелкаю языком, хлопаю в ладоши и пою. Стоит мне только подумать о тишине, как я понимаю, что с ней вообще дела плохи. Сначала она скрутилась спиралью, потом беззвучно развернулась рулоном, затем начала развеваться лентами. Пытаясь увидеть горизонт тишины, я опускаю в нее руку, представляя, что все остальное мое тело находится вне ее.

В моей теперешней жизни все примитивно просто. Не над чем раздумывать. Все и так ясно. У меня нет красного мелка и крысиного хвоста. Впрочем, остального у меня тоже нет. Лучше бы здесь открыли лазарет для больных брюшным тифом. Тогда я стал бы железной поскрипывающей койкой и смог бы кого-нибудь держать, время от времени поскрипывая пружинами. Я мечтаю стать апельсином, который съела дамочка с короткой стрижкой. Я легко адаптировался бы у нес в желудке и прежде чем разложиться, все-таки понял, зачем я был. Вся моя беда в том, что я не знаю, кто я и к чему должен приспособиться.

Полно молекул, и я – одна из них. Не слышно, чтобы мир гнил. Вообще ничего не слышно, и я лежу, раскачиваясь в гамаке, прикрепленном к неизвестности. Если бы здесь были крысы, мне было бы интересно с ними бороться. Я понимаю, что главное в моей жизни – это интерес, поэтому я проявляю его ко всему, и к полу, и к себе. Потом я замечаю тишину и проявляю интерес к ней, но это безуспешно, потому что тишина похожа на неощутимый хаос.

Я сидел, и мне ни с того ни с сего понравилось слово "квелый". Хоть "квелый" это интересно, но все равно временно. В общем, я досиделся до того, что из "квелый" получилось "клевый", то есть то, что клюет на крючок, соединяющийся с удочкой посредством лески, а моя рука – это удочка, значит, палец – крючок. Я прикусываю язык, и это мне приносит удовольствие, ведь боль похожа на смысл, который можно запомнить. Жаль, что нет бармена, способного налить полстакана виски и катнуть его по полированной стойке навстречу моей ловящей руке. Темнота хуже проститутки. Она ничего не скрывает и не продается. Она заволакивает. Темнота податлива, как густое варево. Можно плюнуть, и она проглотит плевок. Получается, напрасно плюнул. Я не вижу лужу, в которой можно было бы увидеть себя. Я могу пописать и сделать лужу, но темнота помешает ей стать зеркалом.

Мою реальность я называю пирамидально-трапецевидной, лоскутно-закройной, вогнуто-шаровидной, концентрично-эгоцентричной, периферийно-параллельной, синусоидно-вертикальной, примитивно-горизонтальной и квадратичной, но как ее не называй, моя реальность – это ничто и все сразу. Больше всего я страдаю отсутствием идентификации. Я похож на бабку, торгующую фисташками на пустом базаре или сорванца с Монмартра, ночующего на чердаке, куда никто не заглядывает. Я – девочка, которая не может увидеть свет не из-за слепоты, а из за страстного желания его увидеть. Я словно собачонка, скачущая в пустоте. Попирая ногами тишину, я в ней увязаю. Игольное ушко интересней, чем я. Полоска на свитере интересней, чем я. Оказывается, я не болею ни временозной лихорадкой, ни темноткой, ни половой дисфункцией. Это лишь симптомы. Я болею отсутствием.

Я устал думать и быстро засыпаю...