Киндер фабрик

 

 

 

Выстроенный буквой П длинный пятиэтажный дом замыкался каменным забором с калиткой, образуя внутри двор квадратной формы. Жильцы так его и называли: «Квадрат». Защищенный со всех сторон от посторонних шумов и влияний, это был маленький островок советской культуры в когда-то враждебной Германии. И хотя теперь это была ГДР, но все же – Германия. А квадрат – часть советского военного гарнизона в Бранденбурге.

 

Немцы называли квадрат – «киндер фабрик». И, правда, он был похож на инкубатор, где под тусклыми лучами немецкого солнца росли советские цыплята – дети служивших в Группе Советских Войск в Германии офицеров.

 

Очень удобным сооружением был этот квадрат. В каждом подъезде с десяток семей, имеющих разновозрастных детишек.

 

Пунктуальные немцы, даже летом дисциплинированно укладывающиеся спать ровно в восемь, ненавидели это средоточие беспорядка. Но – помалкивали. Только бросали в его сторону недвусмысленно злобные взгляды. Гул непрекращающейся броуновской реакции не замолкал в курятнике ни на секунду, а время комендантского часа отодвигалось порой на утро.

 

Чем утешиться молодым безработным женам офицеров, единственным занятием которых было рожать и воспитывать детей? За пределами военного городка женщин могли подстерегать неведомые опасности, и они предпочитали проводить время тут, в своей уютной песочнице под боком у вооруженных мужей. Они завели тут свои особые законы, ритуалы, праздники, все друг друга знали и скрупулезно отслеживали малейшие изменения настроений, статусов и климатов, считая своим долгом беззастенчиво вмешиваться в перипетии чужих жизней. Тут, как в большой деревне, все были на виду.

 

Например, весь квадрат, в том числе и дети, был посвящен в судьбу вольнонаемной учительницы русского языка. Она была поразительно некрасива, носила очки и небольшие едва заметные усики над верхней губой, о которых не шептались разве только ленивые. Но все обожали её за доброту и чувство юмора.

 

– Она сюда за мужем приехала, – сказала как-то мама. Как в воду глядела. Месяца через три после приезда Светлана Павловна и вправду вышла замуж. Свадьбу играли всем квадратом. А потом всем квадратом нянчили её малыша. Муж учительницы был папиным подчиненным.

 

 

 

Мой отец – командир позиционного батальона мотострелковой дивизии, подполковник инженерных войск. Мама – учитель. Ей, как и большинству офицерских жен, приходится довольствоваться ролью домохозяйки.

 

Семьдесят пятый. Уже возведена Берлинская стена и наши взаимоотношения с восточными немцами, кажется, устаканились.

 

И все же немцы воспринимали «квадрат», как подводную мину, которой коснешься неосторожно – и взлетишь на воздух. Потому и обходили его десятой дорогой.

 

А русские… Может быть, они фантазировали о каком-нибудь пожилом немце, смотрящим через забор из окна соседнего дома, и приписывали ему мысли о том, как удобно было бы расположить на месте этого квадратного двора крематорий или газовую камеру. Чтобы разом всех ублюдков и уничтожить.

 

Мы были детьми, история отцов еще не стала сознательной частью нашей жизни. Но на каком-то непостижимом генетическом уровне она неизменно присутствовала в нас, даже независимо от нашего желания. Вокруг бегало множество немецких детишек. Но я не помню, чтобы мы хоть раз играли с ними. «Русиш швайн!» – слышалось через дырку в заборе, когда мы пытались наладить естественные человеческие контакты.

 

«Гитлер капут!» – послушно откликались мы, в принципе, далекие еще от каких бы то ни было политических разногласий.

 

Мы обстреливали их вылизанные дворики колючими ежами каштанов, обильно произраставших на заднем дворе возле школьного стадиона, и радовались, когда каштаны раскалывались и фашисты получали по башке твердыми коричневыми плодами. В общем, дети как дети.

 

 

 

Квадратный дом был уникальным местом для игр и постижения действительности.

 

В него можно было войти через первый подъезд, а выйти через последний, пробираясь по подвалам, соединенным друг с другом, или по чердакам, каждый из которых был мечтой любого партизана или разведчика. Мы тогда еще только начинали читать Киплинга, Стивенсона, Дюма, Купера, и приключения манили нас.

 

Неутомимые искатели впечатлений непрерывно строили штабы в самых заброшенных чердачных закутках, куда не добирались взрослые, и где можно было найти массу интереснейших вещей. Не играть в войну или в казаков-разбойников, имея такой дом, было бы просто глупо.

 

Бедная мама ежедневно созерцала чистую с утра и изгвазданную к вечеру курточку, мои вечно разодранные колготки, синяки и ссадины от метко попавших в цель каштанов и совершенно не девчачьих драк.

 

– Ты же девочка! Разве можно так себя вести! – горько сокрушалась она. И сажала меня рядом со швейной машинкой, на которой строчила удивительные одежки для моих пупсов. Один был совсем как настоящий мальчик, со всеми полагающимися органами и дырочкой, через которую выливалась вода. Я его кормила из бутылки, потом переворачивала вверх ногами, и вода выливалась из другого отверстия. Короче, с пупсом все было понятно. Он очень быстро надоел. Но женские игры меня иногда увлекали в силу неведомой природной закономерности. И вслед за мамой я освоила нехитрые женские премудрости, начиная от борща и заканчивая шитьем. И до сих пор нахожу в этих занятиях ностальгическое удовольствие.

 

Но в детстве девочка во мне почему-то предпочитала лазать по деревьям, чердакам, подвалам и прочим запрещенным местам. В основном – с мальчишками. Приходила домой затемно, в совершенно расхристанном виде и долго отмокала в ванной.

 

– Весь уголь на тебя изведем, – говорила мама и подбрасывала черный брикет в печку высокого титана, в котором нагревалась вода.

 

Углем топили и печки в комнатах. Приятно было стоять рядом, греть руки о простенькие керамические изразцы и заглядывать внутрь гудевшей жаром топки. Живой огонь приближал к сказке и какому-то первобытному существованию, как в романах о путешественниках.

 

Но с ним нельзя было шутить. Однажды по неосторожности мы подожгли чердак своего подъезда. Пламя разрослось, вырывалось огромными языками из пасти чердачного окна. И грозило сжечь весь дом. Пожар потушили. В поджоге обвинили мальчишек из соседнего подъезда. А мы под шумок сбежали в парк к Дому Офицеров и целый день, для отвода глаз, собирали там орехи, осторожно подумывая о страшных последствиях своего неразумного поведения.

 

 

 

Наш исследовательский аппетит меж тем не утихал. И однажды мы двинулись дальше, за пределы курятника, чтобы разузнать, кто же такие эти немцы, и почему нам запрещено лазать по чердакам их домов. До чердаков мы, к счастью, не добрались.

 

Но зато попали в большой стеклянный магазин, называемый супермаркетом. Мы побродили по нему немного. Но под угрожающими и настороженными взглядами охраны и персонала почувствовали себя неуютно и поспешили убраться оттуда. Все равно денег у нас не было. Мы стояли на заднем крыльце магазина и думали о новых горизонтах исследований.

 

Вдруг в стене открылось окошко и на белоснежное блюдце крахмального воротничка выкатилась красная улыбающаяся голова. Она приветливо посмотрела в нашу сторону, потом в ней как будто что-то щелкнуло, погасило улыбку и прошипело:

 

– Gehen nach Hause zuruck! (Уходите домой!)

 

Мы плохо еще понимали немецкий, но смысл уловили. Однако домой не собирались. Недоисследованный супермаркет манил масштабами территории. Поэтому мы зашли за угол и решили оттуда понаблюдать за головой.

 

Снаружи к окошку подошла женщина. Она протянула мужчине небольшую плетеную корзинку, в каких немцы продают клубнику и другие ягоды. И получила от него несколько монет.

 

Наш мозг лихорадочно заработал. Когда история обмена повторилась еще с несколькими владельцами пустых корзинок, мы поняли, что нашли золотую жилу.

 

 

 

Во все лопатки бросились «на хауз», чтобы раздобыть соломенную тару для натурального обмена. Через полчаса встретились у второго подъезда. Подбили итоги и отправились к заветному окошку.

 

Голова приемщика удивленно высунулась наружу, обернулась во все стороны и даже вниз и вверх посмотрела, пытаясь обнаружить сопровождающих взрослых. Не найдя, уставилась на меня, самого чистого представителя нашей делегации. Девочка все же.

 

Я протянула немцу по очереди все шесть корзинок и замерла в ожидании. Он недовольно поморщился, но, увидев идущего к окошку очередного владельца тары, протянул мне деньги и сделал характерный жест рукой:

 

– Geh nach Hause!

 

Нам не нужно было повторять дважды. Смелое предприятие наполнило наши паруса вдохновением, и мы ринулись в гавани таинственных чердаков и подвалов старого дома, где могли храниться тысячи затонувших корзинок из-под клубники.

 

Размеры ожидаемого богатства пугали нас, штормовые родительские ветры нагнетали непогоду, волны завистников и конкурентов хлестали по пяткам, но мы мужественно добывали плетеные соломенные слитки и старательно доставляли их в окошко к улыбающейся голове. Она уже узнавала нас издалека и предусмотрительно захлопывала волшебное окно в мир богатства и благополучия. Но советские дети не сдаются. «Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут!» Мы до последней капли терпения ждали за углом. И как только к пункту приема тары подходил какой-нибудь мирный житель с корзинкой, и окошко осторожно приоткрывалось, будущие пионеры брали фальстарт и всовывались впереди, благополучно сдавая тару на глазах у незаангажированного свидетеля.

 

Мы очистили от корзинок все квартиры, мусорки, чердачные и подвальные помещения квадрата и окрестностей. И готовы были к наступлению на целомудренные немецкие пятиэтажки. Но нас остановила досадная неожиданность.

 

Однажды, навьюченные потрепанной и посеревшей от времени соломенной тарой, мы как обычно двигались в направлении супермаркета. И вдруг заметили, что за нами наблюдает строгий немецкий постовой. Надо признаться, зрелище, создаваемое нашим отрядом, было запоминающимся. Пять детишек (как раз одна октябрятская звездочка) крайней степени замурзанности. У каждого на обеих руках нанизано по пять-шесть корзин. Как истребители на бреющем полете, мы приближаемся к супермаркету. Полицейский подает какой-то сигнал. И прямо перед нашим носом окошко закрывается. А на нем большими печатными русскими буквами написано: «Приема корзин не будет! Никагда!»

 

Пораженные знакомыми начертаниями, мы переглядываемся. Спускаем с крыльев подержанную солому. И складываем её горкой у окна. Оно безмолвствует. Но мы знаем, чувствуем, что красная пивная морда смотрит на нас в щелочку и ухмыляется. Ну и пусть себе.

 

Мы дружно показываем ей язык и бежим играть в войну.

 

 

 

Деньги, вырученные на сдаче корзинок, были потрачены вполне по-советски. Добытчики помыли уши, надели начищенные октябрятские звездочки и, ничего не говоря родителям, отправились в большой игрушечный магазин за территорией военного городка. Продавщица встретила нас настороженно. Но, видимо, покоренная умытыми лицами, спросила:

 

– Was wunshen sie sehen? (Что вам показать?)

 

Мы, конечно, ничего не поняли. И дружно ответили:

 

– Гутен морген, фрау.

 

Она одобрительно качнула головой и спросила:

 

– Haben sie das Geld? (У вас есть деньги?) – вытащила из кассы несколько купюр и вопросительно на нас посмотрела.

 

Октябрята поняли и с радостью протянули ей добытые честным трудом марки. Между прочим, каждая корзинка стоила две марки, а это не так уж и мало.

 

Фрау расплылась в улыбке и почтительно проводила нас к прилавкам с игрушками. И наши головы стремительно закружились от волшебного игрушечного изобилия. Не помню, сколько мы торчали в этом магазине, счет времени был безнадежно потерян. И только когда за окном начало темнеть, продавщица жестами поторопила нас, и мы завершили свое коммерческое предприятие.

 

Странные все-таки дети росли в квадрате, ни одной игрушки не купили себе. Шашки, шахматы, настольный футбол, нарды, мячи, скакалки. Всего и для всех. Для детского лагеря при нашей школе и для фабрики детей, где мы проводили порой все лето, пока родителям не давали отпуск и не отправляли на родину в Союз.