HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Родион Вереск

Москвичка

Обсудить

Рассказ

Опубликовано редактором: Карина Романова, 17.01.2010
Иллюстрация. Автор: Дмитрий Станякин (rAdis). Название: «Пустые города». Источник: http://www.photosight.ru/photos/1310599/

 

 

 

Дверь открылась, и в вагон вошёл – вернее, вполз – мужичок с растрёпанной бородкой. На нём был старенький серый свитер в красную клетку, а поверх него – засаленная безрукавка. Видимо, он провёл ночь где-нибудь на ступенях подземного перехода, а потом его, наверное, разбудила матерящаяся дворничиха, которая принялась их мести в начале своей смены. Ноги у мужичка были обрублены чуть ниже колен. На культи кое-как нацеплены галоши и чем-то обмотаны. Он ковылял по проходу, тыкал сидящих рукой в бок и говорил:

– Дай сто рублей, а?.. Ну, дай сто рублей!

Дамы в очках сердито отмахивались, мужики, читавшие журналы, бормотали:

– Иди, иди, Петя…

Петя остановился около компании, потягивающей пиво, обвёл взглядом джинсы и кожаные куртки и, чмокнув языком, спросил:

– Пьёте, да?

Ему никто не ответил.

– Пьёте, да? – громче повторил мужичок.

«Следующая остановка – платформа 92-й километр», – прозвучал из-под потолка девичий голос робота.

– Пьёте, да?! – заорал что есть мочи Петя.

– Слышь, мужик! Тебё чё надо?

– Дай глотнуть, а?

– Пошёл ты на х…

– Я из России! – воскликнул Петя, ударив себя в грудь, – Слышите, вы? Я – русский! Я из России!

– Да мне насрать, что ты из России! Ты сейчас получишь по морде, если не свалишь на счёт три.

– Вова, дай ты ему глотнуть! – сказал мужик с большим носом, у которого на щеках проступали кровеносные сосуды, – На, жри! – и катись дальше, пока мы не рассердились!

Потом один за другим входили тётки, предлагавшие клетчатые хозяйственные сумки – всего за 30 рублей штука – с такими ездят за товарами челноки, – толстяки, демонстрирующие, как работает отличный стеклорез, вошёл дедок, у которого над лысиной дыбились остатки жидких седых волос:

– У меня в руках книжка для детей, называется «Птица зверь». Написал её я. Здесь стихи для детей любого возраста. Стоит сто рублей. Пожалуйста, «Птица зверь».

Он прошёл по вагону мимо совершенно равнодушных лиц, потрясая тонкими книжицами в мягких переплётах, и скрылся в тамбуре. За окном мелькали синие украинские поезда. Они поднимались к Москве с юго-запада, пересекая щетинистые пшеничные поля, склеенные, как огромное лоскутное одеяло, и, въезжая в вотчину дождя, давали грозные басовые гудки.

 

Украина осталась в восьмидесятых. Мама в светло-коричневом крепдешиновом платье, Надя в короткой юбке и чешских босоножках, купленных как раз перед отъездом в Одессу. Какой это был год? 88-й, кажется? Тогда в поездах каждый второй говорил про Чернобыль, а около бочек с пивом выстраивались очереди подлиннее, чем за мясом. В садоводстве почти в каждом втором доме гнали самогон. У дядюшки был отличный змеевик… Восьмидесятые годы почему-то казались Наде красно-жёлтыми. Красная и жёлтая цифры 8 и 8 на настенном календаре, жёлтый «Москвич» соседа Семёна Палыча, красно-жёлтая плитка на полу в рыбном магазине, жёлтый пляж в Одессе, жёлтое морщинистое лицо дядюшки. Обычно во время похмелья краснеют, а он почему-то желтел.

У мамы в лаборатории на столе стоял красивый электрический чайник с блестящими рифлёными боками, похожими на складки юбки. Правда, его никогда не включали в розетку. Внутри был коньяк. Мама шёпотом говорила, что зав. лабораторией к вечеру редко бывает трезвым, хотя это ничуть не отражается на результатах экспериментов. Она всегда ходила на работу пешком – вверх по Сретенке, через Колхозную площадь и потом по проспекту Мира. Можно было сесть на троллейбус, но мама не любила толкотню. Брала две авоськи и вечером возвращалась с килограммом яблок, двумя буханками хлеба, замороженной курицей или куском говядины, а иногда – в основном, конечно, по праздникам, – с банкой гранатового сока.

«Людмила Дмитриевна», – говорил ей сосед Семён Палыч, встречая её на лестнице, – «Вас угостить сигареткой?»

«Спасибо, у меня есть свои», – отвечала мама и улыбалась, немного прищурившись, словно выражала этим полное отвращение к его «Беломорканалу».

Мама любила курить на балконе, глядя, как во дворе, у песочницы, кто-нибудь развешивает бельё или как сантехники в третий раз на неделе копошатся в открытом люке. Отец в это время готовился к своим лекциям, а Надя, студентка немецкого отделения Института Мориса Тореза, переводила тексты Гёте, теребя гладкие пятнистые листья фикуса. Тётя Тоня, которая старше мамы на 12 лет, по полгода жила на даче, перебираясь в Москву только после ноябрьских праздников. Она и сейчас там. Ей на следующий год 80. Телефона у неё нет, вот Наде и пришлось ехать. Скоро будет Серпухов, а там уже недолго. У Нади было такое ощущение, будто она едет на экзамен, к которому плохо подготовилась. Придётся мямлить, краснеть, путать слова и в тайне надеяться на твёрдую «тройку».

Мама почему-то не особо любила дачу. Она была городским человеком. Тётя в полном восторге привозила корзину грибов. Мама, прищурившись, улыбалась, заливала их кипятком и шла в Нескучный сад. Или в Александровский. Садилась на белую крашеную скамейку и курила. Она по сто раз рассказывала Наде про старый бабушкин дом на Большой Молчановке, который снесли, когда прорубали проспект Калинина. И бабушка была счастлива переехать из деревянной хибары на Лубянку, а мама всё не могла забыть какой-то лестницы с резными перилами, какой-то изразцовой печи и какого-то потайного хода, заколоченного после революции. Поговаривали, что там прятался священник, служивший в одной из снесённых церквей. Надя часто ходила на Новый Арбат, который в её детстве назывался проспектом Калинина. Там были хорошие магазины и кафе, а в своё время в кинотеатре «Октябрь» продавали бутерброды с красной икрой и крутили все новинки. Мама в этом районе практически не бывала. Она говорила «Советский Бродвей» и махала рукой. В восьмидесятые и в девяностые на улицах начали крошиться бордюры, а тротуары были изгрызены лужами, в которых плавали окурки. В троллейбусах ругались и обсуждали цены на сахар. Купив на последнюю зарплату краску для волос, мама вышла на пенсию. Её, правда, ещё приглашали на чей-нибудь юбилей или на День химика, который отмечали в районном ДК, но каждый раз она возвращалась раздражённая и после этого много курила на балконе. Отец по-прежнему читал свои лекции на юридическом факультете МГУ, по совместительству подрабатывал в какой-то частной фирме, где хорошо платили. Родители даже впервые в жизни съездили за границу, в Париж. Папа остался в восторге, а мама сказала:

«Мрачный – похлеще Ленинграда».

 

Надя какое-то время была безработной, потом преподавала в школе, зарабатывала частными уроками и, наконец, устроилась в немецкую фирму переводчиком. Офис находился около Никитских ворот. Навесные потолки со светильниками, чёрные деревянные столы, светло-голубые пупырчатые стены.

«Безвкусица», – говорила мама, – «По-моему, гораздо приятнее работать за старинным дубовым столом»

«Залитым кислотами всех возможных концентраций», – добавляла Надя.

«Ну, это уж издержки производства. Ну а что вот на твоих фотографиях эти стены, этот потолок? Там же ведь наверняка лепнина была! Я припоминаю это здание – бывший доходный дом».

«Мама, там чисто и платят приличные деньги!»

«А вот с этого надо было начинать».

«Да что ты, Люда, в самом деле!» – спорила с мамой тётя, – «Ну, плохо ли, они купили помещение, сделали там ремонт, все условия для людей, не то что в наше время!»

Мама морщилась и снова шла на балкон. Она терпеть не могла политических разговоров. А особенно – с тех пор, как Семёну Палычу – профоргу на одном из отделений Московской железной дороги – стало плохо на ноябрьском митинге. Его увезли в реанимацию и буквально вытащили с того света. После выписки он целыми днями гулял с палочкой по Чистопрудному бульвару, а через три месяца умер от инфаркта.

Надя вышла замуж и переехала в Ясенево – к самому лесу, мимо которого проходила дорога на дачу. Мама редко бывала у них, считая, что дочь теперь живёт на краю света. Ей было трудно смириться с ролью бабушки. Она регулярно подкрашивала седые корни волос и пересаживала цветы.

«Эта пальма уже занимает полкомнаты!» – ворчал отец, пытаясь добраться до шкафа, где у него стояли редкие книги, купленные ещё в дефицитные времена.

«Паша, переложи ты свои книги в Надькину комнату», – парировала мама, – «А сюда давай сложим старые литературные журналы».

Но отец был консерватором, каких поискать, поэтому предпочитал пробираться между шкафом и пальмой, нередко ломая ей листья.

«Варвар!» – кинула ему как-то мама и ушла на балкон курить.

 

Если восьмидесятые были красно-жёлтыми, то девяностые казались какими-то серо-коричневыми. Серый налёт на фасадах домов, коричневые пальто старушек, покупающих пакетик кефира и пачку сушек, тёмно-серые иномарки, несущиеся вдоль пустынных холодных бульваров, коричневые собачьи кучки на вытоптанных газонах, серые кресла и ковровые покрытия офисов, захватывающих всё новые и новые территории, бледно-серые перроны вокзалов, на которых торгуют коричневыми кошельками из искусственной кожи… На Лубянке и Сретенке начали потрошить старые дома, перекрашивать фасады и ставить тонированные окна. Что-то рушили и строили заново, что-то надстраивали. Мама возмущалась, писала в газеты, в управу, в мэрию. Ей приходили официальные ответы на нескольких листах, которые нужно было читать всей семьёй, чтобы хоть что-нибудь понять.

«Ну что ты всё суетишься!» – говорила ей тётя, – «Поехали лучше на дачу, там клубника краснеет. А она всё носится с какими-то бумажками!»

«Тоня, мне кажется, что они из меня внутренности вынимают, а не из этих домов. Там же в подъездах были росписи, у меня там подруги жили – так всех повыселяли, да ещё куда-нибудь в Бутово».

«Чем тебе не нравится Бутово? Очень даже зелёный район».

«Тоня, с тобой – как об стенку горох!»

«Людочка, ну там же был просто клоповник! Эти твои подруги в каких условиях жили – вспомни! А сейчас у них отдельные квартиры…»

«Да ну вас!» – только и говорила мама, брала сигареты и уходила на балкон, но через минуту возвращалась и снова говорила, – «А в Замоскворечье что творится! Ты видела, что они сделали с Балчугом? Там же строят просто мастодонты какие-то, а не дома! И это всё напротив Кремля!»

«Милка, ну деньги у них есть, вот они и строят!» – отражала мамин натиск тётя Тоня. – «Вот я, старуха дремучая, всю жизнь при коммунизме прожила – и то понимаю, что если у нашего соседа по даче есть деньги, то он и ставит там трёхэтажный коттедж с трёхметровым забором, и плевать ему на мои огурцы и салат, которые остались без света. А у меня денег как не было, так и нет. Вот я и живу в отцовской деревянной халупе и не высовываюсь – себе дороже».

«Ну, почему, я не понимаю, в Ленинграде никто не ломает Невский проспект, а у нас на Горького – теперешней Тверской – сплошные стройки?»

«У нас Кремль тоже не ломает никто».

«А вот там бы я кое-что сломала. И, прежде всего, Дворец съездов».

«Чем он-то тебе не угодил?»

 

Мама улыбалась, прищурившись, и резала на доске привезённые тётей Тоней огурцы. Век скатывался под уклон. Надина дочка пошла в школу. Отгремел очередной кризис, замаячили нули. Они были какого-то светло-зелёного цвета – как вот этот вот салат, заботливо сорванный тётей Тоней, как самодовольный доллар, чьё изображение мелькало во всех газетах, кричало с обложек журнала, рекламных щитов и табличек на обменниках. На новый двухтысячный год маме кто-то подарил большую кружку, на которой был нарисован зелёный дракон. Голова-двойка и нули, состоящие из петель изгибающегося хвоста.

«Убери куда-нибудь этот кошмар!» – сказала мама, – «А то при таком киче на столе весь аппетит пропадает».

Вчера Наде пришлось-таки достать «дракона» из-под старого бабушкиного самовара, лежавшего на боку в нише кухонного дивана. Завтра в доме будет слишком много народа, и на всех едва хватит посуды. Папа ещё давно намекал, что пора бы дойти хотя бы до «Детского мира» и обновить сервиз, на что мама отвечала ему, что приличный набор посуды обойдётся в две её пенсии, а покупать дешёвку – только позориться перед людьми. И во время семейных застолий ставила на стол старые фарфоровые тарелки цвета индиго, из которых, кажется, ела прабабушка-дворянка. Вот и завтра кому-нибудь достанутся эти тарелки, а кого-то придётся кормить из купленных наспех «дешёвок».

С наступлением двухтысячных родительская квартира наполнилась звонками, канцтоварами и вырезками из газет. Решив провести остаток жизни в борьбе, мама стала всё чаще ходить на митинги, встречалась с какими-то депутатами, а потом возглавила «Фонд сохранения исторических памятников Москвы». Наде это казалось немного странным. Мама никогда не любила громких названий. А в прежние годы её было трактором не затащить на демонстрацию – ни на ноябрьскую, ни на первомайскую.

«Всего должно быть в меру», – говорила она, – «Я уже и так оформила к праздникам стенгазету. Неужели митинг не может пройти без меня?»

Митинг проходил без неё, но за это ей не доставались путёвки в санаторий. Она махала рукой и ехала отдыхать «дикарём». Казалось, что её старость должна ограничиться чтением любимых книг и прогулками по Нескучному саду с седым папой под руку. Но двухтысячные подхватили маму, словно смерч, и закрутили, закрутили, как извивающийся хвост дракона. Её стали показывать по телевизору. Крашеные кудрявые волосы, большие очки, немного сползающие на нос, жестикулирующие руки с узловатыми пальцами.

«Людмила Дмитриевна, за Ваше великолепное интервью я просто обязан угостить Вас сигареткой», – сказал бы ей Семён Палыч, если бы был жив.

В ответ она бы, наверное, улыбнулась сощурившись, и сказала:

«Спасибо, я давно уже не курю».

Она и вправду бросила курить. Наверное, тогда, когда оставалась сидеть с внучкой. Надя этого даже как-то и не заметила. Зато мамина энергия распространилась на весь подъезд. Она была жутко недовольна ремонтом, который начали в подъезде. Тётя Тоня, недавно похоронившая спившегося дядюшку, утверждала, что «дарёному коню в зубы не смотрят», но её слова только подливали масла в огонь.

«Вот, взгляните!» – говорила мама очередному журналисту, – «Подъезд покрасили какой-то ядовитой краской. Заменили красивые светильники на люминесцентные лампы. Над входом было чугунное литье – сняли, а ржавый козырек оставили. Как был подъезд в аварийном состоянии, так и остался. Когда мы попросили показать акт приемки, нам дали копию бумаги на непонятном бланке, где качество работ было оценено на "удовлетворительно"».

 

Но этого было мало. Прямо под окнами родительской квартиры началось грандиозное строительство. На заборе было написано, что проводится реконструкция квартала и возведение здания для отделения банка. Мама почти не спала, вслушиваясь в грохот, а в переулке пахло не булочной, как раньше, а какой-то непонятной гарью. У папы началась аллергия, и Наде на некоторое время даже пришлось забрать его в Ясенево. Там он, давно уже отошедший от дел, смотрел с застеклённой лоджии на раскинувшийся внизу лес и говорил:

«По-хорошему переехать бы нам с мамой куда-нибудь сюда, так ведь её же и трактором не вытащишь с Варсонофьевского!»

Объявили Надину станцию. Нужно было идти в прокуренный тамбур, где постоянно хлопала дверь, а под полом громко стучали колёса. Вставая с сидения, Надя чувствовала, что экзамен всё ближе, и времени на подготовку почти не осталось, а она непременно вытянет плохой билет, и будет провал, бессмысленные слёзы и ни одного нового шанса на то, чтобы всё исправить.

В прошлую субботу Надя, как обычно, позвонила родителям в половине двенадцатого. Папа сонным голосом сказал, что они снова спали очень плохо, и час назад мама ушла на митинг – он проходит вот тут, буквально под окнами. Собрались люди со всего квартала и требуют запретить стройку. Звала и его, но он, сославшись на головную боль, остался дома и смотрел по телевизору какую-то бессмыслицу. Надя растолкала мужа, сварила кофе и начала резать французский сыр, купленный накануне. В этот момент зазвонил телефон. Папа всё тем же сонным и немного упавшим голосом сказал, что маму увезли в больницу, потому что её задел грузовик, и она, кажется, сломала ногу…

Электричка остановилась. Надя вышла на перрон и пошла вслед за дачниками, которые направлялись в садоводство. В одной руке она держала сложенный зонт, в другой – пакет с продуктами для тёти. Она, небось, как всегда, сидит на одной смородине и чёрством хлебе и ленится купить хотя бы пачку сока. Надя шла всё быстрее, вспоминая, как приехала в больницу и увидела маму с перебинтованной ногой.

«Всё нормально», – сказала она, делая отодвигающий жест рукой, – «У меня даже нет перелома. Они решили, что я сдамся просто так… Нет, ну вы подумайте, направить грузовик прямо на людей! Мы же встали там живой стеной, чтобы не пустить их на эту чудовищную стройку! Они же там сломали целый флигель углового дома!»

На глазах у мамы заблестели слёзы.

На повороте, у перехода через пути, какая-то бабушка отчитывала непослушного внука:

– Стой спокойно и не дёргайся! И отойди подальше от полотна, сейчас пойдёт поезд.

С грохотом налетел скорый. Он нёсся в Москву, мелькая синими вагонами.

– Бабушка, он откуда идёт?

– Не знаю. Откуда-то с юга. Да ты что, с ума сошёл! Не вырывай руку! Под колёса попадёшь, будешь, как Петька. Видел безногого Петьку в вагоне?

– Да…

– Вот он так же под поезд попал по глупости, и спиваться начал.

– Почему по глупости?

– Потому что. Вырастешь – расскажу. Жизнь себе сломал, а был нормальным человеком.

– А кем он был?

– Начальником почты нашей.

Надя бежала и вспоминала, как муж аккуратно сажал маму в машину и вёз её домой, как она выпила мятного чая со смородиновым тёти Тониным вареньем, и легла спать. А рано утром позвонил папа и сказал, что маму опять забрали в больницу, потому что ей стало плохо… На обочине дороги, ведущей через дачный посёлок, от ветра колыхалась крапива. Она была мокрой после недавно прошедшего дождя, и от этого, казалось, жалила ещё сильнее. Спотыкаясь на колдобинах, Надя вспоминала, как они с мужем приехали в больницу, и врач в голубой рубашке тихо сказал ей:

«Надежда, боюсь, никакой надежды…»

 

Надя вошла в калитку и поднялась на крыльцо веранды. Увидев её, тётя Тоня издала привычный радостный возглас:

– Вот это да! Сюрприз устроила! Ты прямо, как Милка. Та с детства любила всем устраивать сюрпризы.

Надя виновато улыбнулась.

– Ну, заходи, чего ты, прямо, как не родная! – и тётя Тоня рассмеялась своим заливистым хрипловатым смехом, – Я как раз чай собралась пить.

Надя вздохнула и вошла в дом, чтобы сдать этот сложный неминуемый экзамен. Во время ответа не забыть сказать: «Завтра похороны». И пусть будет «тройка», чёрт с ней!

 

21 августа 2009 года.

 

 

 

508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Актуальные новые букмекерские конторы в России
Поддержите «Новую Литературу»!