HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Андрей Усков

Чем пахнет клубника

Обсудить

Рассказ

 

Купить в журнале за август 2017 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за август 2017 года

 

На чтение потребуется 25 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 9.09.2017
Иллюстрация. Название: «Последняя прогулка». Автор: Сергей Логинов. Источник: http://loginovserg.ru/grafika.php

 

 

 

1.

 

«В начале июля у нас почти не бывает ночей. Только сумерки. Вечерние сумерки с севера передают негаснущий горизонт утренним сумеркам, те разрастаются, от астрономических к навигационным, от навигационных к гражданским, последние будят солнце. Оно нехотя встаёт из-за края земли и начинается день. Сегодня он начался без пятнадцати пять. То есть солнце взошло в это время. Сегодняшний день будет на пятьдесят шесть секунд короче, чем вчера. Если не веришь, заведи будильник на три часа ночи, встань и увидишь: звёзд уже нет. Сиять может только Венера. Вот почему Гомер прозвал её розовоперстой. Она будет стоять чуть южнее востока, над сердоликовым горизонтом восхода. Ты узнаешь её». – Перед нами Иван Макарыч Выпряжкин, он немного болен психически. Диагноз – вялотекущая шизофрения в крайней стадии. Он избегает людского общества и очень раздражается, когда ему намекают на то, что он не такой как все. Однако очень быстро смягчается. Иван Макарыч любит читать книги или писать письма своей правнучке в Америку: «Сегодня я весь день размышлял: чем пахнет клубника, вот ведь вопрос! Жизнь прожил, а так и не понял: чем же она пахнет? Кто говорит – детством, кто говорит – летом. Не знаю. Я так и не пришёл к окончательному выводу. Мне почему-то, кажется, что она пахнет твоей прабабкой, когда той было шестнадцать лет. Дивное было лето. Мы брали и ели клубнику, а когда вернулись в расположение, нам сказали, что наступила война». Иван Макарыч прерывает письмо, встаёт и идёт в туалет. Косолапо и кропотливо идут его ноги. Уходит что-то около минуты на экспедицию до сортира. Пока он идёт, он учащённо кряхтит, как бы скашливая свою немощь и старость. Шальная кошка, путаясь в ногах, вдруг пересекает его путь. Иван Макарыч пошатнулся… и чуть было не упал.

– Язви тя в душу, Муся, едрёна мать! – беззлобно ругается он. – Уволю к чёртовой бабушке! – Сейчас он похож на букву Г. «Ещё чу-чуть, и лоб бы разбил, – думает Выпряжкин, – сукины дети, все моей смерти хотят!». До туалета ещё метра три. Это где-то двенадцать шагов: «Это – дюжина».

– К-хым, к-хым, – яростно скашливает он пустой воздух. – Ещё чу-чуть. Январь. Февраль. Март. Апрель. В апреле родился Гагарин, а в мае – Гречко. Июнь. Июль. Август. Ну-ну-ну, не гони. Сентябрь. Октябрь. Ноябрь. Декабрь.

– М-ммм. Аааа.

«Неужели струя?».

Выпряжкин стоит в темноте и слушает журчащую мелодию унитаза.

Выписал из себя всё, что можно было, и в нём начинает вновь сверлить тишина: «Нет. Это, не простатит, это так, померещилось. Просто, у каждого возраста – своя струя. Ничего страшного!». Ивану Макарычу – девяносто пять лет: «Букет болезней в этом возрасте уникален! Для того чтобы жить, надо постоянно куда-то идти, надо постоянно что-то делать. Не дай бог мне ослепнуть или лишиться занятия. Что же я буду делать? Чем заниматься?». Дорога обратно ползёт интересней: «Порожняком идти весело!». Возвратившись к письму, он продолжает его: «Война – это страшная штука, Сашенька. Обычно люди живут, чтобы жить, а там нужно жить, чтобы убивать. Не приведи бог! Сейчас, конечно, всё пытаются перевернуть. Исказить. Поставить с ног на голову. Мол, коммунисты, ещё страшнее фашистов были. Однако сама раскумекай: почему в этой бойне выиграли те, а не другие? Может быть, у тех, кто выиграл, были основания крепче? А?.. Когда я уходил на фронт, твоя прабабка была беременна твоим дедом, Славиком. Она его в честь Молотова назвала. Твой отец – Вячеславыч – нынче в деревне на даче ошивается. Сейчас там, должно быть, клубника пошла. Хоть бы заехал, спросил: дед, не желаешь ли в лес сходить? Оно понятно, что я уже туда не ходок. Но мог бы и съюморить. Да, мне, собственно, и клубника-то эта не нужна. В общем, что я тебе тут жалуюсь. Клубника, она, наверно, солнцем всё-таки пахнет. Особенно лесная. Январским морозным солнцем. Таково моё мнение. Её, когда собираешь, столько вражеских истребителей налетает. Слепни, златоглазки, комары, гнус – повсюду. Но я обычно дёготь на постном масле развожу и мажусь, так легче. Так – хотя бы не пожирают заживо. Садиться – садятся, но улетают несолоно хлебавши. Ты мне в прошлом письме писала, что у вас клубники нет. Это печально. Хотя, с другой стороны, так-то задуматься: откуда в Америке общественно-полезная клубника или, скажем, те же самые грибы? Там же – капиталисты. Они же вмиг всё пестицидами напшикают и – на рынок. А наша клубника, особенно дикая, она солнышко любит. Вот твой отец, Вяче… впрочем, я уже про это писал. Ну, что тебе ещё рассказать. Племянница твоя, Алька, растёт. Тараторит вовсю. Тут её купают как-то в саду, в глубоком баке, она спрашивает бабку: А я не уто́ну, с ударением на О. Потешная девчонка растёт. Вот бы с кем за клубникой сходить. Её же в церкви крестили как Александру, как тебя, как твою прабабку. Ну, ладно. На этом, наверно, буду закругляться. Передавай привет там своему Дэйву. Удачи вам и всего хорошего. Как вы там говорите: Пока-пока?!».

Иван Макарыч перечитывает письмо, расставляет запятые, кое-что вычёркивает, кое-что хочет добавить ещё, но в какой-то момент останавливается. «Нет, больше ничего не надо. Сколько же сейчас времени? Ох. Три часа ночи! Изумительно, изумительно. Надо пойти посмотреть рассвет». Он встаёт и отправляется на балкон. Вездесущая Муська уже тут как тут.

– Ну? Опять будешь безобразничать? Иди давай, не мешайся тут под ногами.

Кошка грациозно вызывается быть проводником в экспедицию на балкон. Она идёт в сторону шумящего цинком, пробуждающегося проёма балконной двери. Видно, там дождь. И те самые, вышеупомянутые гражданские сумерки. «Как упоительны эти длинные летние утренние сумерки, с неторопливым дождём! Как медлительны и спокойны. Серая наволочь туч теперь даёт ровный свет. В нём уже можно отличить собаку от волка, проходимца от постового, старость от юности. Но на улице – ни-ко-го. Теперь где-то до восьми часов будет такая картина. Нынче же ещё воскресенье. Улица ещё спит и видит свой десятый сон». Балкон Иван Макарыча смотрит на уютный двор, заросший старинной липой. Под деревьями разноцветными бликующими рыбами дремлют машины. В долгожданных лужах сочится и цепенеет белое небо.

Выпряжкин, как ревнивый старьёвщик, перебирает глазами все артефакты двора. Ему кажется, что появись в эту рань у него соперник по надзору за этим двором, он бы просто его уничтожил. Наповал. «Никто не имеет права отбирать у человека право на жизнь. Никто! А это – и есть моя жизнь. Тихая, старая и чуть запущенная летняя улица с сомкнутыми ртами пучеглазых автомобилей. Тихое старое утреннее небо с накрапывающим дождём. Тихая и немощная старость, рассматривающая свою жизнь, будто ящерица, размышляющая над своим оторванным хвостом. Всё это уже – и моё и не моё одновременно. Как ни крути, время сожжёт и эти мосты. Другие люди будут рассматривать этот двор, всматриваться в начинающийся день, зевать, стряхивать пепел сигарет, шутить, плакать, строить планы, очаровывать, разочаровываться, негодовать, приходить в исступление, смягчаться, стареть, думать о пустяках, вздрагивать, завидев похоронную процессию, размышлять: чем же пахнет клубника?».

Последняя мысль вызвала в старике приступ нежной привязанности к жизни. Иван Макарыч не боялся смерти. Сколько раз она была рядом на фронте, чего уж сейчас-то её страшится?.. Нет, он не боялся её. Просто она смущала его. Она смущала его некоей необустроенностью, непонятностью, неизвестностью. Старик допускал, что душа – бессмертна. Но ведь что-то же ей там да нужно-то будет? Она ведь и здесь при жизни покоя не знала. «Сколько она построила домов?». Иван Макарыч кивнул головой, мол, да, домов было построено предостаточно. «Сколько она восстановила мостов?». И ещё раз голова кивнула в знак согласия. «Сколько она здесь на земле выучила законов, предметов, понятий, буквально проникнув в суть каждой вещи?». Голова застряла в пространстве. Она недоумевала: «Как можно такой багаж просто так забыть, похерить, исключить за ненадобностью?».

В переселение душ старик Выпряжкин верил с трудом. Ну, переселится он в другое тело, ну начнёт потихоньку всё осваивать заново. Но это ж сколько бесполезного времени, сколько бесполезной энергии будет затрачиваться? Зачем? Неужели такая мудрая природа, что разместилась от атомов до галактик, упустила этот момент? «Невероятно глупо. Либо там наверху наша душа и ломаного гроша не стоит, либо мы до сих пор чего-то не уяснили. Жалко, конечно, если это знание существует, а мы его так и не узнали. Очень жалко».

 

 

2.

 

– Иван Макарыч, вы чего здесь? – Это невестка, Анна Парфёновна, если можно называть невесткой семидесятилетнюю женщину.

– Дышу. Ань, я там на вашей бесовой машине письмо Сашеньке настучал, отошлёшь его, ладно?

– Фу ты, господи, я думала, вам плохо. Отошлю, конечно же, какой разговор. А сколько времени?

– Четвёртый час, около того.

– А чего ж вы не спите?

– Не хочется. Там отосплюсь, – Иван Макарыч кивнул в сторону неба кровельного цвета. Вместо ответа Анна Парфёновна зевнула и тоже о чём-то задумалась. По двору, шаркая каблуками, кто-то приближался к дому. Судя по разговору, это были молодые люди: он и она.

– Ань?

– Оу?

– У тебя же родители верующие были люди?

– Да.

– Не знаешь, что там перед смертью делать надо?

– О господи. Иван Макарыч, опять вы за своё. Я врачу на вас пожалуюсь.

– И всё-таки? У тебя же там сестра за ними ухаживала. Меня интересует: что они делали перед смертью?

– Да что делали? Вымирали потихонечку. Мама шибко не могла успокоиться. Её парализовало по пояс, и разумная речь отказала. Так она простыни рвала и из них косички плела. Заговаривалась, конечно же. Но потом, перед смертью, получше стала.

– В каком смысле – получше?

– Ну, лежала себе и лежала, молчала, как куколка. Её спросишь, мам, может, тебе чего надо? А она посмотрит так ласково и говорит, да чиво уж мне ещё-то доченька, всё уж переделала, вроде. Вот, Господа прошу, чтоб прибрал поскорее, а он чиво-то тянет, мешкает. Не до меня, видать, ему нынче.

– А я у вас ещё не заговариваюсь?

– Ой, да что вы, Иван Макарыч. У вас голова абсолютно светлая!

– А чего же ты тогда врача приплетала?

– Какого врача?

– Да вот только что. Сказала, врачу пожалуюсь.

– Нет, ну согласитесь, Иван Макарыч, вы иногда очень мрачно на жизнь смотрите... Надо воспринимать всё в позитивном смысле. Надо, гнать от себя отрицательные эмоции. Вот, знаете... – И она затараторила о каких-то там Коноваловых, о каких-то брошюрах, практиках. Что люди могут жить, в принципе, триста лет.

– Кто ж им даст-то, триста лет жить?

– В смысле, кто даст? – Она на самом деле не поняла вопроса.

– Ну, представь, вот мы родились и давай триста лет жить. Планета лопнет просто, от нас, долгожителей.

– Но это вы зря так. Есть же всякие буддистские практики.

– Мудистские практики есть. Ань, ты чё как маленькая? Я тебе говорю, кто нам позволит здесь триста лет жить?

– А мы и спрашивать никого не будем. Будем жить да и всё. Потихонечку, помаленечку. С молитвой, с богом внутри.

– Мне с молитвой нельзя. Я полвека людям доказывал, что Бога – нет, что религия это опиум для народа. И ты думаешь, он мне это забудет. Да я бы своего подчинённого после такого обстоятельства, только вякни он чего мне, я его в порошок бы растёр.

– Это потому, что вы Бога по себе меряете. А он – душечка, и самую грешную душу в покаянии примет. Каяться надо.

– Каяться? В чём? В том, что я, как и он, всю жизнь ради людей жил?

– Вот видите, вы себя уже с Богом сравниваете! А это гордыня, Иван Макарыч.

– Гордыня! Позитивы! Шмазитивы! Сунули вам очередную жвачку, вы и жуёте её. Ты не зли лучше меня своими позитивами. У меня позитив один. – Анна Парфёновна вдруг присела рядом и прислонила руку ко лбу.

– Ты чего, Ань?

– Иван Макарыч, – ответила она, не отрывая руки ото лба. – У вас опять истерика. Вы злитесь. А это – плохо. Вам врачи запретили злиться. Помните, был такой уговор. Если будете злиться, вас опять заберут в больницу.

– Я в больницу не хочу.

– Никто не хочет.

– Ты мне угрожаешь, что ли?

– Иван Макарыч!

– Звони в свою грёбанную больницу! – голос старика вспыхнул гневом. – Давай, позитивная. Ну чего ты стоишь как корова?! Иди, звони! Ты же только и ждёшь этого момента: изгнать от себя отрицательную эмоцию!..

– Иван Макарыч, что ж вы такое говорите?

– Алё, гараж! Нельзя ли там потише тёрки свои тереть? – раздался мужской бас откуда-то сверху. Влюблённая пара под балконом захихикала. Иван Макарыч вдруг ощутил всю нелепость происходящего момента.

– Ладно, прости, Ань, прости, – сказал шёпотом он. – Я был не прав. Ты иди, а я ещё немного посижу и тоже пойду. Может, прикимарю.

– Правда?

– Правда.

Они шептались как дети. Облачное небо тем временем немного подсохло и зазмеилось розовыми телесами небытия. Бесформенная небесная масса заигралась со светом. И было непонятно: то ли это начало чего-то, то ли чей-то конец…

 

 

3.

 

 

Созидательная литература патриотического издательства «Концептуал» направлена на возрождение традиционных культурных и исторических ценностей русской цивилизации. Суммарный ежегодный тираж проекта превышает 100 тыс. экземпляров книг. Книги Концептуал можно купить в интернет-магазине konzeptual.ru.

 

Иван Макарыч прикимарил, только не в кровати, а прям тут, на балконе. Прижавшись спиной к прохладной стене, он слушал воркование молодой пары на лавочке под балконом и не заметил, как погрузился в объятья Морфея. Ему снилось: сказка не сказка, но что-то загадочное – это точно. Будто идёт он по тёмному дремучему лесу. А лес партизанский, оказывается. Первый вопрос – кто же нас опять соккупировал? – остаётся пока не выясненным. Однако вокруг все свои – братья-партизане с бабами-партизанками. У иных даже коровы с барашками. А как же, говорят их простые лица всем своим видом, как же рыбёнку без молока-то и тёплой одёжи-то жить? Пригляделся Иван Макарыч, а тут и вправду, ещё и ребятёшки вокруг всего ползают и что ни попадя в рот тащат. Ну вот, собирается, значится, тут же партизанский совет у костра, и все думают: как же дальше-то жить? Один мужик, видимо, особо башковитый, за главного тут же сидит, козью ножку посмаливает и говорит. Мы, братцы-кролики, хоть академиев не проходили, однако башкой своей кубатурить тоже умеем. Нет такой на земле хитрости, которую бы русский человек не освоил, и не придумал бы к ней свою контромеру, таково моё мнение, нет такого на земле предмета. Возьмите, хоть, к примеру, Армату нашу против ихнего Абрамса. Он ишо, этот Абрамс, на поле боя не успеет выйти, как наша Арматушка-матушка его вычислит и накроет таким матом энтого Абрамса, что дело, разумеется, в шляпе будет. Народ одобрительно оживился. Другое дело, продолжал Башковитый, если самолёт нападёт, выпустит по нам ракету, раскурочит башню и полетит своему начальству докладывать, мол, всё, в пух и прах, башня противника – сорвана. А того, дурья башка, ни в жизь-то понять не сможет, что башня-то у нас та – не настоящая, она у нас для блезира тамо прикручена, а весь наш народный экипаж внизу окопался и посмеивается над нерадивым противником. Так и нам, братушки-ребятушки, жить надо хитростью и проворностью. Скажем, согнал нас неприятель с нашей земли в тёмный дремучий лес, ну так что ж? Лес-то всё равно наш, у нас вон и Мишка свой есть. Тут только Иван Макарыч увидел, что рядом с Башковитым сидит на бревне медведь, и на все его хитрые слова улыбается и головой кивает. Мол, знай наших. А глазища такие голубые-голубые, и как будто даже человеческие. Я так думаю, продолжает, Башковитый, надо нам в ихние абсолютные обстоятельства своего жучка запустить, чтоб все ихние тайности поразведовать, а потом сесть у костра и все эти разные удивления хорошенечко обмозговать. Чтобы, значит, конфуз неприятелю нанести окончательный и бесповоротный. Ну а когда уж обмозгуем, тогда уж и насобачимся, это понятно, а насобачившись, возьмём да и выиграем своё природное дело. А дело наше правое, и мы в нём полюбасу всех победим. Тут Мишка встал с бревна и начал себя лапами в грудь бить, а потом ещё и рявкнул для солидности. Спокойнее, Миша, спокойней, урезонил Башковитый медведя, мы с тобой ещё не в Нью-Йорке. Ну так что, говорит Мишин друг, добровольцы-то есть, кто бы в стан неприятеля незаметно проник да всю его сучность гнилую пронюхал там? Тут встаёт опять Мишка и опять начинает себя в грудь колотить, мол, я пойду, кто ж ещё, мне и маскироваться не надо. Спокойнее, Миша, спокойней, отвечает ему Башковитый, ты у нас один, и притом на должности реликвии находишься. Такого, брат, раритета ни в одной армии мира нет. Так что посиди пока на булочках ровно. Ну так что, братья-партизане и сёстры-партизанки, зверь вон и тот лютует, за родимую землишку в бой просится, а мы, значит, так и будем сидеть и глухарей из себя корчить, мол, моя корова с краю – ничего не знаю? Тут народ партизанский мало-помалу зароптал: мол, ты среди нас самый умный, тебе и идти. Мне нельзя, отвечает ответчик, у меня вид шибко башковитый, меня вмиг раскусят и вас же, дураков, без головы оставят. Тут надо такого, чтобы на вид был тупой, а снутри – полезный, продолжает заглавный, есть ли среди нас такие, али все выродились? Выходит тогда какой-то невзрачный и говорит, давайте я пойду, я всё равно невзрачный какой-то. Народ посмотрел-посмотрел и говорит, невзрачный-то ты невзрачный, да должной видимой тупости не имеешь, тебя тоже вмиг раскусят, а нам сейчас самые невзрачные в лесу для приспособлений понадобятся. Ну так что ж, продолжает держать шишку Башковитый, неужли уж совсем народные добровольности из нас все повыветрились, и ничья отчаянная душа делу общему праведному не поможет? Тут Иван Макарыч вышел вперёд и сказал, а давайте я пойду, у меня вид хоть и старческий, да глаз зато шибко намётанный, а что тупого вида не имею, так я потренируюсь, а общее дело без попечительства не оставлю. Народ посмотрел-посмотрел, прикинул: а что, старче, и вправду, ветхий, чихни на него – он и рассыплется, пущай идёт, не жалко. А бабы так ещё и вздохнули облегчительно. Заглавный с народным мненьем спорить не стал, сказал только, смотри, сам вызвался, быть тебе, значится, самым хитрым разведчиком среди нашего партизанского движняка, пойдём в мой блиндаж, я тебе никструкцию пропишу, чтоб чего не забыл. Заходит Иван Макарыч в блиндаж к Башковитому, а там у него чего только нет. И самовары тульские, и балалайки расписные, и иконы от древности почерневшие, и ткацкие станки, и всё сплошь и рядом по стенам развешано, и висит в аккурат как в умзее. Народ-то, вишь, ещё как следоват не обустроился, весь в землянках живёт, объяснил командир партизанского движняка, имушыство сюда так и прёт, так и прёт. Иван Макарыч внутренне согласился с великодушием Башковитого: негоже святым артистфактам в гнилом воздухе находится, народ-то пообвыкнуться может, а реликвии-то могут и сгнить без должного внимания в суете замутнённого времени. В общем, получил Иван Макарыч никструкцию и пошёл в осаждённый неприятелем град. Заходит, а понять ничего не может: люди-то вроде все православные, по-нашему разговаривают, только блаженных до хрена и придурковатых хватает. Всё чему-то радуются, у них отчизну отняли, а они и рады-довольнёхоньки, позитиву среди себя ходят ищут. Но недолго так удивлялся старинушка. Вдруг смотрит, идёт он, а перед ним, его дожидаючи, стоит самый главный Ненаш. Ты чего это, Старче, расходился тут, спрашивает он Ивана Макарыча, давно уж пора в могиле лежать, червей кормить, а он ходит тут, народ с позитива сбивает. Хотел было ему Иван Макарыч сходу за всё про всё ответить, да потом подумал-подумал, вспомнил никструкцию и остудил свой гнев. Да что ж, дорогой ты мой человек, отвечает он самому главному Ненашу, дело-то житейское, будешь и ты когда-нибудь стареньким, будешь и ты когда-нибудь ходить, старость среди себя разветривать. Хе, рассекретил тут же Ненаш Макарыча, да ты, я вижу, умный и дружеский старик, пойдём-ка в мой самый важный дом, я тебя удивлять буду. Разведчик особо спорить не стал. Приходят они в палаты, почитай – царские, везде аглицкий мануфактур навешан, китайский фарфор по углам стоит, персидские ковры на полах лежат, а по ним ещё и шавочки бегают. Да и шавочки-то не простые, все как на подбор наплюмаженные, с косичками. Хорошо живёшь, говорит Ненашу старик. Нынче, Старче, хорошо жить не запрещается, отвечает ему Ненаш. Ну ты давай тогда, не тяни, держит фасон Макарыч, рассказывай, какое у тебя дело ко мне, да я дальше пойду, старость среди себя разгуливать. А то воздух твой от стояния моего может испортиться. О, о, о, какой старичок, сущий порох, бросает леща хозяин гостю, вот такие-то, брат ты мой старинушка, мне и нужны люди. Какие – такие, интересуется старик. Правильные, отвечает хозяин, народ-то, вишь-ка, какой непутёвый пошёл, неправильный, чуть что – от государства бежит в лес там, в партизаны всякие, его ж уму-разуму ещё учить да учить. Э-хе-хе, думает Старче, политес знакомый, щас пошлёшь ты меня, самый главный Ненаш, к нашему Башковитому, наши тайности выведывать, а я тем временем, всю вашу гнилую систему насквозь просмотрю. Там, глядишь, ещё и хер-то в ноздре-то покрутим. Ну, так что ж ты молчишь, спрашивает хозяин гостя, али предложение моё скудоумное, али не видишь, как я за отчизну радею? Да уж вижу, отвечает старик, последнюю шкуру отдашь за народ православный, что ж, я согласен, веди меня к своему непутёвому народу, я его просветлять буду. Ну вот и ладушки, отвечает Ненаш, ты, главное, на патриотизм наседай, скажи им, мол, родина и так в опасности, негоже православным людям дикарями в лесу жить и от отеческих направлений отлынивать. Это да, это точно, согласился Макарыч, только куда ж мне идти-то? Дак куда хочешь, туда и иди, у нас страна-то свободная, вещает протектор отечества, ты, главное, этих Чудей из леса вымани, хотя бы в нашей волости, а там мы уж по-своему с ними разберёмся. Что ж, коли так, тогда пойду, молвил было старик. Иди, не препятствовали ему. Вышел Макарыч из Ненашенских палат и задумался: что же делать-то мне? Вспомнил он тогда никструкцию Башковитого: И будут тебе, Старче, всякие разные удивления показывать, да свои вольности нахваливать, ты башкой-то своей кивай, кивай, а снутри себя разумей: всё это ненастоящее, неприродное, всё это из силикона слеплено, и по мозгам нашим дикарским размазано, только лишь для того, что бы у нас последнее отнять, веру нашу природную, в общем, смотри там в оба. Взбодрили как ни как эти слова Макарыча. Вот идёт он, будто бы, в лес, обратно, а сам ходит по граду уездному и за жизнью испорченной наблюдает. Только не знал старинушка, что этот самый Ненаш шпиёнов своих за ним запустил. Куда он, туда и они. Ну, глядят эти опытные наблюдатели, что-то не очень-то старичок спешит к партизанам, что-то мудрует: то ли тайности все уездные решил высмотреть, то ли ещё чего. И тогда они ему так конкретно направление показывают. А там уж и табличка стоит перед лесом: «Партизановка», а снизу ещё приписано: кто есть в этот лес будет ходить и помогать партизанен, того мы будем немножко вешать. Вона как дела обстоят, мыслит Макарыч, вы, значит, из меня конкретного дурачка сделать решили, ну-ну. Повернул он от этой таблички было направо, а шпиёны ему: там, отец, шибко опасно, туда не ходи, последний ум пропадёт. Повернул он было налево, эти уж тут как тут: и сюда, отец, не ходи, смерть свою обрящешь вполне. Так как же мне жить-быть, осерчал тут старик, туда не ходи, сюда ни ходи, прямо – вообще вешать будете, как же нам жить-то в нашей родной стране? А те ему ухмыляются и показывают, мол, прямо ходи, у тебя, почитай, статус дипломатической неприкосновенности. Тебя нынче парламентёром назначили, ободрили шпиёны старче. Ну что, делать нечего, думает старче, не позорить же себя на старости лет ради нынешних хитростей. Чему быть, того не миновать, решил он. Приходит в лес, а братья-партизане его обступили, галдят, мол, чего там, неужто немцы? Какие там немцы, держит ответ старик, немчура бы меня там живьём бы на ремни порезала. Я этой немчуры на фронте ещё насмотрелся. Это наши, свои. Иди, говорят, договаривайся с этими своими партизанами по-хорошему, а не то мы их выкурим по-плохому. Вот какая картина, братья-партизане, берёт своё командирское слово Башковитый мужик, не было у нас ничего, так последнее хотят отнять, наших ребятишек-кровинушек хотят из леса выкурить. Встал тут Мишка на задние лапы да как зарычит, зарычит, что аж некоторые мужики на заднее место упали от этого рыка. Погодь, Мишань, не пори горячку, остужает того заглавный партизан, тут надо подумать. Сели опять у костра, стали думы думать, выходило опять всё несуразно. Выйти с неприятелем в поле биться, русы головушки положить, так, опять же, куда ребятёшек с бабами девать? Отсиживаться в лесу – тоже не вариант, неприятель уж всю тактику знает, выморит голодом или соблазном каким. Бабы те же самые – первые на этот соблазн кинутся: утюги, им, видите ли, подавай с липиздричеством ихним! Думали, думали, ничего придумать не могут. Спрашивают Макарыча, мол, ну а ты-то, ты-то, Старче, там был, мёд-пиво пил, по усам текло, в рот не попало, ты сам-то как это дело кубатуришь? Что ж, отвечает старик, вы сами спросили, сами и слушайте. Идите и ничего не бойтесь. Коли такая картина нарисовалась – надо идти и биться, а не то и дети ваши поживут, поживут и провокаторами, такими же, как те, тамошние станут. Идите, берите баб, берите ребятёшек, берите скотину, и всем этим табором двигайтесь к презинденту нашенскому. Он, я слышал, мужик, вроде, ничё. Ну не будут же они в безоружный народ стрелять?! А я пойду первый. Прожую им что-нибудь неопределённое, мол, собираются, тюки вяжут. А сам всяких там журналистов подыму, мол, обещали гунманитарный калидор, а сами – гляди, чего вытворяют? Есть же ещё на свете неподкупные журналисты. Тут у народа глаза заблестели: да неужто правду старик говорит, неужто просвет, какой-никакой, обозначился?! А Макарыч помолчал, помолчал, и добавил: Идите и помните, это не я вас посылаю на смертный бой, это ваша совесть в крови вашей просыпается. Будете жить такими же рабами, рабами и сдохнете, и ребятишек на рабство подставите вечное. А подставите их, кто за эту землю здесь постоит? Кто? Эти, что в городах засели, и жопы друг другу лижут? Нет, эти вам не подмога. Только вы сами!

 

 

4.

 

«Здравствуй, дорогая моя внучечка Сашенька! И сообщаю тебе, что сегодня, четвёртого июля, в три часа ночи по Москве, не стало твоего прадедушки, царствие ему небесное. Помяни там Иван Макарыча доброй памятью. Он тебе давеча письмо отписал. Я тебе письмо его отослала прежде этого. Шибко он о тебе беспокоился в последнее время. Как там, говорит, интересно, наша красавица Россия в ихней Америке поживает? Чего думает? Чем питается? Неужели так там и пропадёт, раствориться в сонме бесславном? Ты уж прости меня, это не мои слова. Это его слова. А я сейчас сижу и рыдаю. Предпоследнего мужика у нас судьба расшатала. Остался из нашей фамилии только отец твой да я. И Дашка фамилию изменила, и ты, да чего там говорить, доля бабская такая, видно, у нас. А живём мы так – ничего, стараемся. Только вот дедушку хоронить не на что. Я сегодня ходила, узнавала, тридцать тысяч по самым скромным подсчётам всё это дело выгорит. А где их взять, эти тридцать тысяч? Ну да ладно, возьмём в Быстро-кредите где-нибудь, а там посидим два месяца в деревне на картошке, да, может быть, как-нибудь выкрутимся. Ничего. Хорошо, что не зимой помер. Видишь, как будто знал обо всём, и время себе выбрал самое подходящее – июльское. Никто дурным словом не вспомнит, ни могильщики, ни государство. У нас в школе, как узнали про это, так сразу денег на некролог собрали, мол, сочувствуем и соболезнуем. Он же в нашей школе, считай, двадцать лет директором отработал. При нём школа была лучшая по всем статьям. Не то, что при нынешних. Всё воруют и воруют, ремонты эти бесконечные устраивают, думают – никто ничего не видит. И как только люди с такой совестью помирать собираются? Непонятно. Оно же, эти ланд-краузеры и дачи на тот свет-то не возьмёшь. Туда с этим не принимают. В общем, что я тебе тут сижу, жалуюсь. Жить у нас можно. Сейчас вон и клубника пошла. А я, главное, ему вчера с деревни её привезла, он покушал, покушал её, и так притих, будто задумался. А потом и говорит: знаю теперь, чем клубника пахнет. Сидел так молча на балконе, куда-то смотрел, а у меня чайник на кухне засвистел, я туда ринулась, а в обрат прихожу, он уже головку так к стеночке приложил и преставился. Ох, не могу, Сашуль, сердце так щемит, и щемит, будто живьём что-то важное из него выдрали. Пойду прилягу. Потом надо будет ещё идти в похоронную службу, портрет заказывать и всё остальное. Отцу твоему позвонила, сказала, тот тоже шибко расстроился. Трубку бросил. А через пять минут звоню ему, он уже едва тёплый, уже нализался самогончика, говорит, куда я поеду пьяный? Всякой ерунды мне наговорил – и что мы все такие бессердечные, и что мы дедушку в городе загубили, что ему в деревне было бы лучше. А как же я его в деревню-то, когда ему чуть чего – скорая помощь может здесь понадобиться, или ещё чего, до деревни-то она пока доедет. А оно видишь, как всё вышло, ничего никому не понадобилось. Никаких скорых помощей.

Ладно, давай. Пока-пока. Напиши хоть на девять дней чего-нибудь. Я всех здесь соберу, и Дашку, и Альку, и мать твою, и отца. Дождалась невестушка наша, казачка наша, Александра Дмитриевна, своего жениха, Иван Макарыча. Четырнадцать лет ждала. И вот дождалась.

Ох, не могу, вся на слезу изошла, прости.

До свидания.

Твоя баба Аня.

 

P.S.: Дождик сегодня нет-нет да и заплачет. Уж пятый раз за сегодня идёт. А я уж и плакать не могу. Всё выплакала. Сердце только какое-то каменное. Тяжко, чего говорить».

 

 

 

(в начало)

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за август 2017 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт магазина»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите доступ к каждому произведению августа 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 

508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Актуальные новые букмекерские конторы в России
Поддержите «Новую Литературу»!