Научи меня плакать

 

 

 

– Я не люблю тебя, и никогда не любил. Мы просто друзья, Ася! Классные друзья. Не усложняй! Позвони мне, как придешь в себя. Будем считать, что этот разговор нам приснился...

Уходит.

Я долго стою одна, открыв ветру ладони.

Холодно... и очень хочется смеяться.

Плакать я не умею, когда мне больно, я всегда смеюсь, конечно, если никто не слышит: этого смеха я стыжусь больше, чем другие стыдятся слез.

А сейчас... сейчас смеяться нельзя, сейчас – стыдно! Я в центре внимания, за мной наблюдают желтоглазые фламинго и ленивые тюлени у пруда, павлин нахальный подошел, пялится... Да Бог с ним, с пестрокрылым-то! За мной следит девятилетняя Мила.

Мила – моя двоюродная сестра, она очень странная и замкнутая, эта Мила, «не от мира сего», если вы понимаете, о чем я.

Впрочем, от такой жизни любой свихнется! Дядя ее тихо ненавидит, потому что она очень похожа на тетиного первого мужа. Тетя, думаю, любит, но очень сдержанно и даже незаметно, потому что боится обидеть дядю: он очень ревнив! Одноклассники над ней издеваются, учителя считают туповатой, а дети во дворе кидаются грязью и песком.

Обычно Милу спихивают бабушке, но сейчас спихнули нам.

В другое время я бы ее очень жалела, но сегодня мне жаль только себя, и хочется, мучительно хочется смеяться, а повода нет!

Смотрю на сестру, и мысль возникает сама собой.

– Иди сюда! – говорю повелительно.

Подходит. Высокая, как для девяти лет, полненькая, задумчивая; голубые шорты, синяя футболка, рыжие кудельки, исцарапанные руки... Мила. Милая. Моя сестра.

– Ты все слышала? – спрашиваю грубовато.

– Нет, – тихо врет Мила.

– Правильно, нечего чужие разговоры подслушивать. Откуда царапины? – пытаюсь отвлечься.

– Кактус...

– В смысле?

– Ему было плохо, я его обняла, чтоб согреть немного...

Смеюсь. Открыто. Повод-то нашелся – и какой!

Она смотрит на меня серьезно, но без укоризны, она давно привыкла к насмешкам, и от этого мне становится особенно неловко.

Я виновато отвожу глаза.

– А откуда ты... откуда знаешь, что ему было плохо?

– Тебе интересно, Ася?

– Да.

Мила не верит. Снимает сандалики, аккуратно садится на газон, стараясь не примять траву.

Наплевав на новые светлые брючки, сажусь рядом. Сегодня в зоопарке нет посетителей, мы можем себе позволить безрассудность.

Молчим. Мила смотрит на подернутый сизой дымкой, пушистый одуванчик с едва сдерживаемым восторгом, я смотрю на нее и думаю, что она уже никогда мне не поверит, а все из-за этого дурацкого смеха, а все из-за того, что я...

– ...я не умею плакать, – вдруг говорю вслух, неожиданно для себя самой.

– Правда? Здорово!

– Ничего хорошего, я уже и смеяться не умею, смеюсь, только когда мне совсем плохо...

– Бывает! – соглашается Мила без удивления и, помедлив, добавляет, – А я умею плакать. Это не очень приятно. Это как будто внутри тебя течет море, и по лицу течет, и щекочет в носу. Ты что же, никогда не плакала, Ася?

– Когда-то давно... у меня украли щенка, и я шла по улице, ревела, что есть мочи... А женщина в сером платке сказала мне, что плакать – стыдно, потому что я большая... С тех пор как-то не плачется.

– Она была ведьмой? – Мила гладит пухленьким пальцем одуванчик, стараясь не сбить пух.

– Она была нашей соседкой из третьего подъезда, бабушкой моей подруги... не знаю... я, наверное, многому верила тогда, а зря.

– Бывает... А мне о кактусе рассказала Фея, – вдруг заявляет Мила, и я начинаю надеяться, что она меня простила.

Насчет кактуса я не удивляюсь, сестра бредит феями уже года три, с тех пор, как ей прочитали «Питера Пена»; когда она начинает о них говорить, голос ее становится каким-то слишком взрослым, и это немножечко страшно.

– А что еще рассказала фея?

– Много чего…. О жаворонках, о камышах, о воде... Думаешь, вода везде одинаковая? Дудки! В океане – занудная, важничает много, постоянно бурчит... в реках – любит сплетни, в колодцах, хоть и чистая, но глупая, верит, что в ней купаются звезды, самая веселая вода – это талый снег, она скромная и несет весну, феи ее больше всего любят...

– А я люблю облака! – добавляет она без перехода и продолжает взволнованно, – Они тоже разные, голубые и малиновые, похожие на сладкую вату и взбитые, будто сливки, с запахом и без...

– С запахом? – улыбаюсь умиленно.

Сказочница растет! Я так рассказывать (заметно, правда?) не умею.

– Конечно, с запахом – это редкие... Видишь, ползет тонкое, перистое, с бирюзовым оттенком? Вот оно как раз с запахом, хоть и не очень симпатичное... Чувствуешь, пахнет ландышами? Так всегда пахнет, когда должно случится что-то волшебное...

– Жаль, не слышу запаха, Мила! А чем пахнет облако, если что-то волшебное уже происходит?

– Фея говорит, чайным листом. Приятный, наверное, запах. Я тоже еще не видела такой тучки.

– Вундеркинд ты, Мила! Поэтому и жизнь у тебя сложная, дети в твоем возрасте и слов-то таких не знают, трудно им с тобой... А практические советы твоя фея дает? Какая завтра погода, например, будет, как похудеть без диет и спорта... Или лучше – что сделать, чтоб научиться плакать?!

– Не знаю, – честно признается Мила, и в глазах ее плавают тонкие бирюзовые облачка, – я спрошу у нее вечером, Ася, обязательно спрошу.

 

 

*   *   *

 

Открытое окно. Звенящий, темно-синий, смородиновый вечер.

Или черничный.

Или чернильный.

Пронзительные зеленые звезды, похожие на старые медяки, холодная сероглазая луна.

Скамейка под липами, чья-то гитара и чей-то голос, знакомый...

«...не люблю... никогда не любил...»

Смеяться почти не хочется. Почти.

Мягкие шаги за дверью, робкий стук:

– Ася, к тебе можно?

В смешной оранжевой пижаме она похожа на слоненка-мутанта, доброго и нелепого.

– Я узнала... Фея сказала... Завтра будет жарко и безоблачно. Тебе нужно зайти в библиотеку, взять «Трамвай «Желание»... ээ... Уильяма?

– Уильямса. Не хочется мне что-то этот «Трамвай» читать, Мила, мне «Стеклянный зверинец» очень понравился, а «Трамвай»... Эх, сочинительница ты! Это ведь мама тебе сказала, а не фея! И мама права – госс по зарубежке через две недели...

Обнимаю ее, теплую и нелепую, немного обиженную... Милу, милую, свою сестру.

 

 

*   *   *

 

Огромная очередь похожа на сонную анаконду.

Студенты, как обычно, действуют сообща и уж если и приходят в библиотеку (что случается крайне редко!), то почему-то все вместе, чтоб веселей было.

Душно. По мутному оконному стеклу ползет пыльный, осоловевший от жары июнь.

Знакомые второкурсницы, занявшие очередь передо мной, шелестят пакетами из-под чипсов, и от острого запаха лука и колбасы мне становится дурно.

Парень в белой футболке, стоящий сзади, поглядывает на девчонок с неодобрением, но молча продолжает читать книгу (этот, хоть и симпатичный, но из заучек, такие и в метро читают, и на улице, и в парке на скамейке, и дома).

Медленно, медленно плывет прозрачный июнь, жаркий и безоблачный...

Медленно утекают секунды из-под пальцев, медленно продвигается очередь...

Мед-лен-но...

– Теннесси Уильямса нет! Разобрали еще вчера! – будит меня крикливый голос библиотекарши, – раньше, девушка, приходить нужно, а не перед самым экзаменом!..

Выхожу из библиотеки на улицу, на солнце и свет.

Ну, и пусть его, этого Уильямса!

Значит, не научусь плакать – и ладно, не всем же... Ну, его... Смеяться... Горьковатый смех пластает горло... и мысль: «Нельзя! Нельзя!»... и жжет в груди.

– Девушка, постойте! – парень в белой футболке догоняет меня и трогает за плечо.

– Постойте... Я... Вам Теннесси Уильямс, слышал, нужен? У меня дома есть, я уже прочитал... Я могу дать.

Смотрю на него внимательно, настороженно: острый подборок и большие продолговатые глаза, точь-в-точь как у Милы, только серые. Это почему-то успокаивает.

– Мне нужен «Трамвай Желание», – говорю тихо.

– Да, у меня есть. Я, правда, «Стеклянный зверинец» больше люблю...

Киваю. И мы идем по мягкому горячему асфальту, идем и молчим... Он, наверное, молчит о Уильямсе или еще о ком, а я... я молчу о море, которое течет внутри меня, и по лицу течет, и щекочет в носу... А я думала, что уже никогда не научусь плакать!..

Никакой феи, конечно, нет, а Милу я никому не позволю обижать! Феи нет, это совпадение... просто так получилось, просто...

Высоко-высоко в небе плывет облако, одно-единственное, кружевное, тонкое, с розоватым оттенком… и пахнет, отчаянно пахнет чайным листом.

 

 

 

февраль 2008 Киев