HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Николай Семченко

Глупая песня о первой любви

Обсудить

Роман

 

 

А может, мне и вправду следует это сделать: встать лицом на восток или на север, как сказала Марго: это без разницы – на восток или на север, главное: медленно и глубоко вдохнуть («В живот вдохнуть, – уточнила Марго. – Выдохнуть три раза», и я удивился: «Как это – в живот?», а Марго нахмурила брови и махнула рукой: «Не ёрничай! Ты прекрасно знаешь, что мужики дышат животом. Глубоко-преглубоко вдохни…»), потом – встряхнуть несколько раз руками, сбрасывая негативную энергию («А откуда я знаю, энергия – негативная или позитивная, потому что нередко получается: то, что считаем плохим, оказывается хорошим…», и Марго снова рассердилась: «Не философствуй! Отключи свою дурацкую «черепушку», ни о чём не думай – плохая энергия выльется из тебя сама», – и я бы в ответ на эту её ремарку расхохотался, если бы у меня не было так паршиво на душе, а Марго всё-таки искренне старалась мне помочь – и я больше не стал обижать её своими подковырками).

После всех этих манипуляций нужно мысленно произнести: "Высоко-высоко надо мною льется спиралью мягкий Cвет. Спираль Света спускается к Короне головы, и через Корону Свет проникает мягко и нежно, и медленно наполняет все клетки моего тела. Голову, шею, плечи, руки, грудную клетку, спину, живот, ягодицы, ноги («Интересно, если он проникает в ягодицы, то, значит, и в прямую кишку тоже, и ещё кое-куда… светящаяся задница – это интересно, но ещё интереснее святящийся член… Ну, почему мне надо всё опошлить? Что за человек я такой!»). Свет не прекращает литься сверху в моё тело, и через ступни ног спускается к центру Земли, оттуда возвращается ко мне, выходит слева от меня и окружает моё тело Oвалом Света. Свет передо мной, Свет позади меня, Свет справа от меня, Свет слева от меня. Я заполнен Светом и окружен Светом".

Хоть убейте меня, не могу вообразить этот Свет и спираль из него. У меня нет воображения. Вернее, оно есть, но такие глупости не могу представить. Мне становится смешно. «Отнесись к этому серьёзно, – советует Марго. – Тебе нужно расслабиться и впустить в себя Свет, много-много Света, и тогда он откроет тебе глаза. А пока ты – слепой…»

Марго увлеклась какими-то восточными эзотерическими учениями, и ходит на медитации в клуб «Лотос» – вместо того, чтобы прыгать на дискотеках, бегать по салонам красоты, строить глазки парням. Она утверждает, что её посещает просветление и открывается смысл жизни. Правда, в чём он заключается, Марго не сообщает. Эти медитации для неё – всё равно что наркотик. Но я об этом ей уже не говорю, потому что не хочу, чтобы она сострадательно смотрела на меня и вздыхала: «Ты ничего не понимаешь…»

Я в самом деле ничего не понимаю. Ну, зачем мне воображаемый Свет? И зачем во время этой медитации я должен произнести слово "Любовь" и мысленно написать его перед собой буква за буквой: «Л-Ю-Б-О-В-Ь»? А дальше – вообще какая-то мистика… Надо сказать: "Справа от меня Михаил, слева от меня – Гавриил, передо мной – Уриил, позади меня – Рафаил, а надо мной – Божественная Шхина". И тогда я пойму, что такое любовь. Так утверждает Марго. Ещё она говорит, что Шхина произносится с ударением на последнем слоге, и вообще – это женский аспект Бога, мало кто об этом знает, но именно Шхина открывает человеку смысл любви.

Шхина надо мной не витает. Она где-то очень-очень далеко от меня. Наверное, ещё и поэтому я не понимаю, что такое любовь. Произношу это слово – и ничего, пустая серая «картинка» или какие-нибудь глупости вроде двух целующихся голубков, ангелочек с луком в пухлых ручках, переплетённые тела в постели, парочка на берегу моря, но всё это – эскизом, штрихом, размытой акварелью, нечётко и невнятно, как лёгкий весенний дождик, внезапно сорвавшийся с безоблачных небес. Кстати, интересно: откуда он берётся, этот дождик? Чистый, ясный небосвод, ярко светит солнце, беззаботно чирикают воробьи, и вдруг откуда-то набегает одно-единственное облачко, совсем крохотное, и брызгает дождик – как лёгкий смех, как внезапная улыбка, как случайный взгляд. Может, это похоже на любовь?

Когда говорю «нож» или, допустим, «чашка» – представляю эти предметы, но когда говорю «любовь» – не знаю, что представить. А ещё совсем недавно знал. Или мне только казалось, что знал?

 

 

Опубликовано редактором: , 3.07.2008
Оглавление

5. Часть 5
6. Часть 6
7. Часть 7

Часть 6


 

 

 

«Отец поражает меня своим цинизмом. Иногда мне кажется, что он никогда не был юным – сразу родился взрослым и желчным.

Может быть, он женился на маме только потому, что у неё до него никого не было. По крайней мере, по некоторым намёкам я понял, что отец – её первый мужчина. И, наверное, единственный. Но какое он имеет право плохо думать о тех девушках, которым не повезло с любимыми? Почему он сразу считает их чуть ли не шлюхами? Уж если на то пошло, то в этом виноваты мы, мужчины.


* * *

Очередная чухня:

Что можно изменить в этом мире? И надо ли его изменять? Может, он изменится, если изменишь себя? Я где-то вычитал умную мысль о том, что изменять мир надо начинать с себя. А может, и не изменять – просто закрыться… Закрыть то, что живёт внутри тебя, – я не знаю этому названия: может, это душа, или второе «я», или подсознание, или что-то ещё. Это нечто представляется мне маленьким и беззащитным человечком, который любит меня, но у него пока не хватает сил оберегать меня, подсказывать, как поступить в той или иной ситуации… У него не хватает сил, потому что он зависит от меня, а я так редко вспоминаю о нём, и потому он – махонький, беззащитный, но бесконечно преданный мне, не смотря ни на что.

Иногда мне кажется, что он сможет стать сильным, если я сам себя разрушу – убью свои привычки, избавлюсь от плохих мыслей, перестану лентяйничать, злиться на тех, кто мне не нравится, и буду любить, а не заниматься любовью – это надо же такое выдумать: заниматься любовью – всё равно, что заниматься английским или, допустим, чтением… Мой отец в таких случаях говорит определённее: «Совокупляться». Меня коробят его слова. Но разве он не прав? Да! С Алиной я занимаюсь любовью. Не могу сказать, что люблю её. Или всё-таки это и есть любовь?

Ничего, ничего я не понимаю.

Понимаю одно: внутри меня живёт Некто, он пока слаб и беззащитен, но порой застенчиво и как-то нерешительно напоминает мне о себе. Ему надо расти, и, может быть, ради него придётся что-то разрушить в себе. А надо ли? Я ведь даже не знаю, кто этот Некто… Может быть, любовь?


* * *

Алина рассказывала мне сон:

"Представляешь, я в какой-то древней кумирне: мрачные стены, тусклое мерцание светильников, холодный плоский камень, на котором лежу я, обнажённая. Человек в сером капюшоне подает мне бронзовый меч, и я вонзаю его в своё сердце – в тот же миг огненная стрела пронзает сознание. Она ослепительно холодная и яркая, как ледяная пика горной вершины. Она обжигает. Но я не ощущаю ни боли, ни страха, и ничего не боюсь, сливаясь непостижимым образом с этой стрелой – одно целое, мы мчимся по темному туннелю, в конце которого горит яркая голубая звезда, и уже ничто и никто не сможет вернуть меня обратно. Я понимаю, что умерла: моя физическая оболочка, как старая изношенная одежда, осталась валяться там, на Земле, и мне нет до неё никакого дела, я рада, что освободилась от неё – там, впереди, меня ждёт что-то новое, необычное, и мне не стыдно, что я обнажённая, как не бывает стыдно человеку в бане или ванной – я плещусь в потоках света, который заливает тоннель, смываю с себя земную пыль, а, может быть, это и не пыль, а шелуха того кокона, из которого вылетела моя душа. Кокон – это тело, и я думала, что оно у меня красивое, ну, если и не как у какой-нибудь топ-модели, то, во всяком случае, не самое худшее: многие мужчины смотрели мне вслед, и слишком во многих глазах я видела желание обладать моим телом. Но ни один из них не догадывался, как прекрасно то, что скрывается в коконе! Их это даже не интересовало. Я летела навстречу голубой звезде и думала: «О, боже, как прекрасно то, что впереди!»

И вдруг кто-то сказал: «Неужели тебе не страшно? Вспомни: мотыльки тоже летят на яркий огонь, и ничто их не может остановить. А каков результат? Тебе не страшно стать такой бабочкой?»

Я почувствовала, как нечто холодное прикоснулось к моим лопаткам и просочилось внутрь, стиснуло сердце и, сжимая его, прошептало, что я -ничтожество, слишком много о себе вообразившее. Я возмутилась, хотела ответить, что это не так, но не смогла вымолвить ни слова, и тогда мне пришло на ум, что нужно найти глаза того, кто мне сказал: «Ничтожество!» Но я, как ни старалась, никак не могла увидеть эти глаза, чтобы взглянуть в них. А этот кто-то, усмехнувшись, обдал меня горячим дыханием: «Ты просто не хочешь меня увидеть!»

И я поняла, что не могу увидеть его глаза, потому что на самом деле – не хочу, боюсь, рано мне видеть того, кто испепелял меня своим взором…

В ту же секунду моё тело (или это было не тело, а то, что зовут душой?) сорвалось с высот и стремительно полетело вниз. Больше ничего не помню. Проснулась с ужасной головной болью, а к вечеру поднялась температура…»

Интересно, почему ей приснился этот сон? И почему она не захотела увидеть глаза того, кто говорил ей жестокие слова?


* * *

 

 

"Не я ль один
плыву на лодке ночью?" –

подумал я,
когда волна
меня несла, –

И в тот же миг
в дали безбрежной моря
в ответ раздался легкий
всплеск весла!..»

 

 

Чьи это стихи – не знаю. Мне их Алина прочитала. Обычно я не запоминаю стихов, а эти почему-то запомнил. Странно устроен наш мир: думаешь, что ты одинок, но на самом деле рядом с тобой всегда кто-то есть. И, наоборот, когда рядом с тобой кто-то есть и ты вроде бы не одинок, ощущаешь вокруг себя пустоту.

Хм! Не умничай, дорогой! Ты сам-то хоть понял, что написал? Ты написал об удивительной возможности человека хоть на время лишиться одиночества. Но, может быть, это чаще всего случайность? Хотя, с другой стороны, любая случайность – это записочка, посланная Богом. Случайность не случайна. Вот в чём закавыка! А мы думаем: «А! Ерунда! Это ненароком произошло…»

Нет, не ненароком.


* * *

Алина разоткровенничалась и рассказала, что вообще-то мужчины не всегда падали перед ней перед штабелями, да и сейчас, в общем-то, не падают, это она только вид делает, будто «ля фам фаталь» и всё такое, а на самом деле (тут она пытливо посмотрела на меня, ожидая, видимо, опровержений) – вполне обычная, и ничего в ней такого нет, и вообще: всё, что житейское море выносит к её ногам, то – её. «И ты тоже, – зачем-то уточнила она. – Прибило тебя к моему берегу – почему бы не взять?»

Её первого мальчика звали Никитой. Он учил китайский язык, разбирался в компьютерах и наизусть знал Платона и всяких Ларошфуко. Его любили все девочки, а он хотел любить только Алину. Её поразил не сам Никита, а то, как быстро и ловко он смог отремонтировать её компьютер, который накушался каких-то жутких вирусов и троянов из Интернета: ни одна программа не запускалась, а если запускалась, то вскоре расплывалась по монитору, который, подмигнув на прощание, превращался в чёрный квадрат и, что ни делай, не восстанавливался.

Алина разрешила Никите любить себя, и даже не обращала внимания на то, что он постоянно ходит в одних и тех же черных вельветовых брюках, серых китайских кроссовках и у него, кажется, было всего две рубашки, которые он менял через день. Рубашки были всегда чистые, но почему-то остро пахли хозяйственным мылом. Вельветовые брюки пузырились на коленях, а на заду надувались, но Алина тоже не обращала на это внимания. Её нравилось, что Никита знает наизусть творения всяких умных-преумных философов, и в любой компании он мог вспомнить тысячу один анекдот: у парня была феноменальная память и, хоть он и не любил все эти полудебильные хохмочки, тем не менее, веселил ими скучающую публику, за что его считали душкой, хохмачом, милым человеком, а ещё все её подруги жутко завидовали, что, во-первых, он был надеждой факультета: его посылали на всякие научные конференции студентов, где непременно давали премии, а во-вторых, он был её хвостиком: куда Алина – туда и он, преданный как собака.

Но однажды она поняла, что Никита в ношеной-переношеной одежонке, умненький-преумненький, весь такой образцово показательный, – ей совсем-совсем не нужен. Ну, зачем он ей? Алине хотелось ходить в дорогие ночные клубы, вместо дешевого пива пить мартини, ездить не в трамваях, а в иномарке с затемнёнными стеклами, как её подруга Нинка Широкова, которая специально знакомилась с мужичками постарше и пользовалась ими и их возможностями на всю катушку. А ещё эта Нинка рассказывала, что и как с ней вытворяют в постели, и какие размерчики бывают у некоторых мэнов – глаза на лоб лезут, чего о Никите Алина сказать не могла. И вообще, её перестал устраивать секс за пять минут, потому что Никита вечно боялся, что сейчас вернётся мама. А снять квартиру он, конечно, не мог. И Алина сказала ему: «Прости-прощай, моя любовь!»

Нинка Широкова, правда, всплеснула руками: «Зачем ты его отшила? Пусть бы был! Он подаёт большие надежды, весь из себя перспективный. Ну и что, что в сексе нуль? За таких умненьких выходят замуж, а любовников на стороне имеют…» Но Алина была честная. Никита переживал, ходил за ней по пятам как привидение, часами стоял у её подъезда, и глаза у него были как у больной собаки. Но она смотрела сквозь него и делала вид, что не замечает.

Потом у неё были другие возлюбленные. И она поняла, что все мужчины разные, но схожи в одном – постоянно желают трахаться, и некоторые из них могут трахать кого угодно, где угодно и как угодно. При этом они не в состоянии понять, что женщина может не хотеть просто секса, она чаще всего хочет любви. Но если дама начинает это объяснять, то некоторые мужчины сердятся и называют её блядью. Впрочем, блядью они называют и ту бабу, которая по необъяснимым для них причинам захотела с ними близости – просто так, и не стала ничего объяснять, строить планы на будущее, а встала с постели, оделась и ушла – именно так чаще всего поступают сами мужчины, но отказывают в этом праве женщине. Мужчины не умеют сладить со своим «маленьким дружком», и поэтому одна женщина нужна им для совместной жизни, другая – для души, третья – для тела, четвертая – для машины, пятая – для... Впрочем, перечислять можно до бесконечности, потому что эти козлы и сами не знают, чего хотят на самом деле. Но чего Алинины любовники хотели совершенно точно – это чтобы она носила какие-нибудь ужасные трусики и дырявые бюстгальтеры, потому что считали: если на девушке хорошее бельё, то оно обязательно надето для какого-нибудь постороннего самца.

– Они чаще всего не в состоянии спокойно реагировать на улыбающуюся, удовлетворенную и счастливую женщину и стараются сделать все, чтобы жизнь не казалась ей мёдом, – рассказывала Алина. – Лучшая женщина – это та, которая после работы пулей мчится домой с тяжелыми сумками в обеих руках, натягивает на себя дешёвенький халатик, встаёт к плите, терпеливо ждёт своего суженого-ряженого и, когда он приходит, не спрашивает, почему так поздно, а изображает открытую улыбку и чуть ли не у порога начинает делать ему ми…

– Почему ты так думаешь? – поразился я, не дослушав Алину. – Неужели все мужчины кажутся тебе такими козлами?

– Не все, – улыбнулась Алина и грустно посмотрела на меня. – Но большинство, поверь, именно такие.

– У тебя правда такой большой опыт?

– Не будем говорить о моем личном опыте, малыш, – засмеялась Алина. – У меня его, считай, нет…

– Но ты же сама говорила, что после Никиты у тебя были другие парни…

– Не помню, навряд ли были, а если и были, то это ж разве мужчины? – Алина опустила глаза. – Считай, что до встречи с тобой я и не знала, что такое мужчина на самом деле…

Господи! Я не знаю, как относиться к её словам. То ли она так шутит, то ли это правда…


* * *

Мама рассказала одну историю. Я долго смеялся, а потом решил её записать – как бы от лица женщины:

– Любовь – это техника! Что? Это не ерунда, моя милая. Тут многое зависит от мастерства. Я маленькую историю расскажу, а ты сама делай выводы.

Моя приятельница — интересная, приятная женщина — вдруг заинтересовалась одним молодым человеком. Как ни встретимся с ней, только и разговору: он сказал, он посмотрел, он подумал... "Элька, — говорю,— он же мужик, так в чем же дело, почему не реагирует на тебя? Может, у него не в порядке что?" А она: "Ты что? — и у виска пальцем вертит, в своем ли ты, мол, уме, что такое говоришь.— Не такой он! Все мужики такие, а он — особенный! И смотрит не так, и смеется иначе, и вообще — стеснительный..." Я ей: "Спорим, что все они одинаковые?" Она: "И спорить не хочу..." "Как хочешь,— отвечаю,— только твои охи да вздохи ни к чему не приведут! Технику нужно знать, вот что!" Она: "Вот еще! Я на него посмотрю — и душа замрет..." "Хорошо,— говорю,— приходите как-нибудь ко мне вместе. Разберемся...

И пришли они ко мне вечером. Я кофе сварила, канапе сделала — все по фирме, короче. Потом для виду спохватилась: "К соседке нужно сходить: мы с ней халат кроим. Вы уж извините, я на пятнадцать минут вас оставлю..."

Оставила их, прихожу к соседке. "Извини,— говорю,— Клава, акцию по телефону провернуть хочу!" Набираю номер своего телефона. Элька трубку берет. "Ну,— говорю,— подружка, садимся в ступы и — на шабаш!" Она — пык, мык, что, мол, такое? Я ей: "Молчи! И повторяй за мной все, что я тебе скажу... Тамары нет дома, она у соседки. Это Эльвира говорит….» Она добросовестно повторяет. Я ей: "Выразительнее, Элька! Будто со знакомым мужиком говоришь, понимаешь? Ах, это вы, Игорь? Как же, помню, помню! Да, мы чудесно провели тот вечер... Вспоминаю... Нет, не могу. Я очень занята: работа, дом, работа... Вы будете у Тамары в следующую субботу? Не знаю... Может, и смогу... Не обещаю... До свидания, Игорь!"

Повторяла она за мной, скажу тебе, искусно, ничего не скажешь! Положила я трубку, перекурила, минут через десять снова звоню: "Мать, ты прямо-таки на кочерге въехала, молодец! Снова повторяй за мной: "Здравствуйте!.. пауза... А я здесь случайно. Тамара вышла на несколько минут... А что ей передать? Меня хотели услышать?! Да что вы говорите! Неужели Илья Николаевич? А я вас и не узнала, богатым будете..." Хорошо шпарит, паузы выдерживает, прямо артистка! « Конечно, помню. Такой концерт, такой концерт! Особенно — Вивальди, божественно! Знаете, мороз по коже пробирал..." И так увлеклась, что я уже не успеваю ей подсказывать — Эльвира сама в роль вошла! "После концерта? — говорит.— Ах, это вы о прогулке?! Помню, помню. Такая ночь была звездная, и вы мне еще показали созвездие Орион. И стихи читали. Помните? "Вчера еще в глаза глядел..." Ну, конечно, чудесно было на курорте, еще бы! В общем-то, я не против... Но очень занята. Нет, наверное, в ближайшее время не смогу, извините. Хорошо. Я передам Тамаре..."

Я ей кричу по телефону: "Подруга, трубку-то сразу не бросай! Сделай паузу и скажи застенчиво: "Я тоже..." Она повторила. И так вошла во вкус игры, что назвала номер своего рабочего телефона, попросила как-нибудь позвонить... Цирк!

Короче, когда я назад вернулась, примечаю: Элька сидит порозовевшая, смущенная, а парень на нее с ин-те-ре-сом поглядывает. Раньше-то он ее за "своего парня" держал, женщины в ней не видел, а эти телефонные разговоры сделали полезное дело: как это, мол, я чуть не прошляпил такую девушку — ее мужчины по всему городу разыскивают, встретиться хотят, значит, в ней что-то есть...

Я ведь мужскую психологию изучила, будь спок! Каждый думает о другом: "А почему не я на его месте оказался?" Что-то вроде соперничества у них появляется... Ушли они от меня. На другое утро Элька звонит: "Тамара! Он мне объяснился!" А я ей: "Ну, что я говорила?! Главное — техника!" Она: "Ой, какая ты умница! Он такой славный, добрый..."

И завертелось у них, бог ты мой! Чудненький роман вышел — ни в каких книжках о таком не прочитаешь. И что ты думаешь, она, Матрена эдакая, больше ко мне не обращалась за советом: как будет, говорит, так и будет... Я ей: "Технику применяй!" Она: "Какая техника! Хватит дурить ему голову! Зачем я буду притворяться?" И в конце концов, когда дело у них до ЗАГСа дошло, он вдруг заявляет: "Я, конечно, не хочу быть взломщиком твоей души, но мне очень не понравились те разговоры, что ты у Тамары вела по телефону. Сколько их у тебя до меня было, а?.." Ну и запел, и запел в том же ключе... А я так думаю: он перегорел — ослепился на миг, зажегся, а огонь надо постоянно поддерживать. Сама пойми: страсти, эмоции — тонкое дело, по технике, их нужно накаливать, накаливать, накаливать, иначе — тю-тю, улетят воробышками!

Элька повела себя как обыкновенная влюбленная овца — без расчета, без мыслей. А вот если бы технику применила, был бы у нее в углу перед телевизором мужик, никуда бы не делся! Так вот, если будешь меня слушаться, научу, как поступить с твоим-то...

Значит, приходите вы ко мне вечером... Впрочем, дальше дело не твое. Дальше — техника!


* * *

А сегодня вдруг вспомнил, как мы ездили на остров. Я и Катя.

Туда ходил небольшой катер. Народу на остров заезжало немного, в основном дачники: они заняли под свои участки возвышенность, которую не захватывало весенними наводнениями. Чуть больше двух десятков крохотных деревянных домиков – вот и всё местное садоводческое товарищество. Ради него, собственно, катер и ходил на остров – три раза в сутки, последний рейс – в 20.10. Замечательно! Целый день можно было купаться, загорать, кататься на жёлтом песочке.

Причем, отдыхающего народа тут почти не бывало. Жители нашего милейшего города Ха предпочитают валяться в районе набережной на смеси некоего серого вещества (в котором, кажется, преобладают сигаретные «бычки», пробки от бутылочного пива и использованные презервативы). Центральный городской пляж расположен вроде бы удачно: рядом – утёс с памятником одному из первопроходцев Дальнего Востока, старинный парк, всякие кафешки, киоски, палатки с мороженым и квасом, а поднимешься по длинной, как в Одессе, лестнице – и вот она, Соборная площадь с дивным православным храмом, вокруг которого – клумбы, куртины шиповника, расставлены резные скамеечки, и сидят на них порой эдакие ещё не раскаявшиеся Магдалины, цена которым – от 150 до 300 рублей, смотря чего от них захочешь, но, впрочем, о прейскуранте мне Трамвайщик говорил, и я не знаю, врёт он или это чистейшая правда.

По мне, так на тех скамеечках очень даже симпатичные девушки наблюдаются, и никакие не проститутки – на вид, по крайней мере. Но, впрочем, я отвлекся. Лариса Петровна, моя школьная учительница литературы, наверняка поставила бы мне «трояк» за отступления от темы и нарушение композиции. А мне всегда нравилось «уходить в сторону»: центральная мысль – это что-то вроде камня, от которого в разные стороны расходится много-много тропинок, и по ним порой идти гораздо интереснее, чем в благоговении и почтительном смирении внимать железобетонной истине.

В общем, мы с Катькой захотели побыть вдали от шума городского. На том дивном островке. По крайней мере, Трамвайщик так описал его, что нам даже показалось: новое чудо света – вот оно, рядом с Ха, а всякие Бали и Фиджи просто отдыхают! У Мишки просто дар рекламного агента. Ему бы какие-нибудь малоизвестные фирмы раскручивать или впаривать потребителям всякую ерунду, выдавая её за супер-продукцию. Потому что этот островок оказался так себе: чахлый ивняк по бережку, коряги вперемежку с валунами, чуть дальше – изумрудная густая трава по пояс: хватишься за неё – вся ладонь в зеленом соке, а что уж об одежде говорить? Продравшись через заросли шаломайника и борщевика, мы прошли мимо дачных участков на другую сторону острова.

Там и вправду оказался небольшой заливчик с желтым песочком, окруженный плотной стеной подроста вяза и тополя. Над молодыми деревцами возвышалась старая кряжистая липа. Я никогда не видел таких больших лип.

Эта великанша была сплошь покрыта благоуханным бело-золотистым цветом, но ни единой пчелы на ней не наблюдалось. Видно, им трудно перелететь сюда через Амур. Липа тяжко испускала одуряющий сладкий дух, и у нас от него сначала даже закружилась голова, но вскоре мы свыклись с ним. Как свыклись с нами и две трясогузки, которые сначала, испугавшись, снялись с песочка и улетели в кусты, но, увидев, что мы слишком заняты друг другом, чтобы обращать на них внимание, явились снова и принялись обследовать камешки на берегу. Птички ловко переворачивали их клювами и доставали из песка что-то съедобное – наверное, каких-то личинок. А высоко в небе вслед за серым самолетиком тянулись белые длинные хвосты…

Получалось, что на острове мы были не одни: где-то рядом слышались голоса дачников, в кустах ивняка пели какие-то птицы, по песку сновали бойкие трясогузки. Но нам было всё равно, есть кто-то рядом или нет. До того всё равно, что мы опоздали на последний рейс катера. Часы показывали пятнадцать минут девятого, когда я наконец-то решил посмотреть время. Вот уж поистине: счастливые часов не наблюдают…

Катька предложила попроситься к кому-нибудь из дачников на ночлег, но я как представил какую-нибудь старую каргу, которая невесть что вообразит о наших отношениях или, хуже того, заподозрит в нас Бонни и Клайда, что тут же отверг эту идею: «Ничего, как-нибудь перекантуемся до рассвета. Не зима – не окоченеем. Я не дам застыть твоей крови...»

И не дал.

Под утро мы всё-таки заснули, укутавшись покрывалами, которые днем служили нам пляжными подстилками. А проснулся я оттого, что кто-то меня позвал. Или это мне почудилось? До сих пор не знаю, что это было. Я встал и зачем-то пошёл вдоль берега – туда, где лежал черный валун, покрытый зелеными пятнами мха. Обогнув его, увидел косу, сплошь покрытую камнями. Огромные, большие, маленькие, всякие, они лежали, стояли, прислонившись один к другому, громоздились друг на друге – сотни, а, может, и тысячи, почти все – иссиня-чёрные, как крыло ворона, но были и просто чёрные, как антрацит – в них поблескивали вкрапления слюды, и совсем уж редкими были темно-серые камни, которые лежали как-то наособицу. Это походило на каменный сад. Казалось, что он был здесь всегда – всё остальное выросло вокруг него, как молодые деревца выросли вокруг липы-великанши. Ни единой травинки не было меж теми камнями, и только на краю этого сада прибрежная осока робко обнимала темные валуны.

– Эй! Где ты?

Я вздрогнул. Голос Кати показался далеким-далёким. Будто она звала меня из другого мира.

– Пойдем отсюда, – сказала она. – Мне тут не нравится. Жуткий каменный сад. Будто в Кащеевом царстве…

И мы ушли.

А я до сих пор нет-нет да и вспомню этот каменный сад. Почему он остался в моей душе? И даже кажется: он растет во мне. А что, если я стану чугунно спокоен, железно непреклонен и крепок как валун? В том саду место для меня тогда найдется…


* * *

Почему старики считают, что молодые – развратные, невежественные, ленивые? Постоянно это слышишь.

Сегодня сел в автобусе на свободное место. Может, какую-то секунду и посидел, как возле меня буквально из ничего материализовался старик Хоттабыч и закатил глаза к небу:

– Молодые совсем стыд потеряли! – и ткнул в меня пальцем. – Посмотрите: расселся! А старый человек стоит…

Я встал и, ни слова не говоря, прошёл вперёд: там было ещё одно пустое место. Но Хоттабыч не отставал от меня. Только я сел, как он опять рядом оказался:

– Молодые совсем стыд потеряли…

И тут одна дамочка сказала:

– Дедушка, садитесь, – и встала. – Я сейчас всё равно выхожу.

Но Хоттабыч упёрся:

– У него стыда совсем нет! Старый стоит – молодой сидит. Никакого уважения ветеранам.

– А вас есть за что уважать? – вдруг спросил его какой-то высокий парень. – Может, вы ветеран каких-нибудь спецслужб, подслушивали диссидентов или за Солженицыным охотились? Или ветеран компартии, которая довела СССР до распада?

– А! Эти щенки ещё и над историей Родины издеваются, – взвился Хоттабыч. – Молоко на губах у вас не обсохло…

А дамочка, ступившая деду место, участливо сказала:

– Дедушка, зачем вы с парнями ругаетесь? Они ничего плохого вам не сделали.

– Тоже мне внучка нашлась! – разошёлся Хоттабыч. – Бессовестная! Какой я тебе дедушка? Никакого стыда у молодых нет!

– Почему же? – рассмеялся высокий парень. – Нам стыдно вас слушать.

– Они ещё и издеваются над стариками! – Хоттабыч уже просто визжал. – Паразиты! Подонки!

Мы с тем парнем вынуждены были выйти из автобуса на первой же остановке. И что интересно, никто, кроме дамочки, не заступился за нас. Все сидели молча.

Может, это был сумасшедший старик? Неужели нормальный человек может вести себя так? Но, с другой стороны, как часто я ловлю на себе взгляд, полный ненависти! Обычно это какой-нибудь пожилой человек, невзрачный, плохо одетый, с серым лицом. Наверное, он ненавидит во мне молодость, силу, возможности? А может, он боится меня, потому что считает: все молодые – бандиты, и ждать от них ничего хорошего нельзя. В какой-то газете прочитал о таком случае. Один старичина поскользнулся на льду, упал. К нему подбежал парень, стал поднимать его. И вдруг дед закричал на всю улицу: «Не убивай меня!» Господи, да что же это такое происходит?

Я не могу уважать человека только за то, что он старый. Это правда. Дедулька всю жизнь мог тупо простоять у станка, наплодить полудебильных детей, в пьяном угаре бить свою жену – за что же мне его уважать? И за что уважать тех, кто охранял зэков ГУЛАГа, прятал в психушки инакомыслящих, «проводил линию партии» в жизнь и молчал, когда «Бровеносец» посылал войска в Чехословакию и Афганистан? Нет, не смогу уважать их. А вот пожалеть – пожалуйста! Любая старость достойна жалости. Или сострадания? Не знаю, как точнее выразиться, но одно ясно: тех, кто старше, надо беречь. Они не виноваты, что такие как есть. А может, виноваты. Но теперь-то что об этом рассуждать, и зачем их в чём-то винить? Они избрали свой способ совести, а может, это от них не вовсе зависело, и они должны были жить так, как надо, а не так, как им хотелось. Наверное, они нас ненавидят за то, что мы – другие. Но почему за это надо не любить? Не все старики, конечно, такие. Дед, кажется, меня любит. Я его очень уважаю, мне с ним интересно. Но это – родной дед. Хотя, как послушаешь своих знакомых, так поймёшь: почти у всех непонятки с родными – с отцом-матерью, дедом-бабкой, сестрой-братом, иногда раздрай в семье до ненависти доходит.

Жутко, но факт: в соседнем доме пятнадцатилетняя девчонка убила свою бабку. Её парню потребовались деньги – на «колёса», ломка у него началась. А бабка как раз получила пенсию. Внучка пошла попросить взаймы. Только она уже и так назанималась у старушки на сто лет вперёд. «Не дам, – сказала пенсионерка. – Самой деньги нужны!» Внучка была обкуренная, и очень уж за своего парня волновалась. Ну, и ударила родную бабулю раз-другой по голове, да не чем-нибудь, а топориком, который пенсионерка, оказывается, специально держала у входной двери – на случай, если грабители начнут ломиться. Денег всего-то и нашла – триста рублей, остальную часть пенсии бабушка успела потратить на лекарства да долги раздала соседям. Убийцу довольно скоро вычислили, посадили куда надо, а тот парень, ради которого она укокошила старушенцию, вскоре нашёл себе очередную дуру-малолетку….

Кажется, больше всего боюсь одного – стать злым стариком. Может, такими делаются из-за недостатка любви?


* * *

Очередная чухня:

Мама сказала, что сегодня забыли любовь в её исконном значении. Любовь – это не желание получить и потребить человека, а душевная бескорыстная привязанность.

Она считает, что моё поколение ко всему относится слегка цинично и не верит в искренность души.

А я вдруг подумал, что надо быть всесторонне недоразвитым идиотом, чтобы поступать только так, как диктуют чувства.

Я не прав? Но так не хочется выглядеть идиотом!


* * *

Почему я не решусь рассказать Алине о Кате и о том, как я её «изнасиловал»?

Почему мне вообще трудно говорить о любви?

Почему я стал менее искренним?

Откуда во мне эта недоверчивость?

Алина рассказала мне о своих увлечениях. Может, она ждала от меня ответных признаний. Но почему я ничего не стал ей говорить? Это, наверное, нечестно. Но, с другой стороны, то, что было у меня до Алины, – это моя жизнь, только моя, и ничья больше. Зачем о ней знать другому человеку? Может, это пошло, но в музей души может ступить только носитель (или хозяин?) этой души. Дней открытых дверей тут не бывает.

Почему я такой закрытый?

Отчего мне трудно жить?

Зачем Бог послал мне Алину?

Господи, я неискренен сам перед собой. Пишу всё это и, чувствую, как Некто, сидящий во мне, сдерживает меня. Я пытаюсь казаться лучше даже перед самим собой. Почему?

Ничего не бывает случайным. Случайность – послание Бога. Алина – не случайность. И Катя – не случайность. Но кто из них случайнее?

Мне снова приснилось, что звонит телефон. Это была Катя. Она что-то говорила мне, но я не слышал её. И я что-то говорил ей, но она меня тоже не слышала. Сплошное: «Алло! Алло! Что ты говоришь? Я не слышу… Алло! Алло!»

Странно...


* * *

Помню, как я признался Кате, что сочиняю понемногу всякие истории. Одну сказочку я сочинил для Андрея – своего братца деревенского.

Катя послушала её и сказала: «Молодец! Это надо куда-нибудь послать. Может, напечатают?» – И дадут денег, – усмехнулся я. «Дурашка, – сказала она. – У тебя – талант…»

Не знаю. Разве вот это талантливо?

Радуга (название сказки)

Значит, дело было так. Мокрая ворона села на забор, взъерошилась – только брызги полетели в разные стороны. Шутка ли, летела себе спокойненько, покаркивала приличненько, а тут – рраз! – накрыл её ливень, и спрятаться никуда не успела. Напроказничал и убежал-ускакал к далёким синим сопкам.

Причесалась ворона, обгладилась, перья клювом расправила – опять птица хоть куда, загляденье! Огляделась горделиво и вдруг даже присела от изумления: через всё небо протянулись расписные ворота, а краски-то, краски, батюшки мои, яркие да лучистые – семи цветов!

– Рррадуга! – каркнула ворона. – Кр-рас-сота!

Бурундучонок из норки мордочку высунул, покрутил носом:

– Что за радуга? Почему не пахнет? Всё полезное имеет запах. Меня так мама учила.

– Дур-рень! – вскинулась ворона. – Р-радуга – это кр-расота. Её не едят…

Тут и белочка, конечно, в их разговор встряла: скучно ей без дела в домике сидеть – только и знай, что орешки грызи, того и гляди, вся шелухой покроешься.

– А! Знаю! – заверещала белочка. – Радуга – это такие ворота в небо. Вот бы дойти до них и поглядеть, что за ними, а? Может, там кедры растут с во-о-от такими шишками!

– В самом деле, интересно – сказал бурундучонок. – Ворота сами по себе не бывают. За ними всегда что-то есть.

– Кр-расо-та! – каркнула ворона. – Там, наверное, кр-расота: другой лес, другие звери, другие цветы, всё – другое!

– А может, там орешки золотые? – облизнулась белочка. – Никогда таких не пробовала.

– Неплохо бы, чтобы там были сочные, вкусные корешки, – размечтался бурундучонок. – А почему бы нам не проверить, что за радугой есть?

– Наверное, там есть, что есть, – поддержала его белочка.

И они пошли к радуге. Вороне-то хорошо: летит себе впереди, в траве не мокнет, а белочка с бурундучком, пока на дорожку выбрались, измокли – хоть выжимай! Но ничего, пообсохли – и опять вперёд, к радуге! Мимо ромашек и лилий, мимо золотой россыпи лютиков – бегут, не останавливаются.

Ворона, однако, сверху-то примечает:

– Глядите-ко! – кричит друзьям. – То ли звездочки с неба упали, то ли искорки от костра в траву залетели – не гаснут, сияют!

– Ой, и вправду искорки! – изумилась белочка. – Дай-ка, потрогаю их. Этот не обжигает, и этот холодный. Да это же цветы – жарки!

А бурундучонок понюхал жарки и недовольно буркнул:

– Ерунда! Это не едят. Пошли дальше! За радугой, может, какая-нибудь еда хоронится…

По оврагам и сопкам, по дорожкам и полянкам бежит-летит троица к радуге. А она сияет и блещет, манит и зовёт к себе – и кажется: вот-вот под неё поднырнёшь, в другой мир попадешь.

– Да отчего же это, чем мы ближе к радуге, тем она дальше от нас? – забеспокоилась, наконец, белочка.

– И то правда, – согласился бурундучок. – Уж и лап под собой не чую, а Радуга всё ещё далеко…

Уже вечереть стало, и дорожек впереди никаких, и лес – чужой, незнакомый, а радуга – далеко. Горит, переливается, не тускнеет.

Остановились белочка и бурундучок, призадумались: стоит ли дальше бежать, зря силы тратить? И в их лесу орехи растут, пусть не золотые с изумрудами вместо ягод, но вполне съедобные. И корешков для бурундучка полным-полно – только рой, не ленись…

– Нет, не пойду дальше! – сказала белочка. – Подумаешь, невидаль какая – радуга!

– И я устал, – отозвался бурундучок. – Зря согласился бежать с тобой к радуге. Лучше бы чайку попил, в норке понежился…

И повернули они обратно, и сияла, горела за их спинами многцветная радуга. И только ворона, глупая птица, всё вперед летела да кричала:

– Кар! Кр-расс-сота!

Может быть, она даже и долетела-таки до радуги. Потому что на следующее утро она разбудила весь лес песенкой:

– Р-радуга! Р-радуга-дуга, р-расписные небеса!

– Фу-ты, ну-ты, – протерла белочка глаза спросонья. – Сдурела тетка! Во, орёт!

– Замолчи, ворона! – недовольно буркнул бурундучок. – Перебудила весь лес!

А ворона знай себе веселилась:

– Рррадуга-дуга, расписные небеса!

Эх, что-то такое она всё-таки поняла про радугу. Но никому про это почему-то так и не рассказала.


* * *

Вспомнил руки Кати. Маленькая ладонь, длинные, гибкие пальцы, ногти обычно без маникюра (она почему-то не любила их красить), на ногте указательного пальца – два белых пятнышка («Это к счастью, – смеялась Катя. – Примета есть такая!»). Узор голубоватых жилок под светлой кожей, а на ладони – четыре четких линии с букетиками более мелких, по которым можно узнать судьбу. Мне нравилось, когда Катя клала ладони на мои руки, словно бы сравнивая их, изучала мои пальцы, перебирала их, проводила по ним ногтём… Ей нравилось прятать свои пальцы в мои ладони. И нравилось, когда я, чуть смущаясь, укрывал её зеленым пушистым пледом, и проводил ладонью по нему, чуть похлопывая – успокаивал, баюкал.

Мне хотелось, чтобы её ладонь скользила по спине, лаская каждый миллиметр тела. Почему-то особенно хотелось этого на пляже, и Катя, растирая меня кремом, нежно ласкала тело, чуть касаясь его подушечками пальцев.

А ещё я вспомнил, как её руки дополняли слова выразительными жестами, а иногда и слов не надо было – лишь игра пальцев, пожатие ладони, движение кисти, превращающееся в монолог души и тела.

Я не знал (а может, не хотел знать?), что эти руки обнимали других мужчин. И не знал (а может, не верил?), что никогда не был и не буду единственным для этих рук…

Но теперь, даже зная всё это, я снова хочу поцеловать её руки.


* * *

Интересно, что боюсь признаться сам себе, что люблю Катю. Я даже рассказ про это написал. Конечно, в нём всё другое: и место действия, и имена, и всё-всё… Но это – про меня!

Вот:

Самурай Санай Ока был богат и знатен, славился он воинской доблестью, и была у него всепоглощающая страсть: любил золото. Высшей добродетелью он почитал бережливость, и потому его дом процветал и богател с каждым годом. В дни, свободные от бранных забот, Санай Ока наслаждался не вкусом и ароматом чая, не любовался цветением вишни и не услаждался тонким амурным искусством гейш, как другие самураи, – о нет, он рассыпал на циновке груду золота и ласкал им свой взор.

Уэда Акинари, записавший историю жизни этого самурая, заметил, что созерцание груды золота было для Саная занятием не менее приятным, чем для других – любование луной или водопадами. Все удивлялись таким поступкам Саная, считали скаредой и сторонились его.

Однажды Санаю сказали, что один из его старых слуг бережно хранит золотую монету. Санай призвал этого слугу к себе и сказал:

– В наше смутное время даже драгоценные камни с горы Куньшань все равно, что черепица. Человеку, рожденному воином, сейчас нужен меч работы Токэй или Бокуё. Но даже самым лучшим мечом не отбиться от тысячи врагов, а силой золота можно покорить весь мир. Воину ни в коем случае не следует забывать об этом. Вот почему самурай постоянно должен копить золото. У тебя есть большие для твоего низкого звания деньги. Хвалю и не оставлю без награды.

Сказав так, Санай подарил слуге десять золотых и разрешил ему носить меч. И только после этого люди поняли, что Санай не из тех скряг, которые копят золото от жадности. "Таких воинов мало по теперешним временам", – говорили все.

А я тоже не от жадности экономил на обедах – обходился какими-нибудь салатиками из капусты или морковки, и не ходил с друзьями пить пиво, и даже устоял перед новым романом Харуки Мураками: решил, что сначала накоплю на то колечко с бирюзой, которое понравилось Кате, куплю его, а уж потом и книгу куплю, и напьюсь пива, и заем его самым лучшим сушеным кальмаром – тем, который нашинкован на аккуратные длинные ломтики, прозрачно-жёлтые, припорошенные красным перцем, и они не ломаются в руке как сухая веточка, а гнутся, и долго разжёвываются.

Как Санай, пятничными вечерами я высыпал на столик накопленные деньги и считал их. До дня рождения Катерины оставалось всего ничего, и мне даже пришлось попросить Михаила вернуть долг. Я никогда этого не делал, терпеливо ожидая, когда должник сам отдаст деньги.

– Ты же знаешь, что у нас все деньги уходят на лекарства матери, – сказал Михаил. – Не подождёшь ещё месяц?

– Нет, – я опустил глаза, чтобы не видеть Мишино лицо. – Мне самому очень-очень нужны деньги.

Он у кого-то перезанял эти несчастные пятьсот рублей, отдал их мне, и вроде бы в наших отношениях ничего не изменилось, но в Мишкиных глазах появился серебристый холодок. А моя соседка, тетя Паша, вообще в больницу попала из-за того, что я не поддержал её в трудную минуту.

Эта трудная минута регулярно наступала у неё дважды в месяц – перед авансом и перед зарплатой. Старушка любила принять на грудь. Хотя какая она старушка? Может, всего-то чуть за пятьдесят, другие женщины ещё в полном цвету, но тётя Паша, рано овдовела: муж замёрз пьяным в сугробе, оставив на руках жены троих детей, – пришлось ей кувыркаться, чтобы их на ноги поднять, – так вот и состарилась прежде времени. Утешала тётю Пашу белоголовая злодейка с наклейкой – дешевая местная водка.

– Нет, – соврал я тёте Паше. – Нам зарплату задерживают. Не могу дать взаймы.

Соседка вздохнула и молча ушла. А вечером я узнал: у неё поднялось давление, пошла носом кровь – думали, что гипертонический криз, но оказалось: инсульт. Неотложка увезла тётю Пашу в больницу.

Впрочем, мне бы и самому не мешало пойти к врачу: голова болит, в затылке тяжесть, кашель, в горле першит – наверное, простыл под кондиционером. Обходиться без него в июльскую жару было невозможно: выключишь – тебя тут же начинает обволакивать липкий горячий воздух. Надо было, конечно, лечиться, но я решил перемочься на дешевых отечественных аспирине и парацетамоле. Как посмотришь в аптеке на ценники импортных чудо-средств, так сразу хочется валерьянки для успокоения хлебнуть. А мне всё-таки надо купить то колечко для Кати. Уж как-нибудь перетопчусь со своей простудой.

Когда я пришёл в ювелирный магазин и попросил продать золотое колечко с бирюзой, продавец спросила:

– А размер какой?

Я не знал. Продавец показала свою ладонь:

– Рука у вашей девушки такая?

Нет, рука у Катерины была совсем другая – тонкая продолговатая кисть, гибкие пальцы, гладкая кожа.

– Может, у неё такие пальцы, как у этой девушки? – продавец показала на одну из покупательниц. – Девушка, дайте руку этому молодому человеку!

Девушка, смеясь, сказала, что её рука вообще-то уже отдана другому, но всё же выставила средний палец, на который продавец попыталась надеть кольцо.

– Нет, не подходит… Девушка! – позвала она другую покупательницу. – Покажите руку, пожалуйста…

Наконец, с пятой или шестой попытки мы нашли руку, похожую на руку Кати. Так мне показалось. А когда я пришёл к ней с кольцом и она его увидела, то первое, что услышал, было:

– А почему бирюза?

– Помнишь, мы как-то рассматривали драгоценности в ювелирном магазине, – сказал я, – и тебе понравилось кольцо с бирюзой, вот это.

– Ну да, – кивнула Катя. – А рядом был перстень с аметистами – прелестный, изящный, он так и блистал на солнце. Разве ты не понял, что голубовато-фиолетовый цвет мне больше по сердцу?

Я раскашлялся. Катерина пристально посмотрела на меня и отодвинулась:

– У тебя грипп? Сам не бережёшься и других не бережёшь. Ты хоть в зеркало-то смотришься? Нос красный, глаза слезятся… Между прочим, ко мне сейчас режиссёр придёт, который меня в свою программу берёт. И что он подумает?

– А почему я должен думать, о чём он думает?

– Ну, если ты меня любишь, то должен думать, какое представление о тебе складывается у моих знакомых, – она вздохнула. – Разве это не понятно? По тебе судят обо мне, и наоборот.

Разговаривая со мной, Катерина разглаживала рукой складку на льняной скатерти, которой застелила стол. На ней уже стояли два хрустальных фужера, ваза с фруктами и две белых фарфоровых тарелочки. Я думал, что она накрыла для меня, но оказалось – для какого-то режиссёра.

– Попробуй всё-таки примерить кольцо, – попросил я.

Она, пожав плечами, попыталась надеть кольцо на средний палец – оно оказалось маленьким, с безымянного – спадывало, и для указательного тоже не подходило.

– Забери его, – она протянула кольцо мне. – Мало того, что ты перепутал бирюзу с аквамарином, так ещё и не по размеру кольцо купил…

– Оставь себе. Вот чек. Поменяешь в магазине на другое колечко.

– Не хочу, – Катерина отвернулась и посмотрела в окно. – Делать мне нечего, по магазинам ходить…

Не знаю, что такое со мной случилось, но я взял кольцо с её ладони, подошёл к открытому окну и швырнул его вниз.

– Что ты делаешь? – вскрикнула Катя.

– Ничего, – хмыкнул я. – Не нравится – значит, не нравится, и с этим ничего поделать нельзя.

– Псих! – сказала Катя.

– Ага, – усмехнулся я. – Ещё какой!

И, ничего больше не сказав, вышел из её квартиры. И даже дверью не хлопнул. Просто осторожно прикрыл её.

А на улице, прямо под Катиным окном, стояла старуха в линялом крепдешиновом платье. Задрав голову, она смотрела вверх и бормотала:

– Господи, что же это делается-то? Ну, ладно, бутылки из окон летят – к этому уже привыкли. Ну, молочные пакеты или обёртки из-под шоколада бросают – это нормально. И даже презервативы – тьфу! – вполне привычно. Но чтобы кольца швыряли – это…

Она обернулась и спросила меня:

– Это как называется?

– Никак, – рассмеялся я. – Это называется: никак, и всё прошло, и ничего больше не надо…

– Ну да! – не согласилась старуха. – Может, что-то и прошло, но золото – это вечное, непреходящее, ценное.

– Так возьмите его себе, – подсказал я. – Смотрите, этот камушек как кусочек неба. Очень красиво.

– Очень, – согласилась старуха. – Я всегда хотела, чтобы мужчины дарили мне бирюзу, а они покупали аквамарин – дешевле, и говорили: какая, мол, разница… А теперь мужчины не то, чтобы подарить мне что-нибудь, так даже не смотрят, а если смотрят, то говорят: «Бабка!» Или вообще ничего не говорят. Даже удивительно, что вы решили со мной поговорить. Никому не интересно разговаривать со старухой.

– Я бы ещё поговорил, – ответил я, – но мне надо идти. Извините.

Старуха надела кольцо на средний палец – оно оказалось ей впору.

– Что это? – удивилась она. – Смотрите: в самый раз! Кольцо как будто специально для меня подобрано.

– Я рад за вас.

– И я за вас рада, – глупо хихикнула старуха. – У вас чистое сердце. Оно всегда подскажет, как правильно поступить.

К чему были эти её слова, я сразу не понял, а потому пожал плечами, улыбнулся и пошёл дальше.

В парке рядом с моим домом было симпатичное летнее кафе под пёстрыми зонтиками. И я подумал: а почему бы не присесть там и не выпить бокал газировки?

Девочка за барной стойкой поставила кассету с записью песен Джо Дассена: «Если б не было тебя…», «Индейское лето», «Люксембургский сад». Я слушал их, пил тёплую газировку, мечтая о том дне, когда горло позволит мне полакомиться холодным мороженым – например, фисташковым, и чтобы его непременно полили вареньем из зелёных грецких орехов. Вкуснотища! А, может быть, лучше попробовать такое, которое ела вон та девушка в широкополой соломенной шляпе с голубым бантом? Мороженое было малинового цвета, на нём горкой лежали сочные ломтики персика и темно-красные вишни.

Мои глаза соприкоснулись с глазами девушки, и она улыбнулась мне. А Джо Дассен в это время пел: «Если б не было тебя…»

Я сделал вид, что увлечён рассматриванием соседних кустов роз и меня совершенно не интересует девушка с малиновым мороженым. Но долго притворяться было сложно, и я решал посмотреть, не смотрит она на меня.

Она смотрела! И я снова улыбнулся. Она – тоже.

А потом я встал, подошел к ней и спросил:

– Не можете ли вы мне помочь?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Смотря в чём. И вообще, я никогда ничего заранее не обещаю.

– Хорошо, – сказал я. – Не обещайте. Просто я хочу вам кое-что показать. Не здесь, а вон там, у той клумбы, где никого нет.

– А это не страшно? – забеспокоилась она.

– Не знаю, – усмехнулся я. – Мне это страшным не кажется. Пойдёмте скорее! Уже полшестого. Это всегда происходит полшестого.

Девушка как-то странно посмотрела на меня, но всё же встала и пошла за мной к клумбе. На ней росли карликовые георгины, веселили глаз яркие петуньи, золотые монетки календулы посверкивали в ажурной зелени космеи, а толстый стебель мальвы опутывал вьюнок. Впрочем, это, может быть, и не вьюнок был, а какое-то другое растение.

– Смотрите на него, – прошептал я. – Видите, цветы начинают распускаться?

Девушка с восторгом смотрела, как медленно, очень медленно среди зеленых сердечек листьев разворачивались бурые трубочки, превращаясь в яркие голубые цветы. Они напоминали миниатюрные граммофончики.

– Странно, – сказала девушка. – Я ходила тут сто раз, а может, даже сто один раз. И никогда не видела этих цветов. Или слишком рано проходила, или слишком поздно.

– Помоги мне, – попросил я снова. – Вы знаете название этих цветов?

– Может быть, это вьюнок, – сказала она. – Но, скорее всего, у него другое название. А! Какая, впрочем, разница, как называется это растение. Главное: оно прекрасно, и всё тут!

– А вам не кажется странным, что оно ничем не пахнет?

– Нет, не кажется, – рассмеялась девушка. – Зачем ему чем-то пахнуть? На него и так обращают внимание!

– Может быть, это…

– Молчите! – вскрикнула девушка. – Не надо давать названия! Пусть оно будет без названия. Название всегда к чему-то обязывает, и, более того, ему надо соответствовать. А иногда хочется быть просто так. Разве нет?

– Не знаю, ещё не понял, – признался я. – А чтобы понять это, я прихожу сюда полшестого.

Девушка рассмеялась, встряхнула волосами и, помахав мне рукой, легко пошла по дорожке прочь.

А я вернулся домой. И пока открывал дверь, слышал, как долго и нудно звонил телефон, но как только я вошел в квартиру, он замолк. Может быть, и хорошо, что замолк. Терпеть не могу, когда телефон звонит и звонит, а я не хочу снять трубку, потому что нет настроения с кем-то говорить.

Возле телефона лежала книга Уэда Акинари, раскрытая на истории о Санае. Я скользнул по странице взглядом и выхватил фразу:

«… в точности соответствует изречению: "Император Цзу принял гостя, и потомки его пожинали плоды". Не может быть чистого сердца у человека, который делает добро в надежде на вознаграждение».

Но всякие умные мысли в тот вечер меня не интересовали. Я думал о цветах, похожих на кусочки бирюзы. И ещё думал о том, что хорошо, когда хоть у чего-то нет точного названия.

Это – фантазия! Это – просто так. Почему-то вдруг подумал о том, что с Катей у нас могло произойти нечто подобное. А потом бы я вышел на улицу и случайно встретил другую девушку, именно так встретил. Или не так. Какая разница! Главное – встретил. Или главное – случайно? Но всякая встреча – случайность. А может, предопределённость? Закон диалектики! И потому я смеюсь, когда вижу плакаты типа: «Остерегайтесь случайных связей (встреч): они – источник заразы…» Имеется в виду «венера», СПИД и прочие «прелести». Но что делать, если всё как раз начинается с этих случайностей?

А иногда мне кажется, что всё, что у меня происходит в жизни, – это чей-то сценарий. Алина – это сценарий? Катя – выдумка? И сам я – тоже выдумщик. А может, кто-то выдумал меня? А мне кажется, что я – это я, такой единственный и настоящий…

 

 

Много раз хотел записать эту историю, но она у меня почему-то не «ложилась» на бумагу. Катя, наверное, её и не помнит даже. А может, и помнит, но не придаёт ей значения.

У нас вышла ссора – совсем-совсем глупая. Ты хотела кататься на лодочке на прудах, а я был в белых брюках, ну никак для таких увеселений не подходивших. Ты сказала, что я скучный, а я ответил, что ты никогда не думаешь, что говоришь, или что-то в этом роде. И мы поссорились – как дети: «А ты такая…» – «А ты такой…»

Но мне не хотелось всё это продолжать, и я купил тебе цветы. Букет ярко-красных саранок и оранжевых огоньков. Когда дул ветер, то с них сыпалась пыльца. «Ты даже нормальные цветы не можешь купить, – сказала ты. – Они перепачкали меня!» И ударила меня этим букетом и выкинула его в мусорную урну.

Потом я каялся, что взял этот чёртов маркий букет и долго уговаривал тебя поехать ко мне, и хотел купить горького шоколада и бутылку полусухого шампанского. Но ты плакала, отталкивала меня и ничего не отвечала, а потом ни с того, ни с сего заскочила в первую остановившуюся машину, отъехала довольно далеко и вдруг заставила водителя вернуться обратно. Ты подбежала к той урне и достала из неё мои саранки и огоньки. Глаза твои светились, на ресницах вспыхивали слезинки, и ты бросилась мне на шею, и поцеловала солеными губами. Они были чуть горьковатые…

Не знаю, почему, но всё время вспоминаю эту историю. А может, и не историю, а – так, эпизод. Но для меня всё это – целая история. Глупая. Печальная. И смешная. Но – любовная.

 

 

 


Оглавление

5. Часть 5
6. Часть 6
7. Часть 7
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!