Колыбельная

На чтение потребуется 13 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

А. Архиповскому

 

 

Глубоко за полночь Вера остановилась у красно-кирпичной башни-монолита и задумалась. Как войти? Ключа нет и не было. Да, и номер квартиры она не знала. На прежнем адресе указали только улицу и дом. И ребёнок на руках того гляди закричит, и куртка на Вере тёртая, грязная, и одеяльце, в котором малой – то ещё… А охрана, дело известное, всего боится.

Размышляя, Вера достала из кармана крашенное луком пасхальное яйцо – люди у церкви подали. Картинка пышная, яркая – Богоматерь. Вера припомнила: не то Донская, не то Владимирская. Да, Бог с ней! Всё одно – Богоматерь. Как и она сама, в сущности – только Той теперь все рады – пойдёт пропуском…

Вера подошла к двери и вызвала охрану. Дверь открылась. Просунулась морда в проём:

– Чего тебе?

– Христос воскресе!

Протянула яйцо – взял и ответил:

– Воистину воскресе!

– Сестра моя тут. Я код забыла.

– Квартира?

– Не знаю. То есть, забыла... Виктория Иванова.

Яйцо застыло в пальцах, ликом к небу. Хрустнула скорлупа, продавилась ямочкой и дальше рытвиной пошла. Морда припомнила жильцов, прищурилась.

– Верно. Есть такая… Не спит, может… Пасха же…

Прижавшись к холёному косяку, Вера слушала разговор в конторке:

– Виктория Анатольевна, извините за поздний час, но тут, вроде как, сестра ваша. Пустить? А… Ну, она с ребёнком вообще-то… Как, с каким ребёнком? Мелкий, на руках ещё… Да, хорошо, пускаю… Проходи…

Вера юркнула в проём. Вторично всхлипнула скорлупка. Раздалась канавка оврагом в ширину. Прокинула морда глазами по улице. Щекой дёрнула, причмокнула, закрыла дверь. Ойкнул замок. Дрожь по металлу прокралась и затихла.

 

В лифте с зеркалами Вера тёрла, и всё без толку, отёкшие подглазья и шептала, глаза закрыв, как себе самой:

– Баю-баюшки-баю, не ложись на краю…

Волосы её были спутаны во взъерошенный котом клубок. Глаза подведены от недосыпа и питья, пьяно-сумрачно, бредово подведены, словно в последний раз. Вера открыла глаза и увидела себя в зеркале. Носом потянула, засопела, утёрлась ладонью. Погладила поручень, вытирая руку, откинула прядь с лица, нехотя отвернулась и снова мигом в стекло. Нет, всё одно... И Вера вновь зашептала едва слышно:

– Придёт серенький волчок, он укусит за бочок…

 

На третьем звонке сестра открыла дверь.

– Вика… Я к тебе… пришла… Я…

Вера осеклась – не рада ей была сестра – не скрывала. И не пыталась, ни капли. Верно, если бы не малой, так и стояла бы Вера там, внизу, на пороге. Теперь же Вика помедлила, но протянула киселём:

– Ну, проходи…

Она пристально смотрела, как Вера, придерживая ребёнка одной рукой, другой стягивала ботинки. На втором задвигалось, затекало одеяло. Вера подхватила его двумя руками, зачмокала, зашептала:

– Придёт серенький волчок…

Шепча, не глядя, сбросила ботинок. Ногами подравняла к стене. Вика смотрела камнем. Руки за пояс. Так и прошла мимо – хозяйкой. Вера поплелась следом. Картины на стенах отслеживали путь сестёр. Вера меж шёпота косилась на них, припоминая авторов: кажется, да, верно – мать с отцом – и вновь пряталась в ребёнке.

 

Пришли в зал-кухню. Просторно, светло. Блики-солнца от хрустальной люстры на кожаной мебели. Вера застыла на входе, как на границе. Вика у стойки хлюпала над стаканом пластиковой бутылкой.

– Что стоишь? Проходи, садись.

Хозяйка кивнула головой на чёрную кожу дивана и кресел. Вера прошла крадучись и села на край дивана. Вика упала в кресло напротив, сделала неспешно пару глотков, повертела стакан в руках и, тем же киселём, спросила, глядя в окно:

– Ну… Зачем пришла?

– Купи…

– Что купить?

– Купи его у меня… Я недорого возьму… Ты хочешь ребёнка… Но ты не можешь… Я знаю, у тебя не может быть детей… Ты, я слышала, хотела кого-то усыновлять… И магазины у тебя с питанием и… А мне Бог простит. Всё простит. Он завещал прощать… Я же актриса… Мне другое нужно… Не дети… У меня свои дети… Я должна петь…

Вера вдруг вспомнила, что пришла в святую ночь. Вспомнила, как час назад весь храм дымился ладаном, как у ограды прела-гнила толпа в дыхании своём и дыме табачном, и вдруг закричала ясно, чисто:

«Христос воскресе! Воистину воскресе!»

И ещё.

«Христос воскресе! Воистину воскресе!»

Люди висели воротах, гоготали, плевались чернявой шелухой. Двое, упав в грязь, боролись, кувыркаясь мешками по блёклой, редкой траве. Прочие топтались на грязном асфальте, будто замерзая, в странном полуночном танце…

 

Руки Веры тряслись судорогой. Она пыталась их унять. Тщетно пыталась. Вика дёрнула лицом, встала рывком и к стойке проплыла павой. Взяла из бара стакан и бутылку белой. Налила на дно. Стоя над Верой, брезгливо наблюдала, как та пила до капли. Не дотянула пару – Вика забрала стакан и отнесла обратно. Тем же манером провалилась в кресло. Тянула воду и молчала, будто бы и не было ничего сказано. Вера вновь собралась, сцепила пальцы и выдавила таки:

– Я же петь хочу… Мне бы записать пару песен… Я же… Ты же знаешь, как я могу… Я…

Вика поставила малость недопитый стакан на столик-стекло, но руки не отняла:

– Не простит он тебя. Да и некому прощать. Привыкли, вот, такие, как ты, на Бога сваливать. Нашли себе оправдание… Нет его… твоего Бога! Есть только мы, и всё… Дело не в том, веришь ты или не веришь, дело в том, что ты делаешь. Здесь и сейчас. Вот скажи мне, что и кому оно дало – твоё пение и твоя игра? Твой Бог! Театр! Кино! Искусство! Духовные материи! Я – Актриса! Со мной разговаривает небо! Я слышу Высший разум! Блядь и алкоголичка – вот ты кто!

Замолкла и вдруг сразу:

– Сколько?

Вспыхнула поникшая ветка:

– Сто…

 

Вика коротким глотком допила воду и ушла к стойке. Повертела бутылку в руках. В глазах Веры стояла прямобокая колом. Но ушла бутылка в бар. Вера сцепила губы, впилась пальцами в чёрную кожу.

– Диван не рви.

Вика уже стояла над Верой и, одним только взглядом выпрямив ей пальцы, приказала:

– Покажи…

Вера раскрыла одеяло. Вика взяла ребёнка и нескончаемо долго, прямо как куклу, вертела его так и сяк. Придирчиво смотрела, подробно: углы меняя и ракурсы. Плакал ребёнок, а ей хоть бы что. Наконец она положила его на место, раздражённо бросив:

– Успокой…

И Вера прямо, как там, у ограды, прижавшись к ней плечом, шептала мелкому на ушко, едва слыша себя в общем гуле:

– Баю-баюшки-баю, не ложись на краю… Христос воскресе! Придёт серенький волчок… Воистину воскресе! Он укусит за бочок…

 

И вскоре встала тишина, нарушенная минуту спустя всё тем же киселём:

– Так, ну что… Ребёнок по виду здоров… И как у тебя такой получился… Отец кто?

– Он меня бросил, как узнал… Я не знаю, где он… Он не признал… отказался…

– От этого опять запила? Дура! Ведь можешь же бросить?

– Я… Я хотела его убить. Из-за него он от меня ушёл… Из-за него… Но не смогла… Я продам его тебе, и он ко мне вернётся… Я смогу снять студию и сделать запись. Я… Так ты купишь его?

– Купишь! Слова-то какие ты говоришь, мать!

– Просто так – не отдам.

– Так, ты что, торговаться со мной будешь?

– Буду.

– Ну, что ж, давай торговаться… Сто тысяч? Хорошо. Это твоя начальная цена? Это дорого. Слишком дорого. Да и зачем тебе деньги? Студия, говоришь? Какая студия? Первый же магазин круглосуточный – вот твоя студия. Знаю я тебя. Тебе только деньги давать… А вообще говоря, я и так могу его у тебя забрать. Заявлю куда следует. Лишат тебя родительских, и всё. А я сестра, мне и отдадут…

– Нет, нет, нет! Не лишат!

– Не кричи! Лишат… Ладно, не пугайся… Сто? Много. Сбавить надо.

– Я согласна.

– Ну, вот и хорошо… Снижать много придётся. Он же, как подкидыш будет…

– Я же сама принесла.

– Сама! Дура! Нашла, чем гордиться… И это я ведь так осмотрела, снаружи, а что у него там внутри, кто знает?

– Он здоров… Ты же врач, ты видишь…

– Да, уж, здоров! Мать который год в запое, а ребёнок здоров? Кто под это подпишется?

– Нет, здоров, такого ты нигде больше не найдёшь… Ты посмотри ещё раз, какой он…

– Что смотреть? Да я пойду сейчас в любой роддом, и мне за неделю, да что неделю, в день предоставят дюжину. Таких, как ты, матерей, знаешь, сколько развелось?

– Он же твой племянник…

– Он твой сын!

– Сколько же ты можешь дать?

– Десять. Больше он не стоит… Да, ты рожала где? Чего ты там сказала?

– Дома.

– Одна?!

– Да.

– Сууука! Бляяядь!

Вика вскочила и отошла к окну. Она видела, как ночь маялась в никогда не спящем городе, как тут и там кричали в храмах и барах, как неслись куда-то в машинах, любили в постелях, ненавидели в кухнях…

 

– Как вспомню, ты же в хоре в этом, ну, церковном, пела… Отличница в школе, пока мать с отцом живы были… Куда всё делось... Как его зовут?

– Я не называла ещё.

– Он ещё у тебя и без имени!

– За это нечего сбавлять – сама можешь назвать.

– Я всё сама могу…

Молчали – долго, натужно. Наконец Вика оторвалась от мечущегося, неумного города. Вера, обняв ребёнка, казалось, грелась о него, трясясь в лихорадке.

– Да не трясись ты!

Второй стакан Вика налила верхом, и Вера выпила его весь, давясь, большими глотками, роняя капли на ребёнка. Вика не выдержала и опять вырвала стакан у самого дна:

– Хватит! Больше не проси!

Поставила бутылку в бар и вон, в кабинет. Она вернулась с ручкой и бумагой, но в руки не дала – бросила на диван.

– Пиши.

– Что?

– Сама знаешь, что… Заявление…

– А, да, конечно…

 

Вера двинулась столику и принялась писать. Вика в кресле листала журнал. Блестели, переливались журнальные страницы, хлопотали, шелестели, тёрлись друг о дружку лакированные картинки. Вера шептала:

– Баю-баюшки-баю, не ложись на краю…

– Что ты там всё время бормочешь?

– Так… песенка… А десять тысяч как писать, прописью или цифрой?

Вика бросила в ответ:

– Прописью…

И тут же рванула к себе бумагу:

– Что, что?? «Я, Иванова Вера Анатольевна, продаю своего сына, без имени, рождённого 20 марта этого года, за 10 тысяч рублей своей сестре Ивановой Виктории Анатольевне. Никаких претензий по поводу ребёнка никогда предъявлять не буду, так как отказываюсь от него навсегда…» Ты с ума сошла??

Полетели клочки.

– Дура малолетняя!

– А что писать?

– Под суд захотела? И меня туда затащить хочешь? Заявление называется не «об отказе от ребёнка» и не «о продаже» тем более, а «согласие на усыновление любым лицом»…

– А деньги?

– Да отдам я тебе деньги!

– Но если любым, то и другие могут? Я не хочу другим…

– Я твоя сестра. Я единственный родственник, я первый кандидат на усыновление, не беспокойся! Других нет! Для суда этого хватит. Может, тебя вызовут. А сдохнешь – и то не печаль – проблем меньше…

– Да, верно…

Согласилась Вера и вспомнила, что там, у храма, когда в третий раз закричали в ответ, и ограда нервно задрожала по кругу, она отслонилась от ледяных прутьев, трижды перекрестилась и побрела прочь от храма и людей, кричащих сыто и пьяно, о воскресении давным-давно распятого....

 

Уже светало, когда Вера, поставив подпись и число, протянула Вике бумагу:

– Правильно?

Вика бросила журнал на столик, пробежала заявление глазами и подчеркнула удовлетворённо:

– Да, пойдёт…

Она отсчитала десять купюр на лаковую журнальную картинку. Вера убрала деньги во внутренний карман. Наткнулась на два пасхальных яйца. Хотела, было, в руки отдать, но не решилась – оставила на столе.

– Это тебе. Праздник сегодня.

– Откуда? Сама, что ли…

– У церкви люди дали… Ну, я пойду?

– Иди. Попрощаться хочешь? Прощайся. Имей в виду, больше я к нему тебя не пущу. Никогда. Имею право. Буду иметь право…

Вера остановилась на миг, но тут же пошла к двери.

– Нет. Он твой теперь.

– Верно, мой.

– У тебя есть, чем кормить?

– Найду.

– Да, у тебя же магазины…

– Да, у меня магазины. Всё, пошла вон…

За Верой закрылась дверь. Она кружилась по лифту, тыкаясь в зеркала, все больше пьянея, и пела в крик-голос:

– Баю-баюшки-баю, не ложись на краю…

Виктория мыла ребёнка. Он кричал, разрывался, но Вика пела и пела, легко разбивая голосом плеск падающей воды:

– Придёт серенький волчок, он укусит за бочок…

 

Вставало солнце. Метался улицами неуёмный город. Дрожала земля от поездов. Наполнялся воздух словами…

 

Где-то невдалеке ударил колокол. На эхо Вера дёрнула во сне рукой. Пустая бутылка покатились по асфальту. Вера открыла глаза и повернулась в сторону мерных звуков. Она лежала на скамье в парке. Было смутно и зябко. Вера попыталась что-то сказать, но не смогла разжать покрытых коркой губ. Она села, согнувшись пополам, и уставилась на ботинки. Изучила дырку на носке. Вдруг, испугавшись, схватилась за карман. Зашелестела пачка мятых купюр. Вера сунула её обратно и снова уставилась на ботинок. Тут кто-то подошел и спросил:

– Здравствуйтэ! Извиняйте мене, как идти к храм?

Вера, не глядя, поняла: иностранец – тяжёлый акцент. Посмотрела. Косой: не то кореец, не то китаец. Бог их разберёт. Кепка. Чёрное пальто. Полосатый шарф. Подумала ещё: денди, мать его! Вслух, едва продравшись сквозь корку, спросила:

– Что?

– Храм! Церков! Как идти к храм?

– Чего тебе надо?

– Вы русской?

– Ну…

– Вы русской – вы знать, вы знать, как идти к храм…

– Куда?

– Temple! Kirche! Храм!

Показал фото в путеводителе.

– А… Церковь… Эта… Нашёл время… Зачем тебе-то… косому чёрту… церковь? Ладно, пошли…

Вера встала и пошла, качаясь. «Денди» шёл сбоку. Все бормотал что-то, как извинялся. Вера не слушала его – была задача не упасть. Мелькало в голове обрывками: Прямо… Прямо… Поворот… Ещё… Налево… Или направо… Храм… А… Вот сюда… Он… Там… Поворот… Сюда… Двор… Вот… Оно…

«Денди» поблагодарил: поклонился, как у них там, на востоке, принято, и взбежал по ступеням вверх. Вера осталась у ворот. Она схватилась за прутья решётки, провела мутным взглядом от ступеней до креста, и её замутило, вырвало разом. Вытерев рот рукавом, Вера вяло перекрестилась и пошла прочь. В тающей утренней дымке, предвещавшей дневную безоблачность, она уходила всё дальше. Храм за спиной Веры расплывался, терял очертания. И вот в какой-то момент он совсем исчез, растворился, как и не было здесь Веры вовсе…

 

 

*   *   *

 

Вика проснулась от колокольного звона. Морщась от назойливых звуков, попала ногами в тапки, накинула халат. Задвигался, запищал на диване белоснежный свёрток, обложенный подушками. Вика склонилась над ним, коснулась личика пальцами и напела:

– Баю-баюшки-баю, не ложись на краю…

Тут только, спохватившись, она убрала пасхальные яйца со столика: отнесла их в мусорное ведро. Потом, взяв телефон, Вика сунулась было на балкон, но всё те же колокола вернули её, и она выругалась вчерашним киселём:

– Бляяядь!

Вика плотно закрыла дверь и легла на диван подле ребёнка:

– Наталья Алексеевна, доброе утро! Нет, нет, всё в порядке. Скажите мне, у вас же были дети? Да? И внуки уже… Ну, вот и хорошо. Я предлагаю вам ещё оклад сверху за дополнительную работу, но почти за то же время… Она, ну, эта работа, вроде бы даже была прописана, как возможная в вашем профиле. Нет, это не уборка и готовка, как сейчас, хотя в некотором роде и то и другое… Давайте не по телефону. Я вам всё объясню. Приходите сегодня пораньше. Ну, скажем на полчаса… Да, и скажите, какие принято сейчас имена давать детям? Да что вы говорите? И давно так? Мода… Понятно… У вашей племянницы… Аполлинарий?! Какой кошмар… Да, мальчик… Хорошо, хорошо… Подумайте пока… Что? Да? Ну вот и хорошо. Я жду…

Положив трубку, Вика взяла опять запричитавшего ребёнка на руки. Она ходила туда-сюда по огромной пустой квартире и пела:

– Баю-баюшки-баю, не ложись на краю…

А за окном всё так же, но здесь неслышно, звенели колокола. Ни облачка не было на синем небе, ни ветерка. Куда-то летел вертолёт. Грачи верещащей толпой облепили деревья…