Мансур Жумаев. Пчёлы не показывают слёз

 

Перевод с узбекского Лиры Пиржановой

 

 

Купить в журнале за январь 2020 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 40 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

Мансур Жумаев – поэт, публицист и писатель. Родился в 1991 году в Миришкорском районе Кашкадарьинской области, Узбекистан. В 2016 году окончил факультет Международной журналистики Узбекского государственного университета мировых языков (УзГУМЯ). Автор сборника стихов «Мои белые мечты», «Тасаддук». Член Союза писателей Узбекистана.

 

 

 

 

Месяц назад умерла бабушка. По словам отца, могила заросла свежей травой, похожей на армию крохотных солдатиков с копьями. Не знаю даже, что сказать, но сам ещё не видел. Разве могли взять с собой на кладбище меня – семилетнего мальчика, который вот уже седьмой день как пошёл в первый класс?

Размышляя об этом, я возвращался из школы. Солнце ещё не село. В этот момент я заметил, как в сторону нашего дома направляется какая-то старушка. Я хорошенько присмотрелся и, о боже, она была копией моей бабушки! На ней было то самое летнее платье с длинными рукавами и халат с двумя карманами, а на голове – завязанный белый платок. В руках у неё был всё тот же узелок. Она шла к нашему дому. Согнулась малость. Да, точно, это моя бабушка! Стойте, моя бабушка же умерла! Как же она может прийти? Значит, бабушка пошутила. Она сделала это, чтобы обмануть меня? Но зачем же тогда вся деревня собралась в тот день в нашем доме? Нет, не может быть, вот она, идёт к нашему дому. Значит, вчера мама не зря произнесла: «Твоя бабушка-лекарь не умерла, она никогда не умрёт!» Получается...

Разные мысли со скоростью молнии крутились в голове. Вдруг я рванулся с места, выкрикивая: «Бабушка!». Пока я бежал, перед глазами у меня промелькнули события, произошедшие месяц назад.

 

Помню, рано утром, когда ещё не рассвело, я невольно проснулся от странного разговора. Я привстал и, теребя полузакрытые веки, оглянулся по сторонам. Мать была одета, как будто в гости собралась. У отца на голове тюбетейка. «Странно. Он же никогда не носил головной убор. Они хотят без меня куда-то уехать?». Заподозрив неладное, я пробормотал:

– Я тоже поеду!

– Тише, – сказала мать тихим, но довольно странным и немного ужасающим тоном. – Дети туда не ходят. Мы быстро вернёмся. Ты спи. Мы будем уже дома, когда ты проснёшься, ладно?!

– Не-ет, – упёрся я. – Я тоже пойду!

Накидывая лежавший на плечах, белый платок на голову, мать вопросительно взглянула на отца, ждавшего её на пороге и державшегося за ручку двери:

– Скажите ему сами, он не слушается.

– Ладно, пусть одевается, наденет ботинки, так и быть, заберём его с собой, – сказал отец, выходя во двор.

Снаружи в комнату ворвался утренний прохладный ветер. Поскольку я был только в одних коротких штанишках, то от холода у меня аж мурашки пробежали по коже. Я принялся поспешно искать свою парадную одежду. Выглядывая во двор, я услышал мамин плач и слова отца: «Поторопись уже! Машина подъехала». Я надел белую рубашку, чёрные брюки, которые мне купили для выхода в первый класс, на ходу – на босу ногу ботинки и торопливо принялся кое-как шнуровать их. Затем метнулся во двор. Но отец, оказывается, обманул меня. Они давно уже уехали без меня. Всхлипывая от обиды, я вернулся в комнату. Не снимая ботинки, я лёг в свою ещё тёплую постель. Думал, авось они передумают, вернутся назад и скажут: «Давай, сынок, вставай, вместе поедем». Я долго ждал их и наконец заснул.

Я вынужден был проснуться от утренней возни во дворе: мычания коровы, лая собак и крепкой нецензурной брани брата. Затем возле окна послышался ворчливый голос дяди. Выйдя наружу, я помылся холодной водой из узкогорлого кувшина и побежал в объятия дяди.

Оказывается, дядя пришёл, чтобы посторожить наш дом.

Брат объяснил мне, что надо ехать в деревню, где пройдут похороны нашей бабушки-лекаря Марьям, которая наложила на себя руки. Я не понял смысла слов «наложила руки» и, тем не менее, был рад, что едем в деревню к бабушке.

– Ур-ра-а! – вскрикнул я вне себя от радости.

Разве можно было не радоваться?! В деревне о-о-чень много моих сверстников! Будем играть. А здесь... на самом деле здесь тоже ничего. Полугород, полупосёлок, где тоже можно найти занятие по душе: пасти стада, например, вместе с другими ребятами, играть в лянги^[1], смастерить мяч из тряпок и играть в футбол, а ещё плавать в речке. Но деревня – она особенная! Там у нас тысячи родственников. И когда они вместе собираются, можно подумать, что играют свадьбу. Особенно, когда это происходит в доме бабушки, где столько волшебных и интересных событий может случиться.

 

Когда я вспоминаю бабушку, как она на веранде хлопала по плечу какую-нибудь женщину или массировала ей голову сильными пальцами, я мысленно переношусь в её двор, где обычно наблюдал за такими весёлыми сценами, сидя возле очага. Особенно не могу забыть тот случай, когда бабушка буквально лупила какого-то мальчика кулаками в пятки, приподняв его ноги, а он лежал плашмя. А однажды она крутила пламя с красными языками вокруг головы одной молодой женщины, и я с удовольствием пританцовывал, когда бабуля пела: «Прочь, прочь! Уйди в озеро! В пустыню!». Возле очага она раскладывала разные травы, и я не ленился расспрашивать у неё название каждой из них, а бабушка без устали отвечала на мои бесконечные вопросы. Порой она уставала отвечать и молвила: «Всё, иди, внучек, разбуди брата. Пусть не спит перед заходом солнца. Это опасно». Таким образом она меня отвлекала. А дома, как обычно, спал Мирхосил. Он тоже бабушкин внук. Он сын покойной тёти Зеби. Когда-то она умерла при рождении этого мальчика. А потом, оказывается, дядя принёс десятидневного младенца бабушке и сказал: «Вот, как хотите воспитывайте, а я пас». Бабушка вырастила малютку, сдувая с него пылинки и ласково называя «мой Азраил». Когда я спросил её, почему она его так называет, бабушка ответила: «Он виновник смерти твоей тёти Зеби. Вот, увидишь, он и меня убьёт. Да, да, не удивляйся, моя жизнь в его руках. Я умру не от болезни и не от старости, а от рук этого мальчика. Поэтому я и ласкаю свою смерть, внучок». Но, когда я однажды передал эти слова Мирхосилу, он с размаху ударил меня и выругался, проклиная бабушку: «Ах ты мымра проклятая! Когда же ты умрёшь, и я освобожусь от твоих оков!». Бабушка, услышав это, долго плакала. Поплакала, пообижалась, и принесла на дастархан целую сковородку жареной картошки, и сказала: «На, поешь, потом выйдешь на улицу». Я был удивлён, что бабка не отчитала этого нерадивого мальчика. Наверное, в этом тоже была какая-то тайна. Потому что вся деревня говорила про бабушку: «У этой старухи руки волшебные». Уважали её. По словам её соседа-пчеловода Норбоя, если кто заболевал в деревне, она с рассвета шла к нему домой, даже не зная о его болезни. И стоило ей похлопать больного по плечу несколько раз своими мозолистыми руками с выступающими на них голубыми венами, болезнь испарялась сама собой, а пациент выздоравливал. Не успевали хозяева накрыть для бабушки стол, как она уже направлялась к другому дому в другом конце деревни. Выяснялось, что и там лежал больной. Поэтому односельчане говорили про неё: «У бабушки-лекаря глаза в сердце, которыми она видит всё вокруг». А про то, как пчёлы соорудили улей прямо на глинобитной стене бабушкиного двора, люди рассказывали долго. А дело было так. Двор Норбоя-пчеловода полон ульев, а улья полны пчёл. Однажды в самом верхнем улье поссорились две пчелы-самки. По их правилам, кто сильнее, тот и занимал лучший улей со всем семейством, включая пчёл-трудяг. Говорят, они долго боролись. И наконец победила одна из них, которая и разместилась в верхней коробке со всем семейством и пчёлами-труженицами. Оставшаяся без крыши побеждённая пчела со всей своей командой переселилась в бабушкин двор. Я видел своими глазами, как они гурьбой облепили толстую ветку старого тутовника в центре двора и напоминали собой мяч. Целую ночь они прожужжали. На следующий день явился Норбой-пчеловод, принёс с собой специальный мешок, поймал их, унёс и поместил в новую коробку. Но, видимо, пчелы были настолько сильно обижены, что снова вернулисьв бабушкин двор и по ночам издавали странные звуки на тутовнике, напоминающие непонятный гул. В ту ночь я вышел во двор по нужде, и мне послышалось, будто они произносили «Бабаумввв». Не сходя с веранды, я помчался к бабушке и с разбега обнял её.

– Баба! Бабушка! – воскликнул я.

– Да, родной! – ответила бабушка.

– Этот тутовник ваш умеет разговаривать! – сказал я.

Бабушка крепко обняла меня и сказала:

– Не бойся, я скажу ему, чтобы не разговаривал. А теперь спи!

Позже я рассказал о говорящем тутовнике родителям и брату, но никто не поверил.

Назавтра пчёлы построили улей на глинобитной стене и поселились в нём. Мирхосил собрался уничтожить их кипятком. Но тут бабушка с воем бросилась на защиту пчёл, так, как защищает мать своё дитя от рук палача.

 

Эх, сколько таких интересных событий было, не знаю даже, какое пересказать. Словом, когда я вспомнил бабушкин двор, который был полон тайн, я был готов снова и снова оказаться свидетелем таких увлекательных сцен. Вот почему я закричал от радости «Ур-ра-а-а!».

Но мой полный веселья радостный возглас сорвался на половине высокой ноты. Я рано радовался. После звонкого шлепка по губам я на какое-то время опешил. Пока пытался понять, почему так случилось, на мои глаза набежали слёзы, и я, невольно путаясь в словах, крепко выругался, произнося нецензурные выражения, которые использовали в речи старшие ребята во время драк:

– Придурок безмозглый! Чудовище! Животное! Верблюд безгорбый! Верблюд кастрированный! Убить бы тебя, жулик...

И так далее и тому подобное.

Остыв немного, я, опасаясь очередной пощёчины, отбежал на несколько шагов в сторону. Но, не найдя в себе силы успокоиться, нащупал груду камней на земле, поднял большой камень и замахнулся на брата. В этот момент я увидел, что и у брата на глаза навернулись слёзы, и замолчал. Всхлипывая и вытирая сопли, смешанные со слезами, о рукав новой белоснежной рубашки, я удивился: «Это же я получил пощёчину, тогда почему плачет этот головастик?».

В это время подошёл дядя, взял из моей руки камень и вышвырнул его в клеверное поле. Потом объяснил, что мы поедем к бабушке, будем участвовать на её похоронах, должны будем надеть чапаны, завязать пояс и встречать посетителей у ворот. Эти слова дядя произнёс, крепко держа меня за плечи своими сильными руками. Сначала я хотел рассмеяться, но когда увидел с очень близкого расстояния его круглое упитанное лицо, напоминающее глиняный поднос для плова, мной овладел страх при виде на его лице с двойным подбородком чёрной бороды и витых усов, похожих на иголки горной голубой ели. Меня чуть было не вырвало, когда из-под усов показалась нижняя губа и из его рта с пожелтевшими зубами вырвался вонючий запах насвая^[2], который ударил мне в нос. Поэтому я быстро сделал вид, что всё понял, и спешно кивнул головой. Он отпустил меня. Но на самом деле я ни черта не понял!

Мы молча двинулись в путь.

 

Прямиком вошли в бабушкин уютный двор, где вовсю цвели и пахли старый тутовник и два дерева хурмы, которые в этот раз почему-то навевали непонятный страх в моё сердце. Этот милый двор всегда встречавший нас таинственной тишиной, теперь был полон рыдавших женщин, сидевших кругом. Мужчины ходили вдоль круга, стуча палками по земле, причитали: «Мать наша, осиротела наша деревня», – били себя кулаком в грудь и рыдали навзрыд. Отец тоже был в ватном халате, опоясанном платком. На голове у него была та самая утренняя тюбетейка. Сжимая в руке носовой платок, он посмотрел в мою сторону, и его глубокий взгляд будто стал ещё глубже. Он был очень грустный и какой-то отчаявшийся. Из дома вышла старшая тётя по отцу и с воплями обняла меня. Уткнувшись лицом в мою грудь, она ревела. «Мы потеряли твою бабушку, сынок! – причитала она. – Как же мне теперь без матери жить?!» Подошёл её муж Тош бува и, взяв под мышки, начал поднимать женщину. Женщины, поддерживая тётю, увели её в дом. Тош бува оглянулся по сторонам и, увидев Норбоя-пчеловода, подозвал его жестом к себе. Когда тот подошёл, он что-то пробурчал ему. Норбой-пчеловод принёс из хлева палку и протянул её мне. Младшая дочь старшей тёти вынесла из дома чапан, надела его на меня и завязала пояс платком. Тош бува отвёл меня и брата к распахнутым воротам, где стояли мужчины с палками в халатах и тюбетейках.

В это время показалась группа мужчин со старыми шляпами на головах, за ними женщины с завёрнутыми тазиками, которые они держали на боку. Они шли, наполняя собой всю улицу. Женщины скрылись в доме. Мужчины задержались у ворот. Бородатый старик в белом яктаке^[3] и чалме на голове запел песню, которую мулла Хуррам пел, когда умер сын нашего соседа шепелявого Улжабоя – мой ровесник Омонтой:

– Аузи биллохи минаш шайтонир рожийм. Бисмиллохир рохманир рохийм. Алхамдулиллахир роббил оламийн. Ар рохманир рохийм. Малики явмид-дийн. . .

Эту песню я слышал и раньше, когда вдруг просыпался рано по утрам. Её вполголоса напевала моя бабушка. Но она между пением упражнялась, приседала, вставала, садясь на колени, прикладывала голову на коврик и снова повторяла свою песню. Я выучил тогда эту песню наизусть и чтобы продемонстрировать всем, что знаю её, стал подпевать бородатому старику:

– Ийяка наъбуду ва ийяка настаъийн. Ихдинос сиротол мустакийм. Сиротол лозийна анъамта алайхим гойрил магзуби алайхим валаззоллийн...

Некоторые с удивлением посмотрели на меня. Бедняги, по-видимому, они не знали такую легко заучиваемую песню. Иначе бы они не привели сюда вот этого старика в белой чалме!

Мужчины зашли в дом.

Старик в белой чалме стал рассказывать стоявшим в ряд людям с палками в руках о том, как пророк Мухаммед побывал на небесах, а Иисус Христос оживлял мёртвых. Но, к сожалению, я не мог вспомнить мужчину-чудовторца по имени Иисус (на узбекском Иса). Наверное, он не из нашего кишлака^[4]. А может, теперь увижу. Потому что в доме бабушки собралось столько народа, и я не сомневался, что и он тут. А может, это мой отец. Ведь его тоже зовут Исавой. Кроме того, он самый сильный человек в мире! Его все вокруг называют «мастер на все руки». А ещё всадник Ботир как-то сказал: «Руки Иса бувы творят чудеса». Возможно, сейчас отец оживит бабушку. «Да, это было бы здорово!» – подумал я.

Когда все стихли, Тош бува, глядя на людей, полный двор, угрожающе крикнул:

– Воды, что ли, в рот набрали? Почему не плачете?!

Снова люди хором завопили. А когда подходили новые люди, плач достигал своего апогея. Все вспоминали лучшие качества моей бабушки, и каждый от себя добавлял «мамочка-а-а», «тётенька-а-а», «сестра-а-а»... Плача навзрыд, они кулаками сильно били себя в грудь, а другой рукой вытирали слёзы носовыми платками.

 

Когда после приказа Тош бувы все заплакали, мне тоже хотелось всплакнуть. Видя, что они что-то причитали во время плача, я понял, что надо тоже что-то сказать. Я вспомнил слова, сказанные отцом Омонтоя, которые он произнёс, громко рыдая во время похорон сына, и начал реветь, повторяя их бесконечно:

– Почему вы так рано оставили нас, бабушка-а-а! Как рано вы ушли из жизни!

Почувствовав, что все взгляды устремились на меня, я открыл глаза и увидел, что все смеются. Да, смеялись буквально все, кто только что плакал навзрыд. Я был сильно удивлён, что у людей так быстро сменилось настроение, поэтому ещё пуще завопил:

– Эх, бабушка, почему вы ушли в расцвете сил?

Кто-то локтем пихнул меня. Это был брат. Он тихо прошептал мне в ухо:

– Про тех, кто умер в девяносто лет, не говорят такое, дурак!

– А что тогда говорить? – ответил я, разозлившись на то, что брат умничает.

– Плачь молча, – сказал он и встал на своё место в ряду.

Погребальный обряд продолжился как прежде.

После того как брат отвлёк меня, мне не захотелось плакать. Поэтому теперь я, не зная, что делать, просто молча наблюдал за людьми. И тогда я увидел, что не все, кто кричал, плакали. У некоторых мужчин платочки были совсем сухими, и они просто ими прикрывали глаза. Я тоже некоторое время повторял за ними. Затем стал наблюдать за движениями пчёл, беспокойно кружившихся возле своего старого улья на глинобитной стене. Они взлетали вверх, делая круги. Часть из них усаживалась на стене, а другая поднималась в воздух и повторяла за первой. Мне казалось, что те пчёлы, которые сидели на стене, разговаривали друг с другом.

Постепенно мне стало скучно смотреть на них.

Один из мужчин, стоявших в нашем ряду, нагнулся к брату и, указывая кивком головы на Мирхосила, у которого глаза покраснели от слёз, что-то начал шептать ему. Я попытался прислушаться к его шёпоту. Мужчина прикрыл рот платком, будто сообщал очень секретную вещь. Вся тяжесть его тела была направлена на палку, на которую тот опирался. Брат, слушая его слова, делал большие глаза от удивления. «Неужели это так и было? – спрашивал он, злобно глядя на ревущего Мирхосила, который в нескольких шагах, опираясь спиной на ворота, лбом упирался на руки, сжимавшие кончик палки. Я не спускал с них глаз, понимая, что у них идёт серьёзный разговор.

– Потом бабка очень сильно забеспокоилась, что Мирхосил ещё не вернулся домой, а на улице стояла полночь. Она боялась, что внук с кем-нибудь подёрется или пьяные друзья навредят ему, – сказал собеседник брата. – В это время бабка услышала страшный крик Мирхосила со стороны дома Толиббоя. Она побежала туда без оглядки. Когда бежала, её ноги запутались, и она упала, сильно ударившись. Не обращая внимания на боль в ногах, она встала и пошла в направлении голоса. Оказалось, что сыновья Толиббоя, окружив его, били его куда попадя. Бабка вырвала внука с поля боя. Мало того, что она по дороге сильно ударилась головой при падении, так ещё, когда разнимала дерущихся, Жаббор-насвайщик нечаянно сильно задел её локтем в щёку. И даже тогда старая женщина не почувствовала боли. Она привела Мирхосила домой, помыла ему лицо и уложила спать. Потом она заварила трав и настоем смазала тело внука. После того, как тот уснул, бабушка прочитала утреннюю молитву – бомдод – и легла в постель. – Шептавший дядька гневно посмотрел в сторону Мирхосила. – В общем, с тех пор она не проснулась.

Брат тоже взглянул на него со всей ненавистью:

– Да вы что?! Не может быть! Всё-таки, значит, постарался добить её! – процедил он сквозь зубы, крепко сжимая носовой платок. Затем он глубоко и отчаянно выдохнул.

Когда они замолчали, я продолжил наблюдать за происходящим, затем вздрогнул от басовитого голоса Тош бувы:

– К вечеру подъедут и бухарцы. Норбой, часть гостей останутся ночевать у тебя. Было бы хорошо, если б ташкентцы успели хоть к завтрашнему утру.

 

Не знаю, почему Тош бува так сказал, но позже отец мне всё рассказал. По его словам, бабушка родилась во времена эмира в этой же деревне. Отец бабушки был знаменитым борцом, и однажды он принял участие в соревнованиях по борьбе в городе Исфахане. Оказывается, он смог там одолеть девяносто девять богатырей и ни разу не проиграл. Увидев это, хоким того города пожаловал моему прадеду дорогой халат и целый поднос золота. Затем, поцеловав его в лоб, сказал: «Вот если бы у меня был такой сын!». После возвращения моего предка домой на его плече появилась огромная язва. Когда бабушке исполнилось семь лет, её отец умер. Говорят, с тех пор бабушка стала лечить людей. Уже через некотоое время в поисках лечения люди стали приезжать к ней со всей округи. В те времена эти места принадлежали эмирату, где была своя красивая столица с высокими минаретами, башнями-небоскрёбами, которые упирались аж в небо, словно приподымая солнце. И называлась она Бухара, откуда приехал мой богатый дед, чтобы вылечить больную жену. Возвращаясь обратно, он забрал с собой в качестве младшей жены мою бабушку. Таким образом, в Бухаре родились мой отец и его сёстры. Дети моего деда от старших его жён, оказывается, очень сильно издевались над моим отцом, тётями и даже бабушкой. Позже времена поменялись, и тысячи овец моего деда в казахском ауле новое государство конфисковало и передало в дар колхозу. Как будто этого было мало, в те годы людей стали переселять в далёкие места с целью открытия новых земель. И вот тогда бабушка с моим тогда ещё маленьким отцом и тётями оказались в Ташкенте. Отец, повзрослев, стал профессиональным строителем. Построил в голых степях многоэтажные дома. Затем побывал на родине своей матери, купил там дом и привёз туда мать и сестёр. Как раз об этих гостях, которые должны были приехать на похороны, говорил Тош бува. Некоторые из них были родственниками, были и друзья, а также знакомые, которых вылечила бабушка.

Тош бува, направляясь к воротам, несколько раз хлопнул огромными ладонями, каждая из которых была размером с крышку кастрюли. Раскрывая объятия, он басом восклицал:

– Ие, ие! Вот икекчилар пришли! – с такими словами он встретил группу вновь прибывших мужчин. – Как же всё-таки все обожают мою тёщу!

– Видишь, кого только нет на похоронах твоей бабушки! Тут и узбеки, и таджики, и арабы, и иранцы, и мушкоки, и кекчи. И все они горюют по ней, – прошептал тот дядька-«шпион», наклоняясь к моему брату. – Я ещё никогда не видел вместе столько людей разных наций на какой-либо свадьбе или поминках. Ты, наверное, слышал про прошлогодние разборки? А про конфликт арабов с иранцами? Да, резня была невиданная! И пострадали бедняги-кекчи^[5]. Суюнкул хотел было разнять их, да убили его, проткнув грудь вилами! Умер в самом расцвете лет! Тогда я подумал, что теперь они никогда не сойдутся в одном месте. Вот, сейчас гляжу и думаю, что наша бабка-лекарь стала причиной их примирения. Да, – тяжело выдохнул дядька, – пусть земля ей будет пухом! Она никогда никого не выделяла. Люди тоже не сторонились её. Все сегодня горюют по ней как по самому близкому человеку. Получается, когда умирает хороший человек, он всё равно продолжает делать добро людям?! Она была матерью этого посёлка, царство ей небесное! Теперь понятно. Именно в такие моменты люди начинают понимать, что все они произошли из рода человеческого, от одних прародителей...

Дядька-«шпион» с чёрным, словно сажей от котла измазанным лицом и полными слёз глазами не переставал болтать, но как только белобородый старик запел приятным голосом, он замолк.

– Кул хуваллоху ахад, Аллохус сомад, лам ялид ва лам юлад ва лам якуллаху куфуван ахад...

Когда все провели по лицу ладонями, произнося «Аминь», мужчины из рода кекчи тоже зашли в дом.

 

Не понимая, почему вместе со взрослыми родственниками не пришли мои сверстники, я сел в раздумьях, полон сомнений. Потом встал, зевнул, широко раскрывая рот, и от скуки стал играть с палкой в руке. Сначала попробовал вообразить её винтовкой, потом стал «играть» на ней, как на дутаре, а потом вовсе оседлал как лошадку и скакал по двору. Оказалось, что я на какое-то время перестал обращать внимание на плачущих людей. И вдруг я увидел, как из дома вынесли длинную деревянную коробку. Я остановил свою игру и принялся наблюдать за действиями собравшихся. Смотрел на сие действо с таким интересом, будто это был лучший фильм, который я когда-либо видел. У коробки, похожей на кровать, были ручки, за которые, придерживая, её несли на плечах мужчины с обеих сторон. Они поочередно менялись местами, и когда уже успели дойти до ворот, я рванулся за ними, но мать удержала меня, ухватив за рукав.

По обрывкам слов присутствующих я понял, что вынесли гроб, и теперь его понесут на кладбище.

С группой женщин я остался, глазами проводив гроб, возвышавшийся поверх рук мужчин.

В этот момент пронёсся нежный ветерок, заставляя забыть про летний зной. Сначала он всколыхнул подол платьев женщин, выстроившихся у ворот, затем проскользнул по щекам людей, нёсших гроб, и слегка коснулся шёлковой ткани над гробом. Это было похоже на большую руку, которая как будто прощалась.

Внезапно стал накрапывать дождь. Несмотря на это, ничья одежда не промокла. Нежный, приятный ветер развеял в воздухе пряный аромат различных трав, разложенных бабушкой возле очага.

Гудевшие пчёлы на глинобитной стене поднялись в воздух, с гулом пролетели над мужчинами в тюбетейках, которые столпились у ворот, затем остановились над отдалившимся гробом и принялись кружить. В воздухе они образовали большой шар и продолжили сопровождать тело покойницы. Гроб как одинокая лодка, раскачиваясь, поплыла над головами мужчин, похожих на поток реки. Постепенно они отдалились.

В тот момент я понял, что соскучился по бабушке, и мне очень захотелось её увидеть.

От такого чувства я вскрикнул:

– Хочу к бабушке! Где моя бабушка-а?!

Кто-то взял меня за руку. Это была старшая тётя по отцу.

– Родненький мой, – сказала она, крепко обнимая меня. – Теперь твоя бабушка не вернётся. Когда-нибудь мы все пойдём за ней, и она встретит нас.

– Она и там приготовит для нас мягкий плов?

– Да, и этот плов будет в тысячу раз вкусней, чем здесь.

– Да-а? А когда я пойду к бабушке?

Мама, слушавшая наш раговор, подошла к нам и резко вырвала меня из объятий тёти:

– Ах, чтоб тебе пусто было! – и шлёпнула меня по щеке.

Не понимая, какую ошибку допустил, я завизжал.

– Зачем ты бьёшь, он же ребёнок, разве понимает, что говорит? – поругала тётя маму. Затем снова обняла меня. – Не плачь, дитя, ты же всё-таки мальчик, – сказала она, вытирая моё лицо подолом своего синего платья.

Признаться, услышав, что мальчики не плачут, я еле сдерживал слёзы.

 

Бабушку мне не показали. Оказывается, она была в той длинной коробке, которую унесли, и теперь её похоронят. Меня беспокоила мысль, что бабушке там одной будет скучно и страшно. Я хотел было об этом спросить у тёти, но побоялся, что мама услышит и снова разозлится. Поэтому промолчал.

Мама осталась там.

Мы с братом сели в машину и уехали домой до того, как отец вернулся с похорон бабушки. Таким образом, в деревне я не увидел своих друзей и не поел бабушкин плов.

Через три дня вернулись домой и родители.

А ещё через три-четыре дня они снова съездили в деревню. Но я не знаю, что они там делали.

С тех пор родители стали какие-то немногословные. Отныне брат тоже думал, прежде чем что-то сказать, добросовестно выполнял работу по дому до того, как ему на это указывали. Я был рад тому, что брат, который прежде всю работу поручал мне, а сам балдел, теперь, кажись, поумнел. Я думал: «Это же надо было так измениться из-за смерти всего одной бабушки! А если умрёт и городская бабушка, тогда, наверное, я буду вообще кайфовать. Ладно, подождём, может быть, она тоже умрёт...»

С приходом осени я пошёл в школу. За играми с друзьями я постепенно забыл о произошедших событиях.

С тех пор родители оправились от случившегося, а брат давно уже вернулся в прежнее своё состояние. Иногда папа за дастарханом^[6] заводил речь обабушке, мама вспоминала, как она приезжала к нам с полным узелком гостинцев, а брат смешил нас, рассказывая истории, связанные с бабушкой, когда мы жили в её доме в деревне.

У меня сердце трепетало, когда я вспоминал время, проведённое в деревне у бабушки.

Её домик был рядом с нашим домом, и между ними была дверь, через которую мы беспрепятственно переходили друг к другу во двор.

 

В нашем доме часто собирались приятели отца, которые громко спорили обо всём, рассказывали друг другу о том, чем занимались дядя Борис и дядя Билл. По мере того, как они засиживались, постепенно пустели несколько красных бутылок. Однажды, когда разговор дошёл до старика Хайяма, отец до половины наполнил пунцовым напитком пиалу^[7], поставил её передо мной и сказал, легонько хлопая меня по плечу:

– Ну-ка, сынок, расскажи гостям стихотворение, которое ты вчера выучил!

Сначала я застенчиво оглядел всех гостей, потом глазами чертил круги по земле или играл с фантиком от конфет.

– Если расскажешь стихотворение, получишь вот это! – продолжал отец, указывая на пиалу.

Я не понимал, за что эти люди так любили этот напиток, но мне было очень интересно его попробовать. Поэтому я, не поднимая глаз от земли, быстро рассказал стих, услышанный от отца:

 

Коли есть у тебя для житья закуток

В наше подлое время и хлеба кусок,

Если ты никому не слуга, не хозяин,

Счастлив ты и воистину духом высок!

 

Услышав это, гости, хлопая себя по коленям, хором воскликнули: «Дод!»^[8]

Отец вручил мне заветную пиалу. Я, подражая отцу, залпом выпил весь напиток и почувствовал, как он обжёг мне горло и разливается по всему телу.

Отец снова заполнил наполовину пиалу, поставилее передо мной и сказал:

– Ещё одно!

– Давай, ещё одно! – подбодрили папины друзья.

Теперь я начал вспоминать даже те стихи, которые давно уже забыл:

 

Мяч брошенный не скажет: «Нет!» и «Да!»

Игрок метнул, – стремглав лети туда!

У нас не спросят: в мир возьмут и бросят.

Решает Небо – каждого куда.

 

И снова все завопили от восторга и кричали хором:

– Давай! Давай ещё!

Я опустошил пиалу и, подбодрившись одобрительными возгласами, снова продолжил:

 

В руках у нас то чаша, то Коран,

То праведность нам ближе, то обман,

Так и живём в подлунном нашем мире

Полугяуров, полумусульман.

 

Гости восторгались, вопили и свистели от души. И даже после слов «Хватит, не надо!» я не остановился и рассказал заученные рубаи:

 

Приход наш и уход, какой в них, право, прок?

Основа жизни в чём – ответить кто бы смог?

И лучших из людей спалил огонь небесный –

Лишь пепел видим мы, а где хотя б дымок?

 

Увидев в глазах взрослых людей слёзы, я воодушевился. Изредка с довольным видом поглядывал на гостей, которые с красными улыбающимися лицами смотрели на меня с восхищением, сидя за дастарханом, где образовалось уже много пустых бутылок. Когда я, не дожидаясь разрешения отца, выпил очередную пиалу красного напитка, вошла мама с мясным кавардаком^[9] на большом глиняном блюдце, с которого поднимался горячий пар. Протягивая блюдо отцу, она упрекнула его:

– Ладно, сами пейте, но зачем ребёнку даёте! – сказала она и, обращаясь ко мне, угрожающе посмотрела, будто произносила «Сейчас я тебе покажу, как выпивать!» и язвительно выдавила: – Ну-ка, быстро вышёл отсюда!

 

От страха я выскочил во двор и в этот момент заметил бабушку, сидящую в старом кресле возле двери. Я увидел, как из её глаз текли слёзы.

– Почему вы плачете, бабушка? – сказал я и, подойдя к ней близко, и сел перед ней на колени. – Кто вас обидел?

– Если бы ты сам понимал, что ты мелешь, – сказала бабушка, вытирая слёзы кончиком платка. Затем взяла меня на колени, крепко обняла и поцеловала в глаза. – Как же ты похож на своего деда! Миленький мой! – сказала она, придерживая моё лицо меж огрубевших, словно, камень, ладоней.

Я засмеялся.

В это время из комнаты вышла мама с пустыми бутылками и тарелками, полными луковой шелухи. Она вытаращила на меня глаза, увидев меня в объятиях бабушки, но ничего не сказала и молча прошла на кухню. Из открытой двери я услышал голоса гостей: «Тьфу, тьфу! Чтоб не сглазить! Отличный всё-таки у тебя сын!» Отец им отвечал: «В деда пошёл. Царство ему небесное. По три ночи подряд он наизусть рассказывал «Шахнаме». Если бы вы видели, как он напевал, аккомпанируя себе на тарелке!» – И папа тяжело вздохнул.

– В каком классе мы были, когда умер твой отец? – спросил один из гостей.

– В седьмом, – ответил папа.

– Да, какие замечательные люди жили среди нас! – подхватил разговор другой.

Все стихли.

Я вспомнил рассказ отца, который он пересказывал, не отрывая грустного взгляда с потолка, пожелтевшего от дыма сигарет. Это была печальная история о том, как бабушка забрала с собой детей и уехала в Ташкент, и как за ними приехал дед. Говорят, он тогда привёз много подарков для своих детей, а потом уехал в райцентр. Сходил там в баню, привёл себя в порядок, побрился и, приядя домой, усадил возле себя жену и спел ей песни, аккомпанируя себе на тарелке. Затем он под предлогом отдыха уединился. Перед тем, как уйти спать, он тихо попросил жену: «Марьям, пожалуйста, не впускай детей ко мне». Бабушка, в это время ткавшая ковёр, не поднимая головы ответила: «Ладно». Таким образом, на исходе дня бабушка зашла к нему, чтобы позвать на ужин, но увидел мужа, который, отдав богу душу, лежал, уткнувшись в кривые поперечные балки потолка. Это произошло в пятницу.

Я хотел спросить бабушку, кому же всё-таки отдал душу дед, но бабушка, только что успокоившись, снова начинала плакать. Но я не постеснялся расспросить.

Эти события произошли в деревне.

После того как мы переехали вот в этот полугород, полупосёлок, бабушка стала часто навещать нас.

Когда за дастарханом мы вспоминали бабушку, перед моими глазами, как в кино, мелькала картина, где она угощала детей с нашей улицы, выбегавших ей навстречу. В карманах её старого светло-зелёного халата на всякий случай находились конфеты, парварда^[10], солёные косточки, в общем, всегда можно было найти что-нибудь съедобное. Кроме того, там был белый платочек, в кончик которого она заворачивала деньги. Помню её черные калоши, которые при ходьбе издавали звуки. И тут я понял, что очень соскучился по бабушке, по тому, как она шла к нам, по дороге приветствуя всех, включая малышей, словом «Ассалому алейкум». Правда, эта привычка её не нравилась моему брату, который упрекал её: «Почему вы приветствуете маленьких детей? Пусть они первыми здороваются с вами!». На что бабушка отвечала:

– Э, ты что, сынок, разве можно здороваться выборочно? Даже Мухаммади Мустафо хазретлери первым приветствовал людей. Если пророк первым здоровался с людьми без разбора, то, кто я такая, чтобы зазнаваться? – и принималась она рассказывать длинные истории.

Я не понимал сути таких вещей и, только радуясь приезду бабушки, крепко цеплялся за её руки, как будто боялся, что она куда-то сбежит. Потому что, когда бабушка гостила у нас, никто не поручал мне работы. «Не заставляйте работать моего внука, делайте сами!» – говорила она. А я кайфовал и уплетал за обе щёки сладости, сидя у неё на коленях. Больше всех она любила меня и говорила: «Родненький мой, копия деда своего!».

 

Хотя прошёл уже месяц, я не мог поверить, что бабушки больше нет в живых. Я почему-то был уверен, что она придёт нас навестить. С собой она всегда приносила узелок, в котором обязательно было много сладостей, лепёшки с луком и курдючным жиром. Ну и, конечно же, большая часть этих сладостей предназначалась мне!

Вот и сейчас эта сгорбившаяся старушка, идущая впереди, закинув руки за спину, направлялась к нашему дому. Она была копия моей бабушки! Не поверите, но на ней было то же самое летнее платье с длинным рукавами, тот же халат с двумя карманами, на голове тот самый белый платок с маленьким узелком на кончике, где были завёрнуты деньги, а в руках – узелок с провизией. Да, это была точно моя бабушка!

Я так быстро побежал за ней, что быстро её догнал. Подбежал к ней сзади и крепко вцепился в руку бабушки:

– Бабушка!

Бабушка резко обернулась на меня.

– Ассалом алайкум, – сказала он, сгорбив и без того согнувшееся тело.

Оказалось, что это чужая бабушка.

Растерявшись и не зная, что ответить, я молча смотрел на неё. Глаза у этой старушки тоже были такие же глубокие и впалые, как у моей бабушки. И лицо такое же всё в морщинах. И руки точно такие же мозолистые, жилистые. И даже её удивлённая улыбка точь-в-точь напоминала мне мою бабушку. Было такое ощущение, что это была и в самом деле моя бабушка, но почему-то она не узнавала меня. Неужто это она?! Э, нет, каким-то чутьём я понимал, что она чужая. Но странно было то, что этим же чутьём я верил, что передо мной стоит моя бабушка. Нет, это не моя бабушка. Да, это она.

Отпустив руку старушки, я громко высморкался о рукав своей белой рубашки. Затем, опустив голову, пошёл дальше. Но старушка сама остановила меня:

– Погоди, мальчик... [...]

 

 

 

2019 год, Ташкент

 

 

 

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в январе 2020 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за январь 2020 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению января 2020 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.