Чепухокку

 

 

 

Почему-то я был уверен, что не надо снимать трубку. Но все-таки снял – как последний дурак.

 

– Да…

 

– Ты сказал ДА! – это была Вероника. – Я задумала: если ты скажешь АЛЛО, повешу трубку, если ДА, буду разговаривать! Привет, что делаешь?

 

– Привет… Что можно делать в час ночи?.. Торчу в интернете… А ты чего не спишь?

 

– Я сдала последний экзамен! У нас выпускной вечер… девятых классов… гуляем на Неве…

 

– Поздравляю…

 

– А ты… не можешь приехать?.. – спросила она, словно прикусив губу.

 

Повисла пауза.

 

…Все началось ровно шесть лет назад. И тоже с телефонного звонка. Звонил мой армейский кореш Сашка Мурашко, в просторечии Муравей.

 

– Алешенька, записывай! Первое июня, пятнадцать тридцать…

 

Сашка женился. Он покидал наш корабль холостяков предпоследним, оставляя меня в гордом, хотя и подозрительном уже одиночестве. Более того, этот предатель вечных мужских ценностей назначил меня душеприказчиком, определив мне роль свидетеля своего позорного бегства.

 

Я приехал в Петербург дня за три до означенной даты, чтобы помочь Муравью со всей организационной хренотой, и на правах ближайшего друга был поселен в проходной комнатке стандартной советской трешки, поскольку смежную с кухней спальню занимала мама невесты, а тупиковую изолированную комнату законно оккупировали молодые, именуемые всеми не иначе, как Саша-плюс-Наташа. Кроме меня в гостиной обитала младшая сестра невесты, девятилетняя Вероника, владевшая светлой частью комнаты с письменным столом, аккуратненьким диванчиком и сферическим аквариумом, искрящимся голубыми неонами.

 

– Алешенька, а вам придется постелить на полу, – как бы извиняясь, причитала Наташина мама. – Хорошо хоть лето, зимой-то у нас прохладно…

 

– Я люблю на полу, – улыбаясь, отвечал я. – Хоть летом, хоть зимой…

 

– Вы настоящий солдат, – ностальгически воздыхала будущая теща. – Таких теперь нету, все норовят помягче да поглубже…

 

Моя первая ночь в доме Мурашек, который так и подмывало назвать муравейником, была светла и безмятежна. Непривычная обстановка как будто окунула меня в какое-то воспоминание – то ли пионерского лагеря, то ли школьного спортзала, где лежа на кожаном мате можно раскинуть руки в стороны и превратиться в парашютиста, размышляющего, стоит ли дергать за опостылевшее кольцо, всякий раз откидывающее тебя из детского блаженства невесомости в систему расчетных перегрузок реальности. Окна открыли настежь, и птичий щебет наполнял пространство белой ночи, на всем ее протяжении создавая иллюзию раннего утра.  

 

Матово-опаловый свет, казалось, заставлял предметы светиться изнутри: голубоватое полушарие потолочного светильника, жемчужного оттенка напольная ваза под окном, фосфоресцирующие созвездия неподвижных неоновых рыбок, белая постелька Вероники с разбросанными по подушке серебристыми прядками, ее нежный умиротворенный лик — точь-в-точь накрытая одеялком скульптура ангелочка из Летнего сада…

 

Пахло ветром с Финского залива, раскрывающимися липовыми почками и детской одеждой, в беспорядке брошенной на пуфик рядом с моим изголовьем — я запомнил это странное сочетание как запах Вероники.

 

– У меня тоже будет свадебное платье, – шепнула она мне за завтраком, пользуясь общей суетой. – Только кое-что надо доделать…

 

Я внимательно посмотрел ей в глаза. Вероника была худышкой и егозой – такие девчонки редко нравятся тридцатилетним мужчинам. Но лицо ее имело свойство удерживать упавший на него взгляд – оно заинтересовывало наблюдателя игрой состояний, бесконечной переменой узоров настроения, как какой-то удивительный физиономический калейдоскоп, попавший к вам в руки по чистой случайности, но тут же ставший вашей любимой игрушкой.

 

Постоянно удивленные глазища маленькой обманщицы и шалуньи то и дело сканировали пространство, замышляя, по-видимому, что-то запретное. Она вновь сверкнула взглядом в мою сторону и, нырнув мордочкой к уху, добавила:

 

– Можешь мне помочь согнуть проволоку?

 

– Какую проволоку? – не понял я.

 

– Ну, там… штуку такую, пойдем покажу! – с этими словами она схватила меня за руку и потянула с кухни.

 

– Вероника, дай человеку попить кофе! – начала увещевать ее мать, но это выглядело, как попытка унять ветер с помощью растопыренных ладоней.

 

Я подчинился энергии стихии, мгновенно превратившись в соучастника этой милой домашней бестии.

 

– Вот, смотри, – заговорщицки шептала она, открывая шкаф. – Сверху все будет открыто, глубокое декольте… Здесь оборочки из гипюра, здесь атласный чехол, а вот сюда надо вставить проволоку!

 

– Ааа… это что-то вроде каркаса! – догадался я.

 

– Даа! – прямо в лицо мне пылко шептала девочка. – А к проволоке мы привяжем вот эту подушечку…

 

– Кажется, это называется турнюр, – предположил я.

 

– Точно! Турнюр! – воскликнула Вероника и от радости огрела меня этой подушечкой по голове. – Чтобы попа казалась больше! 

 

Я схватил озорницу в охапку и попытался засунуть ее в шкаф вместе с незаконченным платьем, поролоновым турнюром и этим ее сияющим взглядом. Но тут девочка разжала ладошки, побросав вещи на пол, и нежно обвила меня руками за шею. Прислонив носик к моей щеке, она тихонько заговорила:

 

– Знаешь, я хотела выйти замуж за Диму Билана, но ты мне тоже очень нравишься…

 

Я поднял ее на руки и подошел к раскрытому окну. Вероника, обхватив меня еще и ногами, продолжала бормотать какую-то несусветную чушь про одноклассника Никиту, похитившего ее сердечный покой на целых две четверти, про коварную разлучницу Полину, которая в одночасье увела у нее Никиту, бросив накануне несчастного Данилу, и даже про Наташкиного жениха Сашу, который со своей Наташеньки глаз не сводит, а с ней, Вероникой, ему даже в чепуху поиграть некогда…

 

На некоторое время я перестал ее слушать, лихорадочно вспоминая, что же такое «чепуха». Чепуха-чепуха… чепуха – ерунда – глупости всякие… Из детства всплыло воспоминание, как мальчики уводили девочек «заниматься глупостями» в кусты за инвалидными гаражами. Но это ли имелось в виду? Глупости – ерунда – чепуха…

 

Не без содрогания я прижал к себе Веронику чуть сильнее и спросил тихонечко:

 

– Научишь меня играть в чепуху?

 

– Конечно! – с готовностью воскликнула шалунья. – Хочешь, сейчас поиграем?!

 

В это мгновение, обещавшее стать решающим, в комнату, как на зло, вошла Наташа и строго сказала:

 

– Вероника, сейчас никаких игр. Мы с Алешей едем заказывать лимузин.

 

Младшая сестренка тотчас соскочила с рук и с возгласом «я тоже, я тоже!» унеслась в туалет. Наташа скользнула по мне лукавым взглядом и, косясь на дверь, предупредила:

 

– Не обращай внимания… У нее от мужчин крышу сносит.

 

Я покраснел.

 

«Чепуха» оказалась литературной игрой на составление предложений по заранее оговоренному шаблону: какой – кто – где – каким образом – что делал – с какой целью – и чем все закончилось. Изюминкой этого интеллектуального развлечения было то, что полоска бумаги с написанным текстом загибалась автором очередной строки таким образом, чтобы следующий участник не мог видеть придуманного до него другими, то есть вынужден был творить вслепую.

 

Листочек разворачивался после записи ответа на последний вопрос, и вся чепуха затем прочитывалась вслух как можно более выразительно. Вероника демонстрировала настоящие чудеса риторики, декламируя результаты нашего коллективного творчества, как юная актриса на уроке сценической речи.

 

САБЛЕЗУБЫЙ ИДИОТ В ПЛАЦКАРТНОМ ВАГОНЕ СТОЯ НА КОЛЕНЯХ СМОТРЕЛ ТЕЛЕВИЗОР ЧТОБЫ НЕ ПОДОХНУТЬ И У НЕГО ОТВАЛИЛАСЬ ГОЛОВА.

 

СУМАСШЕДШИЙ ДИРЕКТОР ШКОЛЫ В ТЕМНОМ ПОДВАЛЕ ИСТЕКАЯ СЛЮНОЙ ГЛАДИЛ БЕЛОЧКУ БЕЗО ВСЯКОЙ ЦЕЛИ И ЕГО ЗАБРАЛИ В МИЛИЦИЮ.

 

Чепуха у нас получалась – что надо! По достоинству оценив этот замечательный жанр почти поэтического искусства, я нашел в нем что-то общее с японским хокку и немедленно переименовал игру в «чепухокку». С этого дня образчики чепухокку частенько возникали в моем искривленном сознании, но я никогда не решался озвучивать эти тексты.

 

В день регистрации к полудню все главные герои торжества заполонили квартиру невесты, превратив ее в муравейник уже безо всяких натяжек. Наносились последние штрихи. Меня заставили надеть белую рубашку и, уважая мою генетическую неприязнь к галстукам, имеющим свойство рано или поздно обмакиваться в блюдо с оливье, повязали под воротник чисто дирижерскую бабочку. Все расселись по местам и стали ждать лимузин.

 

Я отлучился в туалет, снял штаны и придумал чепухокку:

 

ДЛИННОХВОСТЫЙ ДИРИЖЕР В БЕЛОМ ЛИМУЗИНЕ ВЫСУНУВ ЯЗЫК ЛОВИЛ БАБОЧЕК ЧТОБЫ ПОТЕШИТЬ ПУБЛИКУ И НА ОДНОМ ДЕРЕВЕ НАБУХЛИ ПОЧКИ.

 

Я зачем-то записал текст на обрывке туалетной бумаги, оказавшейся идеальным материалом для этой поистине глубокой игры.

 

Вероника в своем наряде малолетней невесты была похожа на Наташу Ростову в допубертатную пору, которую Лев Николаевич, кажется, обошел своим вниманием. Восполним это несправедливое упущение.

 

Совсем открытые плечи девочки с торчащими остренькими ключицами являли собою символ совершеннейшей невинности; сквозь нежнейшую белую кожу трогательно просвечивали голубые кровеносные сосудики, и эту чудесную поверхность хотелось без конца рассматривать, как какую-нибудь географическую карту еще не открытой экзотической страны, водя по ней пальчиком и нарушая пограничные препоны в виде подступающей со всех сторон границы гипюрового лифа.

 

Ее тельце пульсировало и излучало. Обнаженная до самой талии спинка несла на себе легкое воспоминание о нежно-матовом загаре, игравшем золотистыми полутонами на подвижных лопаточках. И эта живая, трепещущая плоть недостижимой маленькой женщины была чудесным образом упакована в ослепительно белое кружево, которое упруго топорщилось бесчисленными оборочками, ниспадавшими до самого пола.

 

Ножки таким образом были не видны – силуэт девочки лишился привычной шагательности, и за счет этого Вероника двигалась с удивительной плавностью, как большая кукла на резиновых колесиках. Она прелестно улыбалась, строя всем глазки и кокетливо поводя плечами, отчего возникало странное ощущение, будто она-то и является здесь главной фигурой торжества, либо очень дорогим свадебным подарком счастливцу-жениху, который только что извлек из картонной коробки эту фантастическую игрушку, и она вдруг ожила, взмахнув ресницами под звуки волшебной валторны и поплыла по вощеному паркету, поворачивая гордую головку на длинной шейке то вправо, то влево, дабы одарять гостей едва заметными поклонами.

 

Старшая сестра ее, Наташа, будучи законной невестой, со всей очевидностью уступала Веронике в главном – в степени эфирной лучистости, наполняющей окружающее пространство звенящей до слез радостью. Она была хороша – но банальна. В сравнении с младшей сестренкой Наташа казалась тяжелой, даже несколько грубоватой, какой-то чересчур зализанной и нагримированной, а потому искусственной – такой представляется стеклянная ваза рядом с брильянтовым колье. Казалось, это ощущали все присутствующие, не исключая и жениха. И ловя на себе восторженные взгляды, Вероника светилась и отражала, трепетала и вибрировала, ликуя и любя. Она колдовала, как лихая белая цыганочка, ворожа и завораживая, – она шаманила.

 

Восхитительный кремового цвета лимузин, стилизованный под авто серебряного века, был самым подходящим транспортным средством для перевозки этой маленькой драгоценности. Остальная свадьба служила лишь балластом, свитой, фоном, на котором Вероника играла репетицию своего недалекого будущего, и эта репетиция волновала сильнее премьеры.

 

Во дворце торжеств я отыскал дверь с надписью «мужская комната» и, расстегнув ширинку, придумал очередную чепухокку:

 

ТЯЖЕЛО РАНЕНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ ОБВИНЕНИЯ В УСТЬЕ НЕВЫ ЗАБЫВАЯ О ВОЗМОЖНЫХ ПОСЛЕДСТВИЯХ МЯЛ КУСОЧЕК ТЕСТА ЧТОБЫ ПОВТОРИТЬ ТАБЛИЦУ УМНОЖЕНИЯ И ЕМУ ПОТОМ ПРИШЛОСЬ  ЖЕНИТЬСЯ.

 

Процедура сочетания браком прошла гладко: все сказали «да», не обронили колец и поставили подписи в нужные клеточки – вместо легких карандашных птичек там появились наши жирные фиолетовые автографы. У меня в левом полушарии уже в который раз промелькнула вполне прокурорская мысль о том, что ни одна поставленная гражданином подпись не остается безнаказанной…

 

Наша процессия степенно обтекала интерьеры старинного особняка, периодически замирая, чтобы загадочно улыбнуться в объектив для так называемой истории: невеста с женихом, свидетели, родители, массовка. Вероника на правах принцессы выбрала себе место между невестой и свидетелем жениха, то есть, мною, но сама все время восторженно следила за старшей сестрой, как будто опасаясь упустить самый важный момент бракосочетания. Я тоже задумался о том, что же в происходящем является самым существенным... Свадебные наряды и букеты? Дежурные речи? Подписи? Лимузин? Подарки? Грядущая выпивка?

 

Нет, конечно, вся эта елочная мишура могла всерьез занимать разве что Веронику. Но под мишурой было дерево, которое уже пустило корни. Оно росло, зеленело и пахло раскрывающимися почками. Мы же пришли к нему сегодня лишь для того, чтобы устроить эту чепуху, этот шумный хоровод ряженых. Отдать должное. Почтить свершившееся. Благословить на.

 

Кстати, Наташа была беременна. Это не афишировалось, но и не особенно скрывалось, имея как бы статус информации для служебного пользования, – свои все знали. Знала и Вероника. Я подслушал ненароком, как она секретничала с сестрой, терзая ее вопросами: а какой он сейчас?.. вот такой, да?.. как червячок?.. или уже как хомячок?.. давай его как-нибудь назовем!.. и тогда я смогу с ним разговаривать…

 

Неплохая идея, подумал я. Можно было бы создать сайт для виртуального общения с теми, кто еще не родился. Мамы, папы, братишки, сестренки – вообще все желающие из тех, кто знает, могли бы оставлять свои послания в персональной книге будущего человечка. В качестве материала для социопсихологических исследований такие книги были бы бесценны. Да и историки сказали бы спасибо. Как много мы смогли бы понять, если б имели возможность узнать сейчас, что думала о своем будущем ребенке фрау Моцарт… или сеньора Модильяни…

 

Но главное, что текст, обращенный в будущее время, влиял бы на судьбу адресата – это несомненно! Как минимум – адресата… А можно было бы устроить и что-то вроде гадания на жизнь еще не родившегося человека – наподобие детской игры в «чепуху». Сделать только поправку на время, направить эту чепухокку в будущее: какой – кто – где – каким образом – что делает – с какой целью – и чем все закончится.

 

ДОБРОДУШНЫЙ ЭРУДИТ В ТИБЕТСКОМ МОНАСТЫРЕ АБСОЛЮТНО БЕСКОРЫСТНО АНАЛИЗИРУЕТ ИНДЕКС ДОУ-ДЖОНСОНА ЧТОБЫ ВНЕСТИ В НЕГО ПОПРАВКУ НА ВЕТЕР И ЕГО ИМЕНЕМ НАЗОВУТ СОЗВЕЗДИЕ – напишут какому-нибудь мальчику.

 

А о девочке скажут: ВОЛООКАЯ ВИОЛОНЧЕЛИСТКА НА ЛЕСНОЙ ПОЛЯНКЕ В НЕКОТОРОЙ РАССЕЯННОСТИ СОЧИНЯЕТ РИФМОВАННЫЕ РЕЧИ ЧТОБЫ ИЗБЕЖАТЬ РАЗОЧАРОВАНИЯ И ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ БУДЕТ ЯСНЫМ.

 

Я определенно был увлечен идеей чепухокку. Пока наш лимузин совершал традиционный променад по городским святыням, дабы окропить петровский гранит брызгами шампанского, мы с Вероникой премило шептались, уютно устроившись на бархатном диванчике ретромобиля среди роз и орхидей.

 

– Я сегодня буду спать с тобой, – безапелляционно заявила вдруг моя собеседница безо всякого к тому повода – скорее всего, она просто примеряла на себя роль невесты. В ответ у меня не нашлось слов, и я только чуть плотнее приобнял девочку за плечи. Она же, излучая мне в лицо счастливый взгляд, двумя руками поправила мою респектабельную бабочку.

 

Наконец мы припарковались у ресторанчика, и я немедленно отправился в туалет, чтобы освободиться от выпитого шампанского. Процедура заняла не менее двух минут чистого времени, дав мозгу возможность состряпать новую чепухокку:

 

ПЬЯНЫЙ ДАЛЬНОБОЙЩИК В ТРЕТЬЕМ БЭ КЛАССЕ ЗАЖМУРИВ ГЛАЗА ОТКРЫВАЕТ КИНГСТОНЫ ЧТОБЫ ЗАВЕСТИ МАШИНУ ВРЕМЕНИ И ЕМУ БУДЕТ ГОРЬКО.

 

Текст я опять записал на туалетной бумаге и спрятал в задний карман брюк. Задумываться о его содержании сейчас было не время – следовало идти в зал, произносить речи, звенеть фужерами, стучать вилками и вместе со всей массовкой демонстрировать бурное веселье под заученные шутки платного тамады.

 

Вероника танцевала так, будто в грейпфрутовом соке, который я исправно подливал в ее бокал, было как минимум градусов восемнадцать. Выплеску обуревавших ее чувств отчасти мешало лишь бальное платье на каркасе и с турнюром – та мода еще не знала пластики рэйва и рэпа. В разгаре очередного «горько» Вероника потянула меня за рукав и шепнула на ухо:

 

– Давай выйдем на минутку!.. Очень нужно!

 

Предполагая самое страшное, я двинулся за ней. В вестибюле проказница нежно обняла мою шею, и я приготовился к затяжному поцелую в губы. Она, однако, вместо этого зашептала горячо и проникновенно:

 

– Слушай, у тебя есть с собой рублей триста? Я тебе дома отдам, честное слово!

 

– Есть… А тебе зачем? – удивился я. Не удостоив меня ответом, Вероника заспешила к выходу, увлекая за собой мою руку.

 

В ближайшем магазине мы выбрали белую футболку с Чипом, Дейлом и текстом на животе, и в примерочной кабине принцесса за одну минуту превратила себя в среднестатистического посетителя макдональдса в белых колготках и вызывающей футболке навыпуск. Для пущей убедительности мы дополнили образ шикарной шелковой банданой изумрудного цвета.

 

Изумленные продавцы проводили нас, раскрыв рты. Мне досталось не только профинансировать этот радикальный рестайлинг, но и торжественным маршем пронести назад платье бывшей Золушки, одарившей меня в кабинке среди зеркал восторженным поцелуем в щеку. Перевоплощенная Вероника весь обратный путь скакала козлом, видимо предвкушая, какой фурор она произведет переменой имиджа. Я предпочел при этом не присутствовать и, водрузив реликвию на гору подарков при входе в зал, отправился в туалет помыть руки.

 

КОМАТОЗНЫЙ МЕДВЕДЬ-ШАТУН В ПРОГОРЕВШЕМ КАЗИНО НАРУШАЯ СТАТЬЮ ОДИН ДРОБЬ ОДИН ЗАНИМАЕТСЯ ЛЮБОВЬЮ ЧТОБЫ ИЗБИРАТЬ И БЫТЬ ИЗБРАННЫМ И ЕМУ СДЕЛАЮТ УКОЛ – записал я очередную чепухокку и пристально посмотрел на себя в зеркало. Мой взгляд не предвещал ничего хорошего.

 

Когда я вернулся к свадьбе под звуки сокрушительного жестяного ритма, Вероника не по детски зажигала на подиуме с женихом, только что ставшем мужем, и этот неистовый танец, исполненный почти зоологической страсти, показался мне до крайности непристойным. Муравей вертел малышку, как резиновую куклу из секс-шопа – трогательные бедра девочки так и мелькали в головокружительных брейках, а уверенные мужские поддержки ее партнера как нарочно приходились на самые запретные места, называемые приличными девушками интимными. Сознание мое вскипело, и на лбу образовался конденсат.

 

С финальным аккордом Сашка поставил Веронику практически на мостик, опустившись при этом на колено так, что его подбородок уперся девочке в промежность, и два тела замерли в этом недвусмысленном па на несколько тягостных секунд. Притихший было зал взорвался овациями. Я решил, что вечером убью этого подонка. Превращу его первую брачную ночь в варфоломеееву.

 

Закрывшись в туалете, я записал свою следующую чепухокку:

 

 

МОНСТРУОЗНАЯ СТРЕКОЗА В ПОЛОСЕ ОТЧУЖДЕНИЯ БЕЗ УСТАЛИ ПРЕДАЕТСЯ ПОРОКУ С НОВОИСПЕЧЕННЫМ СТРЕКОЗЛОМ ЧТОБЫ БЫТЬ СЪЕДЕННОЙ НА УЖИН И У НЕЕ ОТРАСТЕТ ТУРНЮР.

 

Издали до меня доносилось раскатистое «горько», перед глазами неизгладимо стояла финальная сцена только что показанного на подиуме, и я, зажмурив глаза и тужась, процедил сквозь зубы: СЛАДКО, БЛЯДЬ!

 

Как раз в тему поставили Ободзинского. Все были пьяны и счастливы. Один я был абсолютно трезв и столь же несчастен. Стрельнув у швейцара папиросу, я затянулся – впервые после дембеля. Швейцар принюхался и сказал:

 

– Я тебе не то достал… дай дернуть!..

 

Мы на двоих забили косяк. Стало нормально, и вскоре я сочинил новую чепухокку:

 

БЕСПИЛОТНЫЙ АЭРОПЛАН НА ГРИНВИЧСКОМ МЕРИДИАНЕ ПАРАЛЛЕЛЬНО КОСИТ ТРАВУ ДЛЯ ШПРИЦЕВАНИЯ ШАРОВЫХ ОПОР И ДИСПЕТЧЕР ПОЛУЧИТ ОТПУСК.

 

Тут появилась Вероника в развевающейся бандане. Она с разбегу бросилась на меня, обняв всеми четырьмя лапками, как коала дерево, и зашептала:

 

– А я тебя ищу давно!.. Ты курил?!

 

Вместо ответа я поцеловал ее в губы.

 

Она прошептала:

 

– Горько…

 

Я поцеловал ее снова. Веронике было горько от табачного дыма, а мне от грейпфрутового сока...

 

Петербург я покидал в состоянии необъяснимого беспокойства, увозя в заднем кармане брюк обрывки туалетной бумаги, исписанные странными текстами, без которых мне было уже никак – чепухокку возникали теперь сами собой с пугающим постоянством. Вскоре я придумал превращать их в эсэмэски и ежедневно отправлять Веронике, которая тоже сочиняла в ответ свои милые откровения. Я храню их до сих пор.

 

Отправлено: 12.10.2005. Адресат: Вероника.

 

ОДНОНОГИЙ ДВОРНИК В ОРАНЖЕВОМ ПАРКЕ ВЫТИРАЯ СЛЕЗЫ ЗАЖИГАЕТ КОСТЕР ЧТОБЫ СОГРЕТЬСЯ И ДЫМ СНОВА БУДЕТ ГОРЬКИМ.

 

Получено: 12.10.2005. Отправитель: Вероника.

 

ОТРЕЗАННАЯ НОГА НА МОСКОВСКОМ ВОКЗАЛЕ СПОТЫКАЯСЬ ДОГОНЯЕТ ПОЕЗД ЧТОБЫ НЕ ПОТЕРЯТЬСЯ И У МАШИНИСТА РОДИТСЯ ДОЧЬ.

 

В этом горячечном бреду, который был не единственным симптомом тяжелого хронического процесса, прошло шесть лет – шесть моих лучших лет…

 

И вот сейчас она звонила мне. Впервые звонила, а не посылала сообщение. Звонила, чтобы позвать к себе.

 

– Ты… можешь приехать? – повторила она умоляюще. – Ну, пожалуйста…

 

– Нет. Я не могу, – сказал я, помолчав.

 

– Почемууу?.. – почти заплакала Вероника.

 

– У меня завтра… похороны.

 

– Да? А кто умер?

 

– Машинист поезда…