Соучастники

Веня никогда не задумывался над тем, почему дует ветер, почему встаёт солнце, почему есть мама. Он воспринимал всё как должное. Мир казался постоянным, вечным, нерушимым: так было всегда, так всегда будет. Он чувствовал себя хорошо от сознания постоянства, ему жилось славно от уверенности, что завтра он снова искупается в речке, поест сладкой малины, коснётся босыми ступнями травы. Но знал и то, что завтра обязательно наступит такой же день, а то и лучше.

И вот ни с того ни с сего затянуло белый день серым покрывалом. Всё произошло неожиданно, не укладываясь ни в какие привычные понятия. Потому и подумалось вслух:

– А что если не выйдет?

Испытал испуг, потрясение, после которых будто бы проснулся, задумался разбужено, стал смотреть вокруг трезвее, менее доверчиво.

Так всегда: нежданно-негаданно приходит что-то необычное, и свет меняется…

Веня брал с тарелки горячий блин, сворачивал трубочкой, пофукивая на пальцы, макал блин в сгущёнку, налитую в голубое блюдечко.

– Мам, ещё!

Мама любовалась сыном. Она стояла у плиты, в левой руке держала ручку сковородки, в правой – половник, которым наливала на сковороду белую гущу.

– Я пойду, ладно?

– Ты наелся?

– Да, честно.

– А куда ты?

– Во двор, с ребятами погуляю.

Во дворе Веня встретил Глеба. Странные отношения были у него с этим Глебом. Он смотрел на Веню свысока, как на младшего, как на более слабого. Маленький ростом, он был не по годам плечист, голова круглая, крепкая, как ядро, мощная короткая шея амбала. Он занимал особое положение в классе и в обществе: был самый сильный. Сила много значит, особенно в школе. Сила и характер выдвинули Глеба в первый ряд, определяя его во многих отношениях хозяином положения.

Глеб к тому же дружил с приблатнёнными, хвастался, что знает и настоящих «блатарей», недавно вернувшихся из мест не столь отдалённых. У них он и набрался разных словечек, иногда изумляя класс своими обращениями.

Он был бледен, иногда нетрезв… Веня видел его у пивных ларьков со старшими друзьями, в эти минуты он смотрел мимо, не узнавая.

С детства Глеб был на месте в любой компании, уживался с любым окружением.

Отец оставил их, когда Глебу было четыре. Он даже не стал отцом приходящим, быстро и с головой окунувшись в заботы о новой семье.

Потом заболела мама… Болела она давно и трудно. Так давно, что здоровой её Глеб и не помнил. Уже в школу, в первый свой класс, он записался и пошагал один. А через три-четыре года она и вовсе перестала выходить на улицу.

Но не одни они жили в этом городе, братья были у матери родные и двоюродные, невестки.

Раньше, когда мать ещё передвигалась, они приходили часто – с вином, с песнями: компанейские, весёлые. И теперь не забывали дорогу, захаживали, всегда вместе, компанией до десяти человек, и не с пустыми руками. Дружная была семья, каждую субботу и воскресенье праздновали то у одного, то у другого, у третьего. За минуту накрывали стол, от Глеба требовалась только посуда.

Они его хвалили, женщины норовили обнять, мать радовалась, а он сидел молча и терпеливо ждал, когда кончатся вино и городские новости и они уйдут. Но когда пришли в очередной раз, Глеб встал на пороге: «Не пущу!».

Что такое? Как – не пустит? Ах, так? Ну и… чёрт с тобой. Пошли отсюда. Пускай попробует один жить.

Что поделаешь, успокоившись, говорили между собой. Трудный получился парень. С детства от него ни слова нормального, ни доброго взгляда. Весь в отца, что сбежал от такого сына и безнадёжной жены много лет назад.

Однако родня есть родня. На похороны пришли. И поминальный стол сами накрыли. Хорошо, что на поминках не надо чокаться рюмками, не надо много говорить, захотел – выпил. С каждой минутой они становились добрее – вот слёзы брызнули из глаз. «Как же ты будешь жить?». А когда опять наполнили рюмки и хором зарыдали, он сказал: «Хватит. Пошли все вон».

Что? Что он сказал?

Ушли.

Осталась только девочка Ася, совсем уж дальняя родственница, которая весь последний год ежедневно приходила помогать ему.

Ася – одноклассница Вени из девятого «А». Живёт неподалёку, в школу пешком бегает. Школа рядом с домом Вени, как выйдешь из подъезда, сразу налево. Удобно: и поспать можно подольше перед уроками, и на переменке заскочить домой.

– Привет. Куда идёшь? – спросил Глеб.

– Просто так, – отвечал Веня.

Веня больше дружил с Андрюхой. Они с ним жили в одном доме. А ещё они вместе любили подниматься на крышу, на чердак, который играл особую роль в их жизни. В этом доме был огромный чердак – целая улица с перегородками, пустынными помещениями, лесенками. А ещё он напоминал палубу с множеством трапов… Палубу эдакого корабля из резервов детского воображения, напичканного удивительными образами, из бедного опыта глаз, никогда не видевших на самом деле ни моря, ни кораблей, ни белых палуб.

Вот почему притягивал бетонный чердак с его пыльными лесенками – с крыши открывался океан родного города, разделённого на множества морей, на куски суши – асфальтовые и зелёные. На волнах этих странных городских морей блестели огни светофоров, а по тёмным глубинам, светя фонариками, плыли корабли машин.

Но поднявшись на чердак, проходя мимо его пустых каменных ящиков по бетонному полу, от которого тянуло холодом, пахло кошками и мышами, ребята потеряли ощущение моря и корабля. Катились клочки бумаги, гонимые ветром, её шуршание наполняло неожиданной тревогой. Казалось, слышался шум шагов, потом он затихал, когда они останавливались; стоило им двинуться, он снова возникал.

Веня с Андрюхой прошли ещё десяток шагов, снова было безмятежно тихо, над ними в квадратном проёме чердака высвечивало холодноватое небо.

– А ну стоять! – раздался голос из темноты, из серых бетонных отсеков, усиливших его звук и придавших ему непреклонность железа.

Ребята остановились. Фонарик бесцеремонно, слепя глаза, делая беспомощными движения, упёрся сначала в лицо Вени, отбросив его в чернильную мглу, потом переместился и обжёг лицо его товарища.

– Иди сюда… – Голос показался знакомым. – Вы чего тут болтаетесь по ночам? Здесь не ваше место.

– Сейчас посмотрим, что это за придурки, – сказал другой голос, незнакомый. – А ну-ка давай сюда, шевели костями!

Ребята стояли, не двигаясь.

– Ты что, глухой? – спросил второй голос.

Андрюха сделал несколько шагов, за ним – Веня.

Они увидели свет, ярко и быстро сгорающий – будто пакля, облитая бензином, полыхала. Этот очень яркий и неровный свет вырвал из черноты четырёх человек. Это была как раз компания Глеба.

– А, старый приятель! – крикнул он. – Сосед по парте!

Его действительно посадили за одну парту с Веней. Глеб на уроках скучал, учительских объяснений не слушал, думал о чём-то своём.

И вот сейчас они столкнулись на чердаке.

Подсознательно Веня чувствовал, что они влипли в какую-то историю… Неизвестно, чем она закончится, но он старался взять себя в руки, держаться нормально, уверенно.

– Кто это, Глеб? – спросил чернявый косоглазый парень.

Пакля, которую он держал в руках, погасла, и можно было попытаться уйти. Но едва Веня сделал шаг, как наткнулся на чью-то ногу и еле удержался.

– Один из моего класса, – сказал Глеб, – второго не знаю.

На самом деле он прекрасно знал, что Андрюха учится в параллельном классе.

– А что им здесь надо?

– Это ты у них спроси.

– Вот я и спрашиваю! Повторить ещё раз?

– А что такого? Это же общий чердак, – сказал Веня.

– И на крышу вы вылезаете?

– И на крышу, а что?

– А с парашютом ни разу не прыгали?

Веня его не понял и пробормотал:

– Нет, а что?

– Серега, Мишаня, покажите им, как летают с парашютом.

– Если жить хотят – пусть откупятся, – произнёс тонкий, сипловатый голос.

– Могут и откупиться, – подтвердил Мишаня.

– Да у них ничего нет, я их знаю. Откуда у них? – сказал Глеб.

– А ты их не жалей. Залезли в чужой огород, так пусть платят выкуп. Иначе спустим без парашюта с девятого этажа.

– У нас ничего нет, – сказал за двоих Андрюха.

– Мужики, ведите их на крышу.

– Да ладно, – сказал Глеб, – пусть они валят отсюда.

– Как это «пусть валят»?

Из темноты двое тут же подскочили к Андрюхе, скрутили руки, третий ударил по спине, двое потащили к узенькой лестнице, ведущей наверх, оттуда был вход на чердак. Глеб шёл в стороне, будто сопровождая.

Андрюха на мгновение вырвался, но они тут же догнали, повалили на пол, он больно ударился головой о каменный пол, вдохнул запах пыли, сырости, чего-то ещё, отдающего гнилью и бедой.

Они потащили его наверх, подвели к самому краю. Андрюха чувствовал, что держат они его очень крепко. Стоял, не двигаясь.

Но вдруг что-то случилось.

Послышался грохот, метнулась чья-то тень. Один из них резко свистнул, кто-то крикнул: «Держи гада!». Ослабили хватку и… Андрюха, потеряв равновесие, упал вниз. Шансов выжить у него не было.

Веня рванулся в сторону. Они заорали: «Стой!». Поймали его и потащили вниз. Теперь они не знали, что с ним делать.

– Да отпустите вы его, – тихо сказал перепуганный Глеб.

– Мы его отпустим, а он нас ментам сдаст.

– Не сдаст, – более уверенно сказал Глеб.

– Чем докажешь?

– А он теперь соучастник получается. Если сдаст, вместе с нами паровозом пойдёт.

– Мой друг разбился! Он мёртвый! И вы в этом виноваты! – сквозь слёзы кричал Веня.

– Это несчастный случай, – пришёл в себя главарь. – И я тебе рекомендую именно так всем и говорить. Иначе следующий несчастный случай будет с тобой.

– Но это вы его убили!

– Я два раза не повторяю. Ты меня услышал?

– Соглашайся, брат. У тебя нет другого выхода, – советовал Глеб.

Какой-то лёгкий шум, раздавшийся внезапно где-то неподалёку, оживил в Вене решимость бежать. Бежать во что бы то ни стало... [...]