Аня (Марш Мендельсона)

 

 

 

«Карета до и после полуночи». Контора, предоставляющая прокат лимузинов. Полдень. Июнь. Жара. «Кондишн» на полную… В кабинете главного менеджера. И в диспетчерской. Только не в «комнате отдыха» для водил. Сами они ее называли «преисподняя» или «тамбур». Страшная жара и духота летом. Собачий холод зимой. Но, бастовать в России не принято. Да и заработки, получше чем в такси.

Комнатенка в 20 квадратов. Два стола. Десяток стульев. «Старики» – три водилы путинского возраста забивали за своим столом «козла». Четверо «молодых» шпилились – за другим – в «очко». Всем молодым около сорока. Плюс-минус. Малолеток в контору не брали – водитель лимузина должен выглядеть солидно. Банк держал Борис. Тридцать восемь лет, за 180, косая сажень где надо… Ему, как всегда, фартило. Хотя и играли по мелочи – по «полтишку» – но он уже снял около «косаря».

– Жаль, Женька нет. Он бы тебя быстро раскулачил, – сказал визави Бориса, седой Серега, по прозвищу Дубина.

А Женек – это жертва услуг, предоставляемых фирмой «Карета до и после полуночи». Что ржете? Думаете, на свадебной ленточке удавился? Да жив он. Только, ослеп. Есть в «Карете…» такая услуга – праздничный фейерверк. И запускать должен его водитель. Тогда клиенты заказали какую-то мощную дребедень. Толи «Барабан», толи «Китайского дракона». Чтоб молодым и гостям на всю жизнь запомнился. Запомнился. На всю жизнь. Незадачливому Женьку. Когда он поджег фейерверк, тот долго не «бахал». Бедолага и нагнулся, посмотреть – не погас ли фитиль. Не погас…

 

– Борис, на выезд! – провякал интерком противным голосом главного.

– Эх, хорошая была игра! – неподдельно расстроился Борис. И пошел одевать «костюм клоуна». Так они называли униформу водителя лимузина.

Выбор Бориса на «рейс» был не случаен – адрес находился в его районе. Более того, в его доме. Только он знал ландшафт в этом районе пятиэтажных «хрущовок».

Он аккуратно объехал огромную лужу, которая не исчезала круглый год. Даже зимой не замерзала – ее подпитывал гейзер из протекающей трубы горячего водоснабжения. Сразу за лужей нарисовалась помойка. В грязных контейнерах копались бомжи, в поисках съестного. Борис вспомнил, что такими же грязными контейнеры были и в годы его детства. Только рядом с большими стоял еще маленький – для пищевых отходов. Он был полон заплесневевшего хлеба, синей колбасы и тухлых костей. Каждое утро «мусорка» опорожняла контейнер, а к вечеру он наполнялся вновь. Продукты копеечные, а люди жадные. Набирали впрок, а потом выкидывали. И никто не копался в том контейнере. Кроме бродячих псов. Которых регулярно отстреливал – из табельного «Макара» – участковый Степан. Вообще, мировой он был мужик.

Бориса с детства тянуло к машинам. Да так, что однажды он угнал «копейку» соседа. Поймал его Степан. И дал раза рукоятью ствола по пояснице. Да так, что Борис потом неделю кровью мочился. Но не стал Степан жизнь пятнадцатилетнему пацану портить. Провел с ним воспитательную беседу, врезал по печени и отпустил с миром. Взяв обещание, больше машины не угонять. Странно, но обещание то Борис сдержал. Может, еще и потому, что отец – разрядник по самбо – добавил дома, когда узнал. С тех пор, два верхних зуба у Бориса протезные. К которым добавился сломанный нос. Но, это уже позже было – в армии. Возил он там полковника. И имел неосмотрительность трахнуть любовницу босса – прапорщицу медсанчасти. Ну, и поплатился.

После армии уже никакую персональную сволочь возить не желал. И работал в такси. Пока не подвернулся вариант с «Каретой». А сейчас ехал забирать какую-то счастливую невесту в рабочий район. « – Интересно, кто там мог заказать лимузин?»

А счастливой невестой оказалась Аня. Семнадцатилетняя озорная девчонка, из соседнего подъезда. Аня – студентка какого-то не престижного ВУЗа. Из разряда тех, что готовят никому не нужных специалистов. И идут те «специалисты» работать продавцами в «Техносилу» или туроператорами в соответствующее агентство. Более престижный универ умненькой, но бедненькой Ане был не по карману. Отец погиб, когда Аня была еще малышкой. «Посадила на нож» местная шпана. А мать – Ирина Викторовна, занимала очень уважаемую должность районного терапевта. Уважаемую и безденежную. Если не считать коньяка и сигарет, которые несли в дар за вовремя выданный больничный благодарные пациенты. Несли не просто так – знали вкусы Ирины Викторовны.

Говорят, что у каждого свой скелет в шкафу. И у Аниной мамы он был. Да еще какой! Неспроста она любила «Кемэл» и «Ардвин» («Деламен» ее пациентам был не по карману). Она была потомственным врачом. Врачи и в, недоброй памяти, брежневские времена были людьми уважаемыми. Мать Ирины Викторовны тоже терапевтом работала. А отец был врачом-психиатром. Он-то всю кашу и заварил. Не понравилось ему, что опыты на диссидентах ставили. Ну, новые препараты испытывали и прочие вещи ради прогресса с ними делали. В результате – двойная выгода. И препарат апробирован, и враг системы обезврежен. После «испытаний» диссидент оставался в психушке навечно. Он был уже не опасен – мог только мультики смотреть.

А вот отцу Ирины Викторовны это показалось бесчеловечным. И он написал в ЦК. Письмо рассмотрели на самом высшем уровне и приняли меры – отец превратился из врача в пациента, а затем и в труп. Электрошок та еще штука. А на Ирину мать завели уголовное дело. Мол, взятки с пациентов брала. Конфетами. То есть, с коррупцией боролись уже тогда.

А пятилетняя Ирочка оказалась в семье маминой сестры. Тетки то бишь. И все бы хорошо, да только муж тетки очень полюбил «племянницу». Все норовил ее, то помыть, то трусики поменять. От греха подальше тетка сдала Ирочку в ближайшую больницу. А там она и на самом деле заболела пневмонией. Лечить дочку диссидента и коррупционерки не спешили. Однажды ночью, в бреду, она услышала разговор двух медсестер:

– К утру кончится, бедняжка, – сказала одна.

– Ну и хорошо, – ответила другая. – Ты знаешь, кто ее родители? С корнем выпалывать надо!

«Но я не хочу умирать!» – подумала Ирочка. – «Ведь мы с мамой еще не съездили в планетарий! Какие они злые, почему они не спасут меня? Ведь они же врачи! Как папа и мама. Почему они ждут, когда я умру?» – Слезинка скатилась из левого глаза. И побежала по лицу, к уху. Но не добежала – испарилась. Настолько горячим было Ирочкино лицо.

– Но ты можешь их обмануть! – услышала Ирочка третий голос. Она с удивлением увидела перед собой маленького человека в синей светящейся шляпе. И сам он весь светился. И лицо у него было доброе, как у Ленина в детских книжках. Только глаза скрывались за зелеными стеклами круглых очков.

– Как? Кто ты?

– Я – добрый фей!

– Не ври. Феи – женщины.

– Вру, конечно. Я – ловец душ. И пришел за твоей. Но я, как кальвинист – человечек злобно хихикнул, – люблю все преумножать. Я готов обменять твою душу на три другие.

– Какие?

– Дорогие тебе. По моему выбору!

Ирочка, как ни странно, поняла, куда клонит светящийся. Но ей так хотелось жить! Все ее тело – от воспаленных легких, до заплаканных глаз и нагретого до сорока градусов мозга – взывало к жизни.

– Только не маму! – взмолилась Ирочка.

– Годится, – согласился человечек. – Но больше со мной не торгуйся! Ты будешь жить, назло этим сукам! – человечек кивнул в сторону медсестер и снял очки. Глаза у него оказались страшными и злобными. – Прощай, дитя!

Ирочка выжила. Маму отпустили. И даже разрешили продолжить практику. В обмен на обещание не поднимать муть, вокруг смерти мужа.

Ирочка продолжала жить, почти как раньше. И стала думать, что человек этот ей привиделся в бреду. Только когда мать рассказала ей о смерти отца, Ирочка стала сомневаться, в нереальности того бреда. А когда она, уже будучи врачом-терапевтом районной поликлиники Ириной Викторовной овдовела, тогда она окончательно поверила в слова светящегося человечка. И с каждой минутой ждала третьего удара. А каким он будет, она не сомневалась – из дорогих ей людей в живых оставалась только ее ненаглядная доченька. Аня. Вот тогда и пристрастилась Ирина Викторовна к коньяку и сигаретам.

С Пашей Аня познакомилась на Ибице. Мать поскребла по сусекам и слепила колобка – недельную поездку в молодежный рай. Там и начался их роман, переросший в настоящую, первую и упрямую любовь.

Паша был настоящим принцем. Сын нувориша-единоросса. Короля каких то там общенациональных недр. Владельца заводов-пароходов и прочих вещей, отличающих обыкновенного человека от «богоизбранного» ублюдка. И этот ублюдок не желал и слышать о браке сына с девчонкой из хрущобы. Но Паша, хоть и не был еще ублюдком, но был таким же упрямым, как папаша. И настоял на своем, под угрозой суицида и бог весть чего еще.

И вот, теперь, водитель Борис вез Аню ко дворцу бракосочетаний, под названием «Узы Гименея, альфа». «Альфа» потому, что были еще несколько «Гименеев» в городе. Альфа – самый «крутяк».

 

Белый лимузин подкатил ко входу во «дворец», из которого раздавались звуки осточертевшего марша Мендельсона. Осточертевшего, для Бориса. Ибо он ассоциировался у него с работой. А для Ани это был напев всех сирен мира. Она вышла из лимузина. К ней подскочил фотокор желтой газеты. Как же! Сын «того самого» женится. И эксклюзивное фото невесты у этого папарацци. Сияющие глаза, белоснежная улыбка. О, как она прекрасна и счастлива! Щелк! Сколько в ней оптимизма и радости! Щелк! А как она свежа и нежна! Почти без косметики! Щелк! Как она, черт возьми, счастлива! Щелк, щелк! Фотокор стоит спиной к проезжей части. И делает снимок за снимком. Но что это? Невеста отталкивает его и вырывается прямо на дорогу!

 

Ане никогда не приходилось выступать в роли звезды. И теперь она устала позировать настырному фотографу. Неожиданно, за его спиной она увидела Пашу! Он стоял прямо на дороге и широко развел руки. Как бы приглашая ее в свои объятия. Ну конечно милый! Я иду! И оттолкнув папарацци, Аня рванулась вперед. И только в последний момент, почти добежав до желанных объятий, Аня к ужасу своему, увидела… Увидела, что это не Паша. А какой-то светящийся человечек в синей шляпе и со злобными глазами. И еще, краем глаза, Аня заметила желтую громаду автобуса. Медленно, как в рапиде, надвигающуюся слева. И лицо ее исказила гримаса ужаса. Но этого папарацци заснять не успел…