Дом художника

 

 

 

Дождя еще не было, но облака сгустились и почернели. Грачев сидел на веранде один, слушал, как где-то далеко в лесу визжит электропила, думал о своей жене и школьном учителе. Он догадывался, что между ними что-то вдруг возникло, возникло, бог знает, как и почему. Он страшно ревновал, но ничего не хотел предпринимать, да и не мог решиться на разговор с женой. Потому что знал, что все равно останется виноватым, и будет извиняться. Созерцание этого гадкого флирта вызывало в нем, помимо ревности, еще что-то, похожее на мрачное и подлое удовлетворение от собственной бездеятельности. Грачев чувствовал себя чем-то вроде насекомого. Он заметил, что сегодня они уединялись чаще, чем вчера, и, глядя на них сейчас, прогуливающихся в роще среди деревьев, задумчиво морщил лоб. Грачев спокойно наблюдал за парочкой с веранды. Этот прыткий учитель, наверное, не раз уже прижимал ее в каком-нибудь пыльном углу на даче.

Разразившаяся вдруг за окном гроза, казалось, не предвещала ничего хорошего. Грачев тихими, неслышными шагами покинул веранду, уединился в одной из комнат, и там, подойдя к зеркалу, увидел свои глаза, полные тусклого и какого-то шакальего блеска. Он развалился в старом кресле в глубине комнаты. На веранде уже стоял приготовленный для гостей стол. Грачев, плюнув на запреты врачей, закурил сигарету, затянулся и, чтобы сделать наслаждение еще более полным, достал из шкафа бутылку коньяку и крепко приложился к горлышку. Уже несколько месяцев он не курил и не пил ничего, кроме чая.

Дождь сначала мелко сыпал, а потом хлынул со страшной силой, барабаня по крыше веранды. Со стороны сада послышались голоса, смех, женский визг, гнусавый голос стоматолога Петухова. Гости шумно сбегались на веранду, промокшие до нитки. Стол был почти накрыт. Взрослая дочь Грачева от первого брака и его вторая, молодая жена утром возились на кухне, готовя закуски. Гости расхаживали по просторной веранде, в ожидании еды и выпивки. Последним появился школьный учитель. Он только что выпрыгнул откуда-то в промокшей насквозь рубашке, самодовольно провел ладонью по мокрым соломенным волосам. Глаза у него были светло-голубые, выпуклые, как у барана, маленькие зрачки блудливо плавали в них, и в этот раз его взгляд показался Грачеву особенно масляным и боязливым. Грачев сидел в полутемной комнате, откуда в большое окно было хорошо видно все, что происходит на веранде. Он видел, как гости с шумом расселись за стол. Пьяный стоматолог Петухов что-то рассказывал под смех окружающих, и его неприятный гугнивый голос то и дело долетал до комнаты.

 

– …А вот моя теща, – гундосил Петухов, – уж не знаю, почему, молилась за город Новосибирск и за всех новосибирцев. Ей или приснилось, или кто-то наплел, что будто бы Новосибирск – святейший город, а новосибирцы – особенный, богоугодный народ… Ну а я вам скажу, что это за город. Я как в плену жил в этом святом городе четыре месяца в одной паршивой общаге на окраине, а богоугодный народ относился ко мне, как к скотине и чинил подлянки. Меня там серьезно подставили по служебной линии с лекарствами… Впрочем, я не хочу об этом… Вот вам и святой город…

– Ты закусывай, родной, закусывай… – говорил кто-то.

– Даже если и так, – невпопад перебивал рыжий здоровяк в бордовой рубашке, – даже если и так, святых городов все равно не бывает. Да и потом, люди… Люди везде одинаковые, среди них святых быть не может. Все скоты…

– Святость не в людях, – перебил рыжего школьный учитель, – святость, она, знаете, в самой земле, в корнях…

– Давай, наливай, – рявкнул кто-то, – вас, интеллигентов, не переслушаешь.…А где хозяин!

– Эй, хозяин! – крикнул развеселый женский голос.

– Гра-аче-в!

Грачев сжался в кресле, вцепившись в ополовиненную бутылку дешевого коньяка, отдававшего самогоном. Ему страшно не хотелось выходить на веранду. Он закурил еще сигарету и зажмурился. Зачем они все здесь, думал он. Почему человеку нельзя побыть одному? Неужели, если ты не принимаешь участие в общем, скотстве, тебя с легкостью причисляют к сумасшедшим.… Хотя, я, наверное, первейший скот из всех… Грачев сделал большой глоток из бутылки. Сидя в кресле, он пнул ногой свою незаконченную картину с изображением какого-то безликого уличного тупичка. Эта картина, которую он писал в санатории, показалась ему сейчас самой отвратительной из всех, написанных ранее.

– Какой я вообще, на хрен, художник… – подумал он вслух и оскалился в полутьме.

За последние несколько лет Грачев потолстел, обрюзг, его жизнь стала похожа на жизнь растения, без воли, без цели и стремлений. Просто существование. Он перестал быть самим собой много лет назад. Грачеву казалось, то есть, он был почти уверен в том, что ему никогда уже не выбраться… Кроме этого, он совсем перестал рисовать. Попробовал, было, но не смог, устыдился самого себя.

В небе в очередной раз загрохотало, сверкнула молния, женщины завизжали, мужчины громко смеялись. В комнату вошла жена, но не сразу заметила Грачева в темноте.

– Я здесь, рыбонька, – произнес он из кресла слабым голосом. Она подошла к нему и мягко позвала на веранду. Потом увидела коньяк и сигарету и сказала почти равнодушно:

– Тебе нельзя пить. Обещай, что не будешь. – Она отобрала у него из рук бутылку и сигарету.

– Обещаю. Но я никуда не пойду отсюда, – тихо произнес Грачев. – Мне и тут хорошо… Что тебе до меня…

Жена молча взяла его за руку, вытащила из кресла и решительно повела на веранду.

– Не хочу, оставь меня в покое… – бормотал Грачев рассеянно, но покорно плелся за ней. Он вышел к гостям в шлепанцах, в старом домашнем халате, со всклокоченными волосами и трехдневной щетиной.

– А вот и хозяин! – воскликнул Петухов, – что ж ты прятался от нас, угрюмый человек! Не захворал?

– Да нет, не то, чтобы.…Так, устал, – бормотал Грачев уныло и смущенно, – устал, вот как он, как Лаврушка. – Он ласково похлопал по затылку тощего молодого человека по фамилии Лаврентьев, незадачливого ухажера своей строптивой дочери. Школьный учитель, не поднимая глаз от тарелки, насмешливо произнес, обращаясь к Грачеву:

– Как же вы себя пересилили и встали с дивана? Наверное, трудно было оторваться от этого приятного занятия?

Грачев хмуро взглянул на него и ответил с расстановкой:

– Ну, я-то себя пересилил. А вот как у тебя хватает наглости сидеть за моим столом и запускать руку под юбку моей жене?

– Что-что? – вскинулся учитель, однако, его глаза трусливо забегали.

– А то, – говорил Грачев, – я не для того на ней женился на старости лет, чтобы видеть, как ее лапают всякие щенки…

– Саша! – вскрикнула жена. Грачев махнул рукой и отвернулся. Никто не заспорил и не завозражал. В сущности, не о чем было спорить, а развития скабрезного скандала никому не хотелось. Никому, и Грачеву в первую очередь. После короткой неловкой паузы, некстати повисшей над столом, веселье возобновилось. Дождь не переставал лить. Воздух сделался очень свежим, и дамы за столом поеживались. Им явно хотелось покинуть пределы веранды, перейти в теплое помещение, и там, в более интимной обстановке продолжить застолье. Мужчины не собирались выходить из-за стола. Они образовали небольшой кружок во главе с рыжим здоровяком и все в один голос поносили отечественный футбол. Петухов смешил женщин, а учитель сидел обособленно от остальных и меланхолично тыкал вилкой в салат. Он избегал смотреть в сторону Грачева, и вид у него был виноватый.

После того, как дождь закончился, на крыльце появились две странные фигуры. Это были мужчина и женщина, возникшие на ступеньках так неожиданно, что вызвали своим появлением и видом недоумение среди гостей. Неизвестные стояли на крыльце и молча разглядывали собравшееся за столом общество. Мужчине было, лет сорок пять, на нем болталась грязная джинсовая куртка, серые штаны были заправлены в резиновые сапоги. Мужчина был среднего роста, широкоплечий, кряжистый, с темной бородой. Его массивная багровая физиономия, усеянная мелкими шрамами и украшенная широким плоским носом, лучилась неописуемым нахальством. Маленькие черные глазки этого субъекта смотрели дерзко и весело, бегло оглядывая лица гостей и стол с закусками. Мужчина держал в одной руке пестрый зонт с растопыренными спицами, а другой поддерживал под локоть свою спутницу – высокую брюнетку с подбитым глазом. В руке у женщины была корзина, в которой лежало несколько подберезовиков. Растрепанные волосы и испитые одутловатые щеки женщины лишали возможности определить ее возраст, но, казалось, она была моложе мужчины. Парочка топталась на крыльце, раздумывая – не подняться ли на веранду – и не уходила.

– Это что за гости такие пожаловали? – вполголоса спросил рыжий здоровяк у соседа, пожилого седовласого человека в светлом пиджаке. Тот равнодушно пожал плечами. Рыжий поднялся из-за стола и неторопливо направился к парочке. Он бесцеремонно оглядел их с ног до головы и недружелюбно поинтересовался, что им тут нужно. Бородач с зонтом развязно ответил, что они, мол, просто так. Шли, вообще, за грибами, услышали голоса, свернули и зашли посмотреть и познакомиться с хорошими людьми. А разве нельзя?

– Можно, но не обязательно, – сказал рыжий крепыш, – если надо опохмелиться, то я налью. Но в первый и последний раз. – Безапелляционно добавил он, и посоветовал пришельцам проваливать. Бородач вдруг обиделся. Он, зыркнув на рыжего исподлобья, сказал, что тот явно не прав и поступает «не по-человечьи», обращаясь так с нормальными людьми. И причем тут, вообще, опохмелка? Конечно, они с подругой не против хорошей компании, и если предлагают, то они, понятно, не откажутся, из уважения, но, тем не менее, они не отбросы какие-нибудь и не позволят никому так с собой обращаться… Рыжий слегка растерялся.

– Гнать надо отсюда этих бомжей! – Крикнула из-за стола смуглая, сутулая женщина в зеленом. В ее маленьком остреньком личике было что-то птичье.

– Какие это мы тебе бомжи, че ты лаешь! – вскинулась подруга бородача. – У нас, слава богу, и квартира есть, и холодильник, и все как у людей, так что не кукуй, кукушечка…

Дама в зеленом возмущенно ахнула, ее поддержали другие женщины. Дело принимало серьезный оборот, нежданным гостям под угрозой расправы было предложено немедленно исчезнуть. Однако бородач обладал недюжинной отвагой и просто так уходить явно не собирался. Он, не смотря на угрозы, не трогался с места и стоял на крыльце, набычившись, расставив толстые ноги. Вид у него был угрожающий. Никому из гостей, видимо, не хотелось с ним связываться, и даже рыжий здоровяк спасовал. Они стояли друг против друга и молча обменивались враждебными взглядами. Рыжий, приняв воинственную позу, смотрел на бродягу сверху вниз, стараясь придать своему взгляду больше решимости, чем ее было, возможно, на самом деле. Эта напускная бравада тут же таяла под цепким, жестоким и насмешливым взглядом маленьких черных глазок. Рыжий здоровяк опустил глаза. За его спиной стояли испуганный Петухов, Тарасов, кто-то еще из гостей-мужчин. Ничем не объяснимая агрессия бородача привела всех в замешательство. Бродяга никому конкретно не угрожал, но всем своим видом выражал готовность и желание нанести увечье всякому, кто подойдет. Его свирепая и сосредоточенная самоуверенность, говорящая о немалом опыте в кровопролитных уличных стычках, охладила пыл у подвыпивших мужчин. Возможно, кулачный бой с несколькими «фраерами» бородач считал чем-то вроде забавы. Он злобно ухмыльнулся и произнес сипло и страшно:

– Ну, че, фраерочки.…Подходи…

Никто не последовал этому приглашению, а какая-то женщина предложила вызвать милицию. Предложение подействовало. Бородач переступил с ноги на ногу, хмыкнул, помотал косматой головой и сказал развязно, с апломбом притона, по-блатному растягивая и размазывая слова:

– Ну че сразу милицию… Я, может, только хотел спросить, не продается ли дом, и все.… Вон, какую вы тут верандочку пристроили. Раньше тут веранды не было… – Бородач вдруг сделался словоохотливым и говорил, обращаясь ко всем сразу, – я, в натуре, жил здесь когда-то, не в курсе? Фамилия моя – Серяков, может, слышали? Художник я… Короче, развелся я со своей бывшей, ушел, а она продала дом и уехала…

– Как-как вы сказали?.. – выскочил на крыльцо сильно опьяневший Грачев. Какой-то яркий, спасительный луч вдруг озарил его. – Ваша фамилия – Серяков?

– Ну, да, – ответил бродяга, недоверчиво и настороженно покосившись на него.

– Серяков? Художник Серяков? Наш знаменитый земляк? Тот самый Серяков? Так вы здесь жили раньше?

– Ну, да, – смущенно и самодовольно ухмыльнулся бородач, – а чего?

– Очень рад.… Очень рад знакомству… – тараторил Грачев, пожимая грязную, заскорузлую ручищу. – Я видел ваши работы. Это совершенно ни на кого не похоже… Изумительно…

– Да ладно. Обычная мазня, – отвечал Серяков, оглядывая Грачева с нескрываемым удивлением.

– Ну, как вы можете так говорить, – не унимался Грачев, – ваше совершенство цвета, ваша оригинальная размытость линий… Гениально.… Уж поверьте, я знаю, я и сам, художник…

А теперь, приглашаю вас и вашу, э-э, жену, за наш стол.… За мой стол! Прошу! – Грачев, отодвинув в сторону рыжего здоровяка, потащил гостя на веранду. Следом за ними поплелась и его подруга с корзиной. Они чинно уселись за стол и сразу выпили. Потом еще. Грачев умиленно, пьяно смотрел на своего гостя, пока тот, успев уже сожрать сочный кусок курицы, сытно рыгал.

– Где же вы сейчас живете? – спрашивал у него Грачев.

– Да вот у нее, у Ленки. – Серяков небрежно кивнул в сторону сожительницы.

– А вы, значит, жена художника? – обратился к ней Грачев с улыбкой. – Знаете, вы, должно быть, самоотверженная женщина. Такой талант надо беречь. Терпите и берегите его.… Простите, но я… – Грачев сделал какое-то нелепое, порывистое движение, – Я…прямо здесь и сейчас поцелую вашу руку за вашу с…самоотверженность… – Грачев неуклюже опустился на колени рядом со стулом, путаясь в полах халата, и, наклонившись, с растроганным видом чмокнул грязноватую, жесткую Ленкину руку. Ленка визгливо захохотала, отчего ее заплывший подбитый глаз почти совсем спрятался. Вокруг стола сгрудились гости и с удивлением наблюдали за происходящим. Жена Грачева стояла поодаль, скрестив руки на груди, и молча, презрительно кривила свои красивые губы. Ее большие темные глаза метали молнии, она была готова лопнуть от стыда.

– Д…друзья, – обратился к гостям пьяный хозяин, поднявшись с колен. – Перед вами уникальный талант… Замечательный художник современности…

– Он давно уже ничего у меня не рисует, – сказала Ленка, – но, бывает, охота ему взяться иногда, я знаю… – она любовно взъерошила косматую башку Серякова. Недоумение, которое вначале отражалось на его красной, бородатой физиономии, сменилось теперь пьяным самодовольством. Он весь так и светился гордостью.

– Да, вообще, знаете, многие говорили, что у меня получается кой-чего, – разглагольствовал Серяков, стараясь сохранить тон светской беседы, – ну, там, чего-нибудь такое, с заковыркой. Это я могу.… Но, клянусь, непонятно было, как они меня там терпели. Я, когда пьяный, весь цех гонял…

– Где же вас терпели, не понимаю? – Поинтересовался Грачев.

– Как где? На заводе. Вы там наверно видели плакаты, вывески на дверях.… А еще приходилось цеховые ведра расписывать, тележки, выключатели. Работы было – немерено. Потом выгнали, и, с тех пор больше не рисую…

Над столом повисло, что называется, неловкое молчание.

– Позвольте, – тихо сказал Грачев, – причем тут завод?

– Как же… – удивился Серяков. – Я ведь там художником-оформителем работал.

– А ваши картины?

– Да не, я картины как-то не очень, сроду не рисовал, – отмахнулся Серяков. – Плакаты рисовал, вывески в раздаточную, кладовые, столовую расписывал…

– Так вы разве не Федор Серяков? – упавшим голосом произнес Грачев.

– Нет, не Федор, – смущенно и обиженно ответил бородач, – Виктор я, Виктор Серяков… Федора не знаю…

– Извините, я ошибся, – хрипло сказал Грачев и поднялся со стула. Он нетвердыми шагами покинул веранду, слыша за собой смех гостей. Громче всех гоготал Петухов, ему кто-то подблеивал. Грачев заперся в комнате и увидел из окна, как бородач и его подруга, оба пьяные, долго и навязчиво прощаются с гостями. Поддерживая друг друга, парочка сошла с веранды и скрылась в роще. Грачев сидел в своем кресле в тишине комнаты и ощущал, как почва уходит у него из-под ног. Он обхватил лицо ладонями и вдруг затрясся в долгих, беззвучных рыданиях.

До комнаты долетали, время от времени, взрывы смеха, кто-то назойливо уговаривал податься всей компанией на шашлыки, пользуясь хорошей погодой. Где-то далеко в лесу снова начала визжать электропила…