Нерешительность

 

 

 

Но миром правят собаки
Тела населяют собаки
В мозгах завывают собаки
И выживают здесь только собаки.

Е. Летов

 

 

На Дворцовой площади, как обычно, многолюдно. Погода отличная, туристы прогуливаются туда-сюда с фотоаппаратами, город радостно поблёскивает корабликом на шпиле Адмиралтейства. Я торгую сувенирами и попутно пытаюсь продать свои маленькие зарисовки из жизни скрытого от глаз Петербурга. Предлагаю их иностранцам, они смущённо отказываются. Некоторые даже говорят, что я обманываю и это не тот город, который они видят сейчас, запечатлённый на открытках и буклетиках. Я не пытаюсь переубедить, просто извиняюсь и желаю приятного отдыха. Эх, приехали бы зимой, когда Петербург превращается в грязного и серого бомжа, на головы падают сосульки, а обувь разъедает вездесущая соль, тогда бы я посмотрел на перекошенные от ужаса лица. Летом же они видят тот самый, яркий и пышный город-обман.

Местным моя мазня ещё менее интересна – они к ней просто равнодушны. Изредка подходят молодые ребята с пивом и просят показать им “вот ту футболочку с бородатым” или “ха, смотри, Ленин с макшлаком продаётся, вот это прикол”. Торговля вообще идёт не слишком бодро, шапки-ушанки мало кому нужны, глупые и пошлые матрешки с Горбачёвым или Путиным – тем более. Их я использую в качестве пепельниц. Забавно выбирать, кому же снести половину тела и нафаршировать хабариками с пеплом. Выбрал Горбачёва – у него самая большая голова.

 

Я как раз собирался закурить, когда ко мне подошла она. Протянула яркий буклетик и с какой-то невероятной воодушевлённостью начала рассказывать про здоровье, будущее России, демографический кризис. Симпатичная, надо сказать, попалась агитаторша: красивое личико, слегка полноватая, белобрысые косички на голове. Она улыбалась и продолжала складно излагать краткое содержание плана Путина, отбрасывая мне солнечных зайчиков в глаза висящим на груди значком с медведем. Не знаю, чем я ей так приглянулся, но прошло минут 10, не меньше, прежде чем она замолчала.

– Ну и что, теперь вы точно бросите курить и озаботитесь своим здоровьем, правда? – спросила девочка и ещё шире улыбнулась. А я, значит, стою, как дурак, с сигаретой в руке и не знаю, что с ней делать – затянуться или выкинуть.

– Не готов пока к таким резким переменам. Обещаю, завтра куплю пачку никотиновой жвачки. Такие начальные меры устроят партию?

Она захихикала и продолжала стоять перед моим ларьком, держа в руках кипу буклетов о вреде зависимостей любых видов. Я заново зажёг затухшую было сигарету и начал потихоньку собираться домой.

– Ой, какие красивые картины, это ваши? – спросила она, указывая тонким пальчиком на мои рисунки, которые я спешно убирал в свой вещмешок. – Можно я посмотрю?

Я протянул ей картинки и стал убирать убогие сувениры с прилавка. Уже вечерело, туристов становилось всё меньше и рассчитывать на хоть каких-нибудь клиентов не приходилось. Можно было со спокойной совестью сворачивать торговлю, а по пути домой зайти куда-нибудь и выпить чашечку горячего кофе под прохладным кондиционером.

Закончив сборы и закрыв ларёк, обнаружил, что активистка всё ещё рассматривает виды Петербурга в моём исполнении.

Не знаю, что меня подтолкнуло, но вопрос я задал:

– Не хотите кофе?

Она подняла глаза от картинок и удивлённо спросила:

– Кофе? В такую жару?

 

Мы сели на самое правильное место в кафе – у окна. Я всегда сидел здесь, мне нравилось смотреть на проходящих по Невскому проспекту людей, как они мучаются от жары, на их грустные, временами даже злые лица. Подошла официантка, поздоровалась и с некоторым недоумением посмотрела на мою спутницу – обычно я приходил сюда один. Я заказал эспрессо, она – зёлёный чай. Говорить было не о чем, и некоторое время мы просто смотрели друг на друга. Потом она спросила:

– Вы же родились в Петербурге, правда?

Вопрос конечно странный, мне показалось, что некоторая ирония была в нём.

– Да. Более того, на Васильевском острове.

Она снова захихикала. Я густо покраснел и смущённо потянулся за сигаретой. Поймал на себе ещё один будто бы издевающийся взгляд, но всё же осмелился закурить.

– А я вот из Таганрога. Приехала учиться на юриста, отличница, активистка. Меня, кстати, Таня зовут.

Вроде хвастается, а может, и действительно считает эту информацию важной.

Эх, Таганрог-Таганрог. Ещё один зомби приехал на нашу голову. У меня не очень много знакомых, но даже среди них такое уже не раз наблюдал. Сначала эти рассказы, потом приглашения на шествия, а в конечном итоге с человеком становится не о чем говорить. Он не интересуется политикой, скорее “активизмом”.

 

Слово это придумал Петрович в одну из наших с ним кухонных посиделок. Мы сидели за столом в коммуналке на улице Рубинштейна и пили водку. Окно было открыто, а за окном шла демонстрация. Толпа молодых людей-бездельников отмечала праздник весны и труда – Первое мая.

Петрович закурил папиросу и ностальгически начал:

– Вот, мудаки. Я помню, когда молодой был, тоже любил ходить, красными трусами размахивать. И каждый первомай мой батя, земля ему пухом, наебенивался в говно и избивал нас с маманей. Я думал, что он это с радости. Ага, блядь, жизнь не такая простая. На моё 18-летие в квартиру мусора пришли и батю повязали. Оказалось, он за два часа до этого своего начальника головой на токарный станок насадил, здоровый мужик был, батя мой. Помню, спросили его на суде, зачем он это сделал. Заебал меня, говорит, мудак этот. Работай, на меня орет, сука, работай, уёбок, а то бутылки собирать пойдешь, быдло. А сам бухает целыми днями, активист ебучий. Ну, я его и уебал, козла. Вот такой вот мир, труд, май, ети его. Батю в итоге расстреляли вроде, во всяком случае, мне мать так говорила.

Петрович пустил слезу и разлил ещё по рюмашке, выпил, а потом долго смотрел на марширующую молодёжь.

– Я, вот, в молодости онанизмом занимался, а эти, значит, поколение пепси, активизмом предпочитаю баловаться. Опять революцию придётся делать, видимо. Пионеры сраные.

Слово “активизм” я запомнил. Очень точно сказано, на мой взгляд.

 

А Танюша, пока я думал, какая она дура, промывала себе и мне мозги.

Привиделось, что у неё на шее повязан красный галстук и она вот-вот запоёт “Взвейтесь кострами”. Теперь уже я снисходительно улыбался.

Однако, как бы забавна ни была ситуация, становилось скучно. Надо было двигаться домой. Петрович наверняка уже заждался, у него сегодня день рождения, нужно порадовать старика своим вниманием. Всё равно больше некому.

Выслушав ещё несколько слов про не в меру активную общественную жизнь, я затушил сигарету и таки прервал поток мыслей:

– Танечка, мне, к сожалению, пора. Друзья заждались уже.

– Ой, как жалко. А можно ваши картины на время позаимствовать? Я их друзьям своим покажу, они у меня любят такое. А в обмен я телефончик оставлю, договорились? Будет повод встретиться ещё раз.

Создавалось ощущение, что она берёт картины в заложники. Конечно, это была плохая идея и стоило отказаться, но, если честно, я просто не смог. А может быть, не захотел, не знаю.

– Хорошо, берите. Но я обязательно позвоню, просто так они вам не достанутся.

Она в очередной раз захихикала и, забрав картины, ушла. Торопился домой я, а ушла она первая. Побежала рассказывать, что завербовала ещё одного, как пить дать.

На “ты” мы так и не перешли. Я был слишком интеллигентным, а она, похоже, просто слегка побаивалась. Или стеснялась – маловероятно.

 

 

По пути домой я забежал в магазин и основательно закупился. У соседа, Петровича, сегодня юбилей – ему 60 исполняется. Но, кроме меня, его больше никто не поздравит. Жену он похоронил давно, лет уже десять как, а сын его, примерно моего возраста, героиновый наркоман. Встречаю периодически, он приходит к отцу просить денег. После таких визитов Петрович обычно на пару дней уходит в запой. Тяжело ему приходится, нечего сказать. Так мы и живём вдвоём в почти расселённой коммуналке в самом центре города-героя Ленинграда.

Петрович встретил меня при полном параде. Каждый день рождения он одевал свой лучший костюм – по его словам, в котором женился и в котором будут хоронить. Я принёс коньяк, какую-то нехитрую закуску и большой торт с кремом. От такой заботы Петрович совсем размяк и даже пустил было скупую мужскую слезу. Мы прошли на кухню и, пока он раскладывал закуску по тарелкам, я рассказывал историю про сегодняшнее знакомство с активисткой. Петрович то ухмылялся, то недовольно хмыкал.

Разлили по первой, выпили за его здоровье. Синхронно закурили.

Выпили по второй, снова, естественно, за долгие лета юбиляра.

Петрович занюхал коньяк лимоном и деловито произнёс:

– Не ввязывался бы ты во всё это дерьмо. Завязнешь. Лучше картины рисуй, целее останешься.

Спорить с ним было глупо. Во мне просто проснулся спортивный интерес, куда тропа активиста может вывести и выведет ли. Петрович, конечно, умный мужик, но смелости в нём всегда не хватало, потому и просидел всю жизнь на жопе ровно в своей крошечной комнатушке, работал слесарем на заводе “Адмиралтейские верфи”, даже заработал на красные Жигули, в которых теперь во дворе летом спят бомжи и местные наркоманы. Такая у него "история успеха".

Казалось, что я достоин большего. Я был молод, смел, умён и достаточно талантлив, чтобы оставить после себя хоть что-то значимое, и девушка-активистка могла стать проводником в новый мир. Нащупал в кармане визитку моей новой подруги:

 

Татьяна Зельтцер
Глава Центральной ячейки партии “Будущее России”
Тел. +7 (911) 456-90-87

 

Ни хера себе, из Таганрога. Зельтцер – это вам не Иванова или Петрова, Зельтцер – это куда значимее. На визитке наблюдался редкий случай, когда фамилия человека внушает большее уважение, чем его должность. Смешно, пугающе и очень в духе современной России.

Переписав на всякий случай номер Татьяны в мобильный телефон, я отдал визитку на бизнес-линч Петровичу. Бутылку коньяка мы уже приговорили и он давно снял свой явно неуместный на коммунальной кухне парадный пиджак. Осмотрев визитку со всех сторон, и даже несколько раз проведя пальцем по золотому двуглавому орлу на обратной стороне, Петрович вынес свой, вполне ожидаемый, вердикт.

– Шли эту жидовскую жополизку нахуй, – злобно сказал он, тем не менее, спрятав визитку в висевший на спинке пиджак.

Всё бы ничего, если не знать, какая у Петровича была фамилия. Конечно, в паспорте у него красовалось вполне благопристойное “Кучерявенко”. Я этому вполне верил, пока случайно, разыскивая счета за электричество, не наткнулся на его свидетельство о рождении. Антисемит по фамилии Шендерович, это согласитесь, нонсенс.

Такой вот непростой человек, мой сосед по квартире.

 

На следующее утро, проснувшись, я надеялся выглянуть на улицу и порадоваться очередному солнечному дню из отведённой этому городу сотни. Однако смысла смотреть в окно не было, можно просто слушать. В окна косыми каплями бился дождь, соответственно, на работу можно было не торопиться, а то и вообще не идти. Я не спеша встал, поёжился от холода и пошёл на кухню курить. Первая утренняя затяжка всегда бодрила и приводила мысли в порядок, потому сразу после неё я приступал к обдумыванию своих планов на день. В этот раз, как на зло, никаких интересных занятий не было на горизонте, я взял мобильник со стола и, найдя в записной книжке номер Тани, вдавил кнопку вызова.

Она ответил не сразу, сначала несколько десятков секунд я слушал ублюдский советско-российский гимн, стоявший вместо гудков.

– Я вас слушаю, – холодным и деловым тоном, наконец, ответила Таня.

– Здравствуйте, это вас вчерашний художник беспокоит, как там мои картиночки, понравились друзьям?

Голос её немного потеплел, и дальше она разговаривала куда мягче.

– Ой, как приятно вас слышать! Да, знаете, очень понравились, они даже решили купить кое-что, вы ни хотите подъехать, мы как раз все вместе сидим в литературном кафе. Знаете, где это?

Естественно, не знал. Но, боясь показаться немодным и экономя деньги на долгих объяснениях, как можно спокойнее ответил:

– Да, да, конечно. До скорой встречи.

Первый раз в жизни я решал, во что одеться, более пяти минут. Перемерял всю одежду из своего гардероба в разных сочетаниях, в итоге выбрал белые свободные штаны и легкую гавайскую рубашку. Мне казалось, что это будет вполне уместно, в особенности потому, что дождь кончился и на улице вовсю светило солнце. Постояв ещё немного в прихожей у зеркала и оглядев себя с ног до головы несколько раз, снял со шкафа парусиновую шляпу и, отряхнув её от пыли веков, надел на голову. Всё, теперь я готов в выходу в свет.

 

Это кафе оказалось очень непросто найти. Я уже успел несколько раз передумать и переобдумать смысл моего путешествия, но, в конечном итоге, было бы просто неприлично не прийти, если обещал. О, вот, вроде, и оно. Небольшая вывеска и дверь куда-то в подвал. Около входа, пуская солнечных зайчиков в глаза проходящего пролетариата, стояло несколько роскошных автомобилей. Подумалось, что на них мои новые знакомые приехали посидеть в кафе и поговорить о высоком.

Литературное кафе встретило какой-то очень похабной для такого названия музыкой. Видимо, хозяева считали, что в элитарном заведении должен обязательно звучать джаз. Даже если бы было так, со стилем они всё равно обосрались. Играл старый свинг, под него полагалось танцевать, а посетители напыщенно и с серьёзными лицами сидели, тихо разговаривая. Литературой из всех интересовался только бармен. Он читал побитую книжку в мягкой обложке.

Татьяна сидела в уголке, за небольшим столиком. С ней рядом, с трудом помещаясь на маленьких плетёных стульчиках, расположились два молодых человека. Они были похожи на охранников. Пока я пробирался сквозь наслаждавшихся бездельем посетителей, смотрели на меня соответствующе, думал, что сейчас обыскивать начнут. Подошёл к столу, поздоровался, присел на свободное место. Таня представила своих друзей.

– Это Александр, он молодой писатель, мой школьный друг.

Александр привстал и протянул мне руку. Я её пожал, а про себя отметил, что на писателя он похож слабо. В моём наивном представлении, писатель должен обладать хоть малейшей печатью интеллекта на лица. Этот же персонаж производил впечатление человека, с трудом помнящего своё имя.

Второй Танин друг оказался её молодым человеком. Звали его Сергей, он учился на дизайнера. Даже здесь, в тёмном кафе, на нём были тёмные очки. В тот момент, когда я присел за стол, он рассказывал о том, как его интересует Петербургское уличное искусство, особенно картины, и как тяжело найти действительно стоящих авторов. Не знаю, была ли эта речь заготовлена специально к моему приходу, но благоприятное впечатление она точно произвела. Сергей мне сразу приглянулся.

Мы поздоровались, я заказал себе кофе и сразу заговорил о картинах. Он спросил, во сколько я оцениваю своё, весьма интересное, творчество.

– Каждый художник стоит столько, сколько за него готовы заплатить, – произнёс я заранее заготовленную пару лет назад реплику, которая мне до этого времени ещё ни разу не пригодилась. Сергей усмехнулся, сделал большой глоток чая:

– У тебя есть вполне неплохие картины, у меня – неплохие деньги. Говори, сколько просишь, я тебе отвечу, стоит это того или нет.

– Пятнадцать тысяч, – выпалил я наугад. Именно столько стоил месяц аренды моей комнатушки на Рубинштейна, именно столько было нужно.

– Ну вот, отлично, я примерно на такую сумму и рассчитывал.

Сергей достал из кармана пачку денег, вытащил из неё несколько купюр, а остальные протянул мне.

– Держи, художник, это твоё. Можешь не пересчитывать. Мы своих друзей не обманываем, – сказал он и загадочно подмигнул.

Мне на секунду показалось, будто я делаю что-то незаконное. Деньги положил во внутренний карман своей летней куртки.

 

Договорившись со сливками молодёжи о таинственной встрече в выходные, я отправился гулять по городу. Имея в кармане некоторую, пусть и не слишком большую, но достаточно ощутимую по моим меркам сумму денег, можно было с большим интересом рассматривать пыльные витрины магазинов и разнообразные забегаловки. Вот из Пассажа выходит девушка, её волосы развеваются на ветру, громадные тёмные очки постоянно сползают на длинный нос. В руках – объёмные пакеты, наверное, улучшала себе настроение, “делая шоппинг”. Остановилась на перекрёстке, достала маленький телефон и куда-то позвонила.

Я купил себе стаканчик мороженого и, спрятавшись от растапливающего пломбир солнца под тенью окружающих Пушкина деревьев, продолжал наблюдать за ней.

К девушке подъехал чёрный Бентли, из него вышел молодой парень в камуфляжных шортах и с короткой бородкой. Девушка села в машину, они переехали площадь и остановились напротив. Так близко, что я даже увидел себя в отражении на боковом стекле другой жизни. Такая красивая и богатая пара, мне стало завидно и я начал с двойным усилием кусать обжигающе холодное мороженое.

А потом он её ударил. Прямо так, сидя в машине, наотмашь кулаком по прекрасному личику. Она выскочила из машины, очки всё-таки слетели с лица, из носа капала кровь. Вертит головой по сторонам, ищет помощи у окружающих. С надеждой и я посмотрел на проходящих мимо мужиков, но они только отвернулись, слегка ускорив шаг.

Знаете, мне никогда не приходилось драться. Всю жизнь я каким-то образом избегал силовых конфликтов. Старый друг говорил, что это признак слабости и неполноценности. Я с ним не спорил – не хотелось казаться неудачником, но своё пацифистское убеждение я сохранял. Но меняться, так меняться – вот теперь бегу к Бентли, выбрасывая на ходу недоеденное мороженое, открываю дверь, вытаскиваю камуфлированного мудака и начинаю неуклюже тыкать в него кулаками. Получаю ответный удар в лицо, солёная кровь смешивается с твёрдыми зубами, потом ещё один, на этот раз в живот. Мне больно, я задыхаясь и валяюсь на траве, девушка визжит и бегает вокруг машины, как будто это у Бентли теперь зубы застревают в глотке. Да, мне обидно, я, наверное, хотел превратиться в супермена, а теперь лежу в позе эмбриона, пытаясь справиться с подступающей тошнотой. Только в глупых фильмах девушки любят избитых и слабых. Не в этом мире, не в этом городе.

Перевернувшись на спину, я обнаружил над собой победившего противника. Он несколько недоумённо смотрел на меня, видимо, пытаясь понять, на что я рассчитывал, вмешиваясь в мир его самоутверждения.

– Ты, блядь, совсем охуел, урод? – наконец, сформулировал он свои сомнения.

Чтобы ответить, пришлось сначала сплюнуть мешавшую говорить кровь и немного откашляться. Ощупал языком зубы, пересчитал – вроде только одного не хватает. Уже неплохо.

– Парень, ты мне солнце головой закрыл. Отойди.

На этот раз я получил тычок ногой в рёбра.

– Молчи, убогий. Ты что, блядь, думаешь, тебе можно всё, чтоле. Попал ты, смельчак ебаный.

Это была фантасмагория. Я закрыл глаза и попытался проследить жизненный путь паренька к его чёрному Бентли. Он ведь такого же примерно возраста, как и я, но уверен в себе, силён, богат и успешен. А я вот зато художник. Человек, думающий о высоком. Интересно, а парень со всеми столь учтиво разговаривает или только с теми, кого считает ниже себя? Я ведь определённо был куда ниже. По крайней мере, деньги, лежащие сейчас в куртке, казались мне большой суммой. Лампочка в фаре бентли. Или даже две.

Сегодня я видел людей одного социального положения с этим пафосным и богатым гопником. Они не избивают девушек, плохо изъясняются матом и ведут себя намного более учтиво и вежливо. Но от этого их отношение ко мне не меняется, они всё так же смотрят сверху вниз, оценивая и осматривая со всех сторон, как рыбку в аквариуме. Я понял, откуда ощущение страха и тревоги при встрече появилось – инстинкт раба, к которому приближается господин. Мне хочется подчиняться им только ради того, чтобы тоже приблизиться к ощущению успеха и вседозволенности, я подсознательно завидую – это главные причины. Буду просто художником активистом, с правильными взглядами, тогда меня примут, оставят ради разнообразия. А пока моё глупое восстание окончилось плачевным поражением.

Скажем же дружно “ура!” родившемуся активисту.

 

Подбитый глаз заплыл, и приходилось ориентироваться лишь по одному. Я прокладывал путь домой через самый центр самого красивого города на земле. Сам выглядел, однако, тоже совсем не плохо. На рубашке красовались пятна свежей крови, в улыбающемся рту не хватало одного переднего зуба, да и форма лица слегка поменялась на менее правильную.

Зашёл в свой любимый магазинчик недалеко от дома. Охранник на входе ощутимо напрягся. Улыбнулся ему, но от этого он, похоже, насторожился ещё больше, привстал со своего стула и буквально приклеился ко мне. Взяв пачку пельменей похолоднее и две бутылки недорого пива, я прошёл на кассу. Кассирша сидела и увлечённо читала какую-то книжонку, обратила внимание на меня лишь из-за грохота неудачно поставленных на ленту бутылок. С грустью осмотрев моё разноцветное лицо, сочувственно поинтересовалась:

– Кто же это тебя так отделал?

Я прижимал к лицу холодную пачку пельменей и не знал, что ответить. До сих пор было непонятно, как назвать человека, с которым я сегодня столкнулся. Особенно если учесть, что он ещё и забрал все мои деньги, пригрозив при этом найти позже и забрать ещё. Сказал, что его лицо стоит больше пятнадцати тысяч, однозначно.

– Да, с хулиганами подрался. Девушку защищал.

Кассирша покачала головой и открыла кассу, отдать сдачу из нескольких монеток. Вот и все оставшиеся от денежного великолепия финансы.

 

– А шляпу куда подевал, герой?

Петрович делал мне водочный компресс, параллельно потребляя компоненты внутрь. Он с интересом прослушал всю рассказанную мной историю, частенько при этом беззлобно посмеиваясь. Телевизор Петрович отрицал, поэтому общение со мной было его главной связью с миром и источником самых свежих новостей одновременно. Я же работал в основном на политическом фронте, разыгрывая передачи «Эха Москвы» в лицах, изображая из себя Путина, спасающего тигров в Тайге, и Медведева, принимающего с серьёзным лицом всех министров по очереди. Медведев получался всегда убедительнее.

– А как же твои новые значимые друзья, почему им не позвонил? – с удовлетворённой иронией в голосе спросил Петрович. Думает, что оказался прав в своих антисемитских предположениях.

Говоря начистоту, у меня возникала мысль обратиться к Сергею за помощью, но была отметена как абсолютно идиотская. По какой причине эти люди, которых я знаю-то всего пару дней, должны мне помогать? Тем более что, по всем современным раскладам, виноват я сам. Моральная сфера жизни человека оценивается законом совсем иначе, нежели физическая, потому сидеть бы мне лучше тихо дома, зализывая свои разнообразные боевые раны.

– Да не друзья они мне, Петрович. Так, знакомые. Неплохие ребята, кстати, оказались, вроде, – как можно бодрее ответил я, но голос, похоже, всё же дрогнул.

– Ну-ну, шёл бы ты, полежал, а то сидишь зелёный весь, как сопля. Давай-давай, я пока пожрать что-нибудь сделаю.

 

Лёжа на узкой кровати и рассматривая сквозь один глаз белый потрескавшийся потолок, снова думал. Мысли двигались очень вязко, периодически спутываясь друг с другом, а временами и вовсе сбивались в большой липкий комок. Я уже не был абсолютно прав, может быть, всё не так однозначно, как изначально казалось. Стараясь оградить себя от всевозможных шокирующих ситуаций, я выдумал собственный мир со своими моральными устоями и принципами, а теперь он начал рушиться, открывая настоящую и невыносимо отвратительную правду. И дело вовсе не в том, что получил по морде, это для многих вполне обыденная ситуация. Просто теперь понятно, насколько же я ничтожен и примитивен в своих представлениях об обществе, в котором имею несчастье проживать. Настало время окунаться в это самое общество с головой и постараться там не слишком прижиться.

С кухни пахло луком – Петрович готовил своё коронное блюдо, но есть не хотелось, даже начало слегка подташнивать, потому, когда он пришёл звать меня к столу, я сделал вид, что сплю. А вскоре и в самом деле понял, что страшно устал, да и пульсирующая боль по всему телу не давала покоя. Отвернулся к стене и, считая узоры на старых обоях, привычно и как-то по-детски легко заснул, подложив кулачок под голову.

 

 

Подставляя побитое лицо уже потихоньку остывавшему летнему солнцу, я лениво предлагал проходящим мимо гражданам и негражданам приобрести кусочек загадочной русской души. Была суббота, торговля шла довольно интенсивно, удалось даже продать несколько завалявшихся плетёных лаптей, что уж было совсем невероятной удачей.

Звонили мои активистские друзья, спрашивали, не хочу ли выбраться куда-нибудь вечером. Я хотел, самым неожиданным образом ощущал потребность в человеческом общении, чего раньше не случалось, лишь в минуты совсем экстренного отчаяния. Согласился, они пообещали за мной заехать. Весьма приятно.

На площади, как обычно, ребята катались на скейтбордах. Смотря на них, я вспоминал свою, не бурную и не очень интересную, юность. Ни к каким молодёжным группировкам или движениям не принадлежал, на учёте не состоял, не привлекался. Был хорошим, добрым, наивным молодым человеком, таким, надеюсь, и остался. А на самом деле завидовал – почти всем, интерес и тревогу какую-то вызывали во мне все проявления непохожести на других. Хотел быть, как они?

Нет, не хотел. Слишком уж это всё ограниченно и зажато в хоть и неформальные, но рамки. Мне всегда хотелось абсолютной и неограниченной свободы – её нигде не было. Разве что, глубоко внутри меня самого. Очень глубоко.

Пришёл домой, принял ледяной душ, такой, что сердце едва не остановилось. Потом долго сидел в своей комнате и смотрел на незаконченные картины. Их было много, и историю каждой я помнил отлично. Вот этот пейзаж нарисовал, когда в первый раз влюбился. Просто выдумал его, представив место, где хотелось бы оказаться. Чувства пропали, пропало и то место, потому теперь и висит пейзаж на стене, как памятная грамота.

Или вот, мальчик с отцом идут по парку. У мальчика в руке нитка от шарика, самого шарика на картине просто нет. Не успел нарисовать, потому что не выбрал цвет. Я писал эту картину после смерти отца, но забраковал её как выдуманную. Такого счастливого рядом с ним меня никогда не было. Потому и шарик нарисовать не получилось – его просто не существовало.

Последнее недописанное полотно вызывало самое большое недоумение – на нём толпа людей с символикой партии власти стояла у Зимнего дворца. Теперь я уже сам не мог объяснить, почему это нарисовал, но получилось достаточно забавно, тем более что на рабочих и крестьян новые активисты были похожи слабо. Подумалось только, что неплохо бы на заднем плане изобразить стреляющий “Забава-бар”, как символ контрреволюции. Эту картину я оставил, а остальные спрятал под кровать – ими заниматься не было никакого желания.

 

А вот я сижу на заднем сидении роскошного джипа, несущегося по ярко горящему Невскому проспекту. За рулём Александр, Саня, как его ласково называли друзья, я же предпочитал более приятное уху имя Саша. Саша определённо находился под действием веществ. Он очень резко крутил рулём туда-сюда, периодически отвлекался и смотрел в боковое стекло несколько десятков секунд, залипая на огоньки.

Однако всем сидящим в машине было насрать: Сергей задумчиво тыкался в свой айфон, загадочно улыбаясь, Таня на заднем сиденье и вовсе плавала в каких-то иных мирах. Со мной она даже не поздоровалась.

Чтобы было не так страшно, я прикладывался к купленной “в дорогу” бутылке виски. Было гадко, противно и временами передёргивало, но страх постепенно отступал. Становилось даже интересно, чем это всё закончится.

– Да мы за город поедем, лето же. Там тусовка отличная намечается, познакомишься хоть с нормальными людьми, не всё же тебе со своим соседом гульбанить.

Откуда? Откуда, блядь, он знал про моего соседа? Никому не рассказывал вроде, даже словом не обмолвился.

Я поймал довольную улыбку Сергея в зеркале. Ему явно доставляло удовольствие смотреть на мои мысленные мучения.

– Да ладно, не напрягайся. В самом деле, должны же мы были о тебе узнать слегка, а то больно ты стремительный парень.

Почему-то стало смешно от этого всего. Я, смеясь, представлял себе, как они втроём обсуждают мою кандидатуру на место нового друга-товарища. Держат по очереди в руках тоненькую папочку с моей биографией, смотрят фотографии. Быть может, даже допрашивают Петровича, ослепляя его моей настольной лампой, ходят в ботинках по моей комнатушке, рассматривают полотна, висящие на стене.

– Проверочку, стало быть, я прошёл?

Сергей продолжал улыбаться в зеркало.

 

Виски уже кончался, дорога сменилась на загородную. Саша прекратил залипать и даже пытался как-то оживить разговор, но вести с ним беседу никто желания не имел. Я глядел в окно, а Сергей, едва мы из города выехали, начал торопливо звонить, договариваясь о чём-то. Меня это не интересовало, потому я не особо вникал в происходящее. Несколько минут спустя мы съехали с шоссе на узкую дорожку.

– Почти приехали. Крепись, художник, – повернулся и подмигнул Сергей.

Цель нашей поездки была слышна издалека – музыка долбила так, что тряслись тоненькие деревца вдоль дороги. А уж когда я увидел сам дом, признаться, был удивлён. Он был таких размеров, что даже глазами сразу не поймать весь фасад. Дворец, не иначе.

Открылись ворота, два бодрых охранника с автоматами стояли на въезде, придавая всему ещё больший налёт элитарности. Мы проехали на стоянку, там всё было забито машинами, прямо как из каталога “Правильные автомобили для достойных людей”. Достойные люди начинались совсем не далеко – прямо за стоянкой, на капоте красной Феррари целовались два парня. Определённо, мне здесь нравилось.

Нет, не подумайте, я не гей. Даже, скорее, гомофоб. Просто всю жизнь я мечтал побывать на такой вечеринке, где всем на всё насрать – с тех пор, как мне начали внушать, насколько это плохо, что они прожигают свою жизнь, просаживают её на бухло и наркотики. А вот тут всё в порядке вещей, всех всё устраивает, все довольны и счастливы – люди знают, как надо жить. Молодцы, свобода.

Мы прошли в дом – в нём было на удивление чинно и прилично. Красивые молодые распиздяи ходили туда-сюда, периодически вступая друг с другом в не напрягающие беседы. Броуновское движение, не иначе.

– Пошли, я тебя с хозяином дома познакомлю. Смотри, не начинай опять хуйню нести, не расстраивай нас.

Шли мы долго. Дом внутри оказался ещё больше, чем снаружи. Длинные, тускло освещённые коридоры переходили в огромные тёмные залы. Всё вокруг очень напоминало замок с приведениями из детских ужастиков, только паутины не хватало. Владелец вдохновлялся английской средневековой архитектурой, при этом разбавляя её итальянской мебелью и трогательно-китчевыми красными торшерами, прямо как на советских кухнях.

 

В конце концов, мы упёрлись в массивную двойную дверь. Она была приоткрыта, чувствовался легкий запах табака. Негромко играла музыка – совершенно нежданный для подобной обстановки фьюжн. Сергей тихо открыл дверь и вошёл, пригласил меня за собой. Небольшая комната, на всю противоположную от двери сторону громадное окно, из которого отлично просматривался двор. Во дворе бассейн, в котором гости забавно и наивно купались, однако никакого шума через окно не было слышно. В углу поскрипывал проигрыватель пластинок, а сам хозяин дома восседал спиной ко входу на большом кожаном кресле, периодически выпуская большие тучи сигарного дыма.

Я вопросительно взглянул на Сергея, не очень понимая, как себя здесь вести.

– Владислав Юрьевич, вот я и художника вам привёл. Помните, про которого Татьяна рассказывала?

Сказав и не дождавшись никакой реакции, он вышел так же тихо, как и вошёл.

Я остался наедине со своим страхом и непонятным человеком в кожаном кресле.

 

– Наверное, ты не можешь понять, что здесь происходит. То есть, ты наверняка не можешь этого понять, что совсем не удивительно. Я не буду говорить тебе, кто я такой, почему ты сейчас стоишь за моей спиной и удивлённо таращишься на мой затылок. Это всё не очень важно. Скажи ты мне лучше, как тебе мои ребята, подружились уже?

– Знаете, я их всего неделю знаю, поэтому...

– И именно поэтому они тебе понравились. Не стоял бы ты сейчас здесь, если бы было не так. А ребята они хорошие, будущее этой страны. Светлое будущее, в которое мы все уверенно движемся.

На словах про будущее его голос стал более звонким и весёлым. То ли он говорил это с пафосом, а то ли просто издевался.

– Вот ты, наверное, хочешь узнать, чем вся эта толпа внизу занимается и, вообще, зачем мне все эти нахлебники здесь нужны.

Он повернулся ко мне лицом. Совсем молодой человек, выглядевший слишком официозно для своего возраста, он напоминал ребёнка, сидящего в папином кабинете, пока тот ушёл по делам. В правой руке он держал толстую и короткую дымящуюся сигару, а левой крутил стоявший на столе стакан с виски.

– Хм, а они, похоже, недаром о тебе так хорошо отзывались. Говорят, лишнего не спрашивает, вопросами не надоедает. Хотя, молодёжь нынче вся инертна, всем на всё наплевать, лишь бы денег на тусовки хватало.

Говоря это, хозяин дома принялся пристально меня разглядывать.

– И ведь это чертовски здорово, а? Это значит, что у них не остаётся проблем, забот и тревожных мыслей. Хорошо, когда человек чувствует себя счастливым, не правда ли?

Он продолжал смотреть на меня, ожидая какой-нибудь реакции.

– Но ведь это же просто обыдление какое-то, – неуверенно пролепетал я, отводя глаза.

Хозяин дома покачал головой и, указывая рукой с сигарой на свободное кресло, велел:

– Садись, сейчас расскажу тебе, что к чему.

 

То, чем мы занимаемся, это не политика и не идеология. Здесь всё намного проще с этической точки зрения, но тяжелее со стороны реализации. Если представить, что вся молодёжная тусовка, это некое подобие речки, то большинство спокойно и размеренно плывёт по течению – они со временем попадают в океан скучной и серьёзной взрослой жизни. С такими всё понятно, они легко поддаются убеждению и рекламе, хотя некоторые так о себе и не думают. Но, в любом случае, говорить об этом не слишком интересно.

С другой стороны, всегда есть кто-то, для кого движение по течению – это противоестественно. Такие ребята отчаянно пытаются бороться с общим направлением. Многие тонут, не справившись с общим движением, иные просто сдаются и продолжают путь вместе со всеми. Этим всегда кажется, что они-то знают правду, их-то точно не обманут. Но, как ты сам понимаешь, это всё тоже не от сильного ума.

Ты думаешь, что не подходишь к этим двум группам? Да, есть и такие. Они ещё не смогли определиться, куда им двигаться, и потому стоят на маленьком островке посередине реки, наблюдая за всем этим копошением, думая, что им предпринять и как быть дальше. Со своего спокойного и безопасного места видно, как бесполезны все попытки плыть против течения, равно как и очевидна ничтожность движения в общем потоке. В конце концов, чаще всего сомневающиеся ныряют в реку ко всем остальным, очень редкие выдерживают созерцательное одиночество и совсем уж немногие сохраняют трезвый ум в таких условиях.

А теперь самое захватывающее – кто же мы и чем мы во всём этом безобразии занимаемся. А на самом деле, всё очень просто – мы люди, которые выбирают направление течения. Вся современная молодёжная культура и контркультура так или иначе находится под нашим скромным влиянием. В один миг то, что ещё вчера было модным и общепринятым, переходит в маргинальное и, напротив, маргинальное переходит в, как говорит молодёжь, мейнстрим – не само по себе, конечно, а в соответствии с нуждами общества и государства.

Вот так вот, вкратце, мы и существуем. Точнее, вы все существуете.

 

Он закончил рассказывать, допил виски и громко поставил стакан на стол. В комнату вернулась тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием закончившейся пластинки. После всего этого сумбурного рассказа у меня вертелся в голове лишь один вопрос.

– А нахрена, в таком случае, нам сдался ты со своим соседом-антисемитом и наивными картинками, хочешь спросить?

Меня передёрнуло. Хозяин дома смотрел прямо в глаза и как будто читал мысли. Я, как можно спокойнее, собравшись с силами, ответил:

– Хотелось бы знать. Не помешает.

– А здесь секрета никакого нет. Ты как раз из тех самых инертных наблюдателей, которые никуда не лезут. Таким тяжело промывать мозги, гораздо проще привлечь их на свою сторону, заинтересовав материальными благами – коли уж вы безыдейные и умирать за Россию-матушку не собираетесь.

Он снова глухо и неискренне засмеялся.

– Я хочу, чтобы ты с нами сотрудничал. Станешь модным художником, хоть левой пяткой рисуй – главное, чтобы все думали, что это актуально и современно – а в этом мы тебе поможем. Музыканты и писатели у нас есть, а изобразительное искусство нынче в России не на подъёме – маловато художников молодых, да и рисуют они не то совсем, что нужно. И глупы, вдобавок, и до денег уж очень охочи. Так что особо не обольщайся, выбирать особо не из кого, чем богаты, как говорится.

 

Обратно по длинным коридорам я шёл уже один. Всё услышанное с трудом и нехотя устаканивалось в голове. Интересное выходило положение – я проскочил таки в высший сорт людей, но при этом всё происходящее меня донельзя унижало. Над предложением мне дали время подумать и отправили развлекаться с моими возможными товарищами по оболваниванию непутёвой молодёжи.

Коридор вывел на балкон, выходящий на огромных размеров гостиную. В ней продолжался фуршет, только теперь он был насквозь фальшивым и неинтересным на фоне новых фактов. В углу, у небольшого диванчика, я заметил своего недавнего знакомого из Бентли. Он был всё в тех же камуфлированных штанах и этим достаточно сильно выделялся среди окружавших его выходных костюмов.

– Ну что, как вам наша выходная вечеринка?

Я обернулся и увидел Таню. Она вернулась из других измерений – выглядела куда лучше, чем во время нашей поездки в машине.

– Да я только подошёл, знакомился с хозяином дома. Очень незаурядный человек оказался.

Она, как обычно, захихикала

– Он такой, не поспоришь. Вы ещё с кем-нибудь из присутствующих знакомы? Могу представить некоторым личностям, если хотите.

– Ну, как сказать. Вот с тем молодым человеком в камуфляжных штанах имело место... некоторое знакомство.

Она бросила взгляд на моего камуфлированного знакомого.

– Надо же, познакомился с сыном хозяина раньше, чем с ним самим. Как вы его находите?

У меня закружилась голова и застучали молоточки в висках. Извинившись, я торопливо спустился по лестнице и вышел во двор.

 

А вот здесь было намного лучше. Музыка продолжала гулко биться в доме, а на улице свежий воздух и окружавший дом лес, будто нейтрализовавшие всё смятение, всё спорное, что накопилось в душе и уме за последние несколько дней. Я осматривался по сторонам, обводил безразличным взглядом припаркованные на стоянке автомобили – их было огромное количество. Роскошный бы взрыв получился – подумал я и, наконец-то, улыбнулся.

Пройдя по идеально ровному газону несколько метров и упёршись взглядом в гаражную дверь, я упрочил идею взрыва в своей тяжёлой голове – около гаража стояло несколько бочек с нарисованными знаками “Огнеопасно”. Я запрыгнул на одну из них и закурил, покачивая ногами. А, между тем, план уже окончательно сложился, превратился в цепочку простых, элементарных действий. С этой стороны дома было совсем тихо, музыки почти не было слышно. Прислонившись к стене, у которой стояла бочка с топливом для будущего газенвагена, я прикрыл глаза, для пущей уверенности накрыв их своей большой ладонью. Нужно было первый раз в жизни разрешать спор между разумом и эмоциями – всё предложенное мне звучало абсурдно, но заманчиво одновременно.

 

– Ты чего, поспать решил, сосед?

Перед мной стоял Петрович. Он босиком топтался на откуда-то взявшемся летом снегу и торопливо курил папиросу. Несмотря на снег, было тепло. А вокруг... Ничего. Светящаяся пустота и ничего, за что мог бы ухватиться взор.

– Чего молчишь-та? Зачем, думаешь, пришёл? Водочки с жидами выпить? Эх, а говорил – думающий, смеялся над всеми этими мудаками. С кем повёлся, того и набрался.

Он злобно сплюнул на яркий снег. Плевок долетел до земли и вспыхнул синеньким огоньком. Я приоткрыл было рот, чтобы оправдаться. И ещё раз открыл. Слова пропадали на пути от моего мозга ко рту, застревали где-то на середине, не доходя до голосовых связок.

– Нечего сказать, конечно. Хватит разговаривать, пропиздел ты своё уже. Моё поколение тихонько шепталось на кухне, ваше – нагло орёт, затыкая рты другим. А толку, скажи мне, блядь, где толк? Ничего не поменялось, все в говне по шею, в рот уже затекает – а ты всё говоришь, говоришь, говоришь, сука.

За спиной раздался громкий хруст снега. Петрович замолчал, напряжённо смотря через моё плечо. Я повернулся, увидел парня в камуфляжных штанах – он не спеша направлялся к нам, сидя на белом коне. У коня горели огнём копыта и были надеты солнцезащитные очки на морде.

– О, пожаловал, главный говнюк.

Петрович затушил папиросу о свою ладонь и спрятал её в карман.

– А ты, папаша, сам бы поменьше говорил. Ты ему никто, он тебе никто и вместе вы все никто. У парнишки шанс появился, вырваться, подняться...

– Да, мать твою, подняться и потом до конца жизни мразью летать.

– Мразью, зато летать. Мы не убиваем, не калечим – просто указываем сомневающимся, куда и как идти, за руку их ведём. А вы всё в своё болотце их тащите, старые коммунисты. Нету в вас самих решимости, иначе не просрали бы страну.

– Ты поживи сначала с моё, сосунок. Ишь, будет он меня обвинять, сучёнок мелкий.

Камуфляжный парень спрыгнул с коня и подошёл поближе. Теперь он стоял прямо за моей спиной, я даже чувствовал его дыхание.

– Да твой слабак всё равно ничего не решит, зря только мы с тобой здесь срач развели, старый. Он привык смотреть, созерцать. Философ, ненужный человечек.

– Решит. Только без тебя.

Петрович полез в куртку, вытащил оттуда револьвер и направил его прямо на меня.

– Давай, стреляй, убьёшь его – всем легче станет.

– Его не убьёт, если он честный, – сказал Петрович и нажал на курок.

Серебряная пуля жгуче просочилась сквозь мою грудь. Сзади раздался сдавленный хрип.

 

Я проснулся от того, что выпавшая из руки сигарета прожгла дыру в футболке и теперь тщетно пыталась преодолеть кожу. Было больно, я подскочил с бочек и стряхнул сигарету с себя. Вот это сон, будто я не сомневался никогда, будто благословил меня на это Бог, какой-то Бог, в которого я всё равно не поверю. Но зато он в меня, похоже, верит.

Найти подходящие канистры оказалось достаточно просто – в мусорном баке у таких людей, при желании, можно целое состояние разыскать, на целую жизнь хватит. Гораздо труднее было перелить бензин из большой бочки – я несколько раз ронял её, расплёскивая топливо на белые штаны, пока не наполнил ёмкости для розжига межклассовой розни до горлышка.

Всё, можно было начинать.

В гостиной, где скопилась основная часть высшего общества, стояло целых два камина. Это сильно упрощало задачу, да и спички были не нужны – вечер выдался сырым и в момент, когда я уходил, специально обученные люди занимались розжигом.

Спрятав канистры в кустах, я обошёл “парадную” часть дома, где собралось большинство гостей. Нашёл три двери, две подпёр пустыми бочками. На третью бочки не хватило, я подёргал ручку – дверь закрыта. Надеялся, изнутри её без ключа не отопрёшь.

Оставалось только выбраться на крышу. Самое низкое место было на гараже, туда я и пошёл. Закинул канистры наверх, подпрыгнул и зацепился руками за кромку. Руки пронзила жуткая боль – острая кромка порезала кожу. Я подтянулся и попытался опереться на руки. Казалось, что ещё немного, и крыша отрежет мне пальцы. Из последних сил я рванулся вверх и вполз на крышу. Пальцы страшно болели, их было не согнуть. Посмотреть на свои руки я боялся, пришлось в темноте снять футболку, разорвать и обвязать кровавые пальцы. Прохладный вечерний воздух взбодрил, пробежав по голому торсу. Накинув куртку и аккуратно взяв канистры, я пополз к дымоходам.

 

Ползти было трудно, к пальцам вернулась чувствительность, а вместе с ней и боль. Канистры с каждым движением становились будто тяжелее. Всё чаще я останавливался, казалось, что эти десять метров никогда не кончатся.

Когда я достиг вершины, уже совсем стемнело. Поставив канистры на небольшую плоскую площадку перед дымоходом, я присел на сам дымоход и закурил. С такой высоты был виден окружающий лес, а за ним маленькие светящиеся машинки неслись по плохо освещённому шоссе. Переведя взгляд на внутренний двор, я похолодел. Из единственной незакрытой двери на улицу вышла Таня. Она обеспокоенно озиралась по сторонам, прошла несколько раз по двору, заглядывая в не затронутые фонарём участки. По всей видимости, она искала меня, удивлённая резким уходом и долгим отсутствием. Не найдя меня во дворе, она достала телефон.

Телефон! Я попытался разыскать свой, но онемевшие руки плохо чувствовали, и потому я нашёл его, только лишь когда раздался предательский звонок. Громкий, в ночной тишине он был слишком звонким, чтобы остаться незаметным. Таня подняла голову.

– Эй, что вы там делаете? Гуляете по крышам в ночи?

Она ничуть не удивилась моему местоположению.

– А как вы туда попали? Лестницу Серёжа ещё в прошлом году убрал, когда один из наших отправился в полёт оттуда.

Я не ответил ей. Спросил вместо этого сам:

– Таня, а дверь, из которой вы вышли, захлопывается?

– Да, нужно звонить, чтобы войти назад. Мне уйти?

– Нет, что вы, оставайтесь.

Я воодушевлённо схватил канистру и сорвал с неё зубами крышку.

– Таня, а ты знаешь стихотворение про флейту водосточных труб, Маяковского?

– Конечно, мы в школе учили когда-то.

– Тогда – читай, не спеша и с интонацией. Как на уроке.

Я сразу смазал карту будня,

 Медленно наклонил канистру. Бензин, сначала тонкой струйкой, с каждой секундой быстрее выливался в дымоход.

плеснувши краску
из стакана;

 Звонко пробегал поток по стеночке, направляясь вниз.

я показал на блюде студня
косые скулы океана.

 Наконец, он достиг огня. Дымоход осветился заревом. Кто-то в доме оглушительно завизжал. Визг эхом поднялся ко мне, вместе с пламенем отражаясь от стенок дымохода.

На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.

 – Что ты делашь? Прекрати, что ты делаешь, стой! – вдруг осознавшая происходящее Таня прекратила читать Маяковского и теперь в ужасе металась по вмиг посветлевшему двору.

Пришлось дочитывать стихотворение самому, выливая вторую канистру.

А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

 Топот снизу был уже намного более настойчивым, чем прежде. К женским вскрикам добавились мужские. Кто-то пытался выбить окно. Надёжные немецкие стеклопакеты не поддавались.

 

Когда бензин во второй канистре иссяк и пора было уходить, я вновь посмотрел во двор. Таня сидела на траве и звонила куда-то по телефону.

Соскользнув по крыше, я спрыгнул на по-прежнему ровный газон и что есть сил побежал через двор. Оттолкнув опешившего от всего вокруг охранника, я выскочил на дорогу и тотчас же свернул с неё, окунувшись в спасительную темноту леса.

 

Когда я добрался до города, солнце уже светило в окна новостроек, мимо которых меня вёз смелый дальнобойщик Саша. Что заставило его подобрать ночью на дороге парня в куртке на голое тело с окровавленными руками, я не знаю.

– Друг, где тебя выбросить? Я на базу ща поеду.

Я попросил его высадить у ближайшего по пути метро.

– Слушай, а чего от тебя так горелым несёт? Шашлычки штоле с друзьями неудачно пожарили?

Он громко рассмеялся своей удачной шутке.

Нужно было решать вопрос с оплатой проезда.

– Саш, слушай, у меня денег нету, давай я тебе свой телефон оставлю. Он не новый, конечно, но вполне себе по моде.

Саша прекратил смеяться и с недоверием на меня посмотрел. Пришлось вынуть телефон из кармана и положить его на полочку перед лобовым стеклом. Саша взял телефон в руку, внимательно осмотрел и со знанием дела поинтересовался:

– А эмпэтри-то на звонок можно ставить? А то у всех парней уже можно, а я как лох какой-то хожу.

 

Я надеялся, что Петровича дома нету. Открыв дверь и войдя в квартиру, я услышал громко работавший на кухне телевизор. Подумал было, что просто забыл выключить, когда уходил, ведь Петрович телевизор игнорировал.

“20 человек погибло сегодня ночью в пожаре, случившемся при невыясненных обстоятельствах на двадцатом километре Приморского шоссе. В частном доме...”

Путь по коридору до кухни казался вечностью

“По предварительной версии, причиной стал поджог. Личность поджигателя устанавливается”.

На кухне, уставившись в телевизор, сидел Петрович. Когда я вошёл, он повернулся и посмотрел на меня широко открытыми глазами. Молча смотрел на меня.

Так мы и стояли, пронизывая друг друга взглядами. Оба всё прекрасно понимали.

– Убийца! – взревел Петрович и поднял руку с неизвестно откуда взявшимся пистолетом. Видимо, он держал его всё это время в руках, просто я не обратил на это внимания.

– Зачем ты их, сволочь, зачем? Я убью тебя, урод. Лучше беги, беги отсюда, пока я не выстрелил. Беги, я кому говорю, чтобы я тебя больше не видел! – он кричал истерично, сжимая пистолет в трясущейся руке.

– Ты не сможешь, Петрович. Я сумел, а ты не сможешь. Ты слишком слабый, трусливый...

– Ссссссссссуууукаа, – шипел уже красный от злости Петрович. Его палец, лежавший на курке, начал сжиматься.

– Меня всё равно твоя пуля не возьмёт, Петрович. Я честный, а честных этим не убить.

Он, по-звериному рыча, нажал на курок. Свинцовая пуля с грохотом вылетела из ствола.

 

 

 

15 февраля – 25 апреля 2011 года

 

 

 

Автор настойчиво говорит спасибо: всем своим друзьям, которых он основательно заебал своими писательскими изысканиями, и персонально: Карлу за “Браток, это – говно. Надо многое переделать”, Русе за многочисленные исправления пробелов в грамматике и пунктуации, Кириллу К. за “Нравится – так пиши, нехуй сомневаться”, Пиратию за рок-н-ролл, Назарчуку за недоверие, Валдику за дачу и мост, ведущий к ней; своей неожиданной музе, благодаря которой автор внезапно стал автором; родителям, не знающим, что автор умеет писать что-то длиннее своего имени.

 

Без вас всех этого рассказа бы не было (что, возможно, к лучшему).

 

Спасибо, если вы действительно дочитали досюда, а не просто перелистнули в надежде найти окончание.

До новых встреч!