Под небом, которого нет

 

 

 

Мне иногда кажется, что я сумасшедший. Что я воспринимаю все не так, как оно есть на самом деле и хуже всего – не так, как другие. Меня это стало беспокоить только в последнее время. Даже не знаю, что стало предпосылкой тому: моя женитьба, смена звезд или то, что все куда-то бегут под небом, которого нет. Боюсь и сейчас я говорю очень непонятно. Это, наверное, потому, что я совершенно не знаю сущности вещей. Я много раз спрашивал у других людей об этой сущности, и все они с уверенностью мне объясняли. Но чем больше людей мне об этом рассказывали, тем больше противоречивых чувств возникало во мне. Видимо из-за того, что каждый говорил совершенно не так, как другие.

Например, вчера я покупал хлеб и спросил продавщицы:

– Это точно хлеб?

– Да, – ответила она.

– Но откуда вы знаете, что это не что-нибудь другое?

Я думал, она начнет раздражаться, но в ее глазах была совершенная пустота и спокойствие, которое может быть только у бездны. Хотя я точно не уверен, есть ли спокойствие у бездны. Бывают моменты, когда мне кажется, что нет ничего громче абсолютной тишины, что от нее даже уши может заложить.

Глаза продавщицы казались мне, как будто стеклянными.

– На ощупь – это хлеб! – заключила она, и я потерял всякий интерес к дальнейшему разговору. Вдруг, меня нагнал какой-то старичок сангвинического типа и сказал:

– Никогда нельзя узнать настоящий хлеб, пока его не попробуешь. У хлеба есть свой определенный вкус.

– Значит, Вы не считаете, что его можно узнать на ощупь? – спросил я.

– Конечно, нет! Это ведь полный бред, – рассмеялся он, то ли своей уверенности, то ли тому, что срифмовал слова.

Потом он отстал от меня, все еще улыбаясь. Мне показалось, что он откровенно хвалит сам себя и поглаживает по голове. Я не стал придавать особого значения и стал возвращаться домой.

Пример с хлебом был довольно прост. Наверное, потому, что хлеб не имеет какое-то огромное значение. Потому, что люди могут жить совершенно без хлеба. Только они не знают, что могут и им это никто не скажет, чтобы не подрывать пищевую экономику, или потому, что это в действительности очень важно. Ведь хлеб всему глава. Или голова? Хотя какая разница между головой и главой? Принципиально, ее, наверное, нет.

 

 

*   *   *

 

Я отчетливо помню, как спал в тот день. Помню каждую секунду своего сна. Нет, мне ничего не снилось. Я видел только темную пустоту, похожую на бездну. И еще, было оглушительно тихо, я даже хотел закричать от боли в ушах, но потом подумал, что я всего лишь сплю, и мне не хотелось будить свою жену. Я попробовал нащупать ее рукой, чтобы обнять, но нащупал только пустоту. Несколько минут, а может быть и часов, я лежал и думал – не приснилась ли мне она? Быть может, ее вовсе и не было никогда в действительности? Или она была, а потом исчезла? Ведь так бывает: иногда есть человек, а потом он просто исчезает и этого даже никто не замечает. Был и исчез – что же тут удивительного?

Наконец, я все-таки открыл глаза. Жены, и, правда, нигде не было. Я хотел взять сигарету и закурить, не вставая с постели. Потянулся к тумбочке и начал искать пачку, пока не вспомнил, что я не курю и даже не переношу табачный дым. Странно, как я мог забыть об этом? Мне вдруг стало противно, как будто я все же закурил. Потом вспомнил, что мне нужно спешить на работу. Сколько же сейчас времени? Я встал и начал ходить по комнатам и искать часы. Вдруг, обнаружилось, что у меня в квартире совсем нет часов. Хорошо, что есть солнце. По солнцу всегда можно узнать сколько времени. И вообще, все часы на свете, это лишь жалкая пародия на солнце. Они для этого и были созданы, чтобы, не видя солнце, знать, где оно сейчас находиться по отношению к земле. Или земля по отношению к солнцу? Или они по отношению друг к другу? А может, земля по отношению к своей оси? Я не знаю, что к чему относится и что чего важнее. Вообще не знаю.

Как только я вспомнил, что есть солнце, я захотел выглянуть в окно, чтобы узнать, сколько времени или еще что-нибудь узнать. Но в окне на меня смотрело какое-то очень любопытное лицо. Могло ли такое быть? Я живу на двадцать четвертом этаже. Я очень озадачился, в отличие от любопытного лица, которое продолжало пристально наблюдать за мной. Я махнул на него рукой, чтобы оно проваливало куда-нибудь, но лицо от этого сделалось еще любопытнее. Мне снова стало противно, как будто я закурил.

Я решил позавтракать. Завтракать, на мой взгляд, очень необходимо. Это придает силы перед грядущим днем. Я зашел на кухню и начал искать продукты. Но везде было пусто. В холодильнике, в буфете, в шкафчиках, на столе – еды не было. Я нашел только записку от жены и пачку сигарет. Улыбнулся. Жена все же есть. Прочитал:

«Доброе утро, любимый мой! Прости, я все съела и ушла в магазин. Куплю что-нибудь перекусить. Я знаю, что ты относишься очень серьезно к завтраку. Надеюсь, успею до того, как ты уйдешь».

Не понимаю, как она могла все съесть. Вчерашних запасов хватило бы нам на неделю. Это был стройный худенький человечек. Мне поначалу казалось, что она вообще никогда не ест. Я не видел и не слышал, чтобы она ела. От нее даже не пахло пищей. Только сейчас, после свадьбы, я вдруг понимаю, что она ест и ест очень много. Конечно, совершенно глупо было полагать мне, что она никогда не ест. Так просто напросто не бывает. Все едят, и от этого никуда не денешься. Но по ней было совсем незаметно, что она ест. Она не была похожа на тех, кто ест так много. Теперь я понимаю, почему говорят – внешность обманчива. Почему сразу после знакомства, или хотя бы перед свадьбой я ее не спросил: ест она или нет? О таком не спрашивают, но думаю: она бы ответила. Всегда узнаешь после свадьбы, сколько ест на самом деле человек. Жаль.

Я не стал ждать ее возвращения из магазина. Мне показалось, что она придет, скорее всего, к вечеру, а я уже и так опаздывал. Непонятно для чего, я машинально сунул пачку сигарет в карман, взял зонт и пошел на работу.

У подъезда я заметил пять старушек и одного старичка. Все они держали по пачке свежих газет и под песню «Священная война» ритуально сжигали их. Вначале, я не придал этому внимания, просто, прошел мимо и поздоровался. Я им почему-то не нравился. Если бы у них хватило мужества, они бы сожгли и меня вслед за газетами. Хотя, почему мне показалось, что я им не нравлюсь? Быть может, я стал мнителен, а они очень милые пенсионеры, и поздоровались со мной вовсе без злобы, а с приветливыми улыбками? Быть может, они даже не сжигали ритуально газеты под песню «Священная война», а все мне это показалось. Я совсем стал неуверен в своем восприятии действительности. То, что я вижу, никак не может быть на самом деле.

Я шел по улице и неизвестно чему улыбался. Мне нравится ходить по улице или вообще ходить. Я начинаю чувствовать себя живым человеком. Не то, чтобы когда я не хожу, чувствую себя мертвым. Это был бы полный бред. Мертвецы вообще не могут ничего чувствовать. Я чувствую себя живым в том смысле, что чувствую саму жизнь, ее течение, звуки, прикосновения ветерка.

Вокруг люди куда-то бежали. Бежали все! Это было не как обычно или должно быть, когда все просто идут быстрой походкой по своим делам. Это даже не походило на утреннюю оздоровительную пробежку. Все бежали, словно началась война или еще что-то, от чего непременно нужно было бежать. Они бежали в одну сторону, хотя и тут были различия. Кто-то бежал легко, кому-то это давалось с трудом. Некоторые бежали из-за всех сил, казалось, еще мгновение и они упадут замертво. Другие бежали расслабленно, чуть ли не засыпая. Один только я стоял и смотрел. Иногда на меня взглядывали с неприязнью, видимо злясь на то, что я просто стоял и не бежал.

Я вспомнил, что мне нужно спешить на работу, и я снова посмотрел на небо, чтобы определить по солнцу сколько времени. Но солнца не было! Нет, оно было не за тучами. Не было и туч! И неба вообще не было! Совершенно ничего не было! Будто какой-то художник забыл дорисовать его. Была самая жуткая пустота, которую я и представить не мог. Белая бесцветная пустота.

К счастью, я увидел невдалеке милиционера. Конечно, он должен знать, куда все бегут и где небо. Кому же другому это знать, как не представителю порядка. Я быстро подошел к нему. Он с ненавистью что-то топтал на земле.

– Что вы делаете? – спросил я. Я увидел, что это был мертвый комар или то, что от него осталось, но я не понимал, зачем его так усердно топтать.

– А вы разве сами не видите? – ответил он с агрессией. – Вам все показать да рассказать надо? Если бы каждый топтал комаров, жить бы стало намного спокойнее. Они же весь порядок нарушают! Но ведь – нет, всем плевать! Никому даже в голову не приходит, чтобы взять да раздавить комара. А он напьется крови и летит яйца откладывать, пополнять, так сказать, ряды организованной преступности. И что вы меня вообще отвлекаете, не видите – я на службе?

– Я извиняюсь, хотел только спросить, куда все бегут и где небо?

– Как же вы все меня достали? Лезете и лезете с дурацкими вопросами, а комары в это время носы точат, теракты планируют.

– Простите, но мне кажется все это нелепым. Вы, по-моему, должны делать что-то более важное, чем комаров давить.

– Что? По-вашему? Да, черт бы вас всех побрал! Умник на умнике и умником погоняет! Все вы все знаете, да? А комаров давить, это не важно? Вас бы на мое место, посмеялся бы я над вами! Никак понять не можете, что великие дела начинаются с малых. Вот раздавим всех комаров и за ос или еще каких гадов возьмемся.

– Но всех комаров никогда не раздавить. Это не возможно.

– Аааа, – разулыбался, прищуривая глаз, милиционер, – понимаете. Вот поэтому наша служба и опасна и трудна!

Честно говоря, я ничего не понял и не понимал, кроме того, что разговаривать дальше бесполезно. Быть может, мы говорили о чем-то другом? Ведь нельзя же говорить о таких глупостях. И как может милиция давить каких-то комаров? А мой вопрос о небе его даже не заинтересовал. Выходит, либо это совсем неважно, что вместо неба – пустота, либо я сошел с ума. Нужно сходить к психотерапевту, что ли? Хотя, сумасшедший никогда не признает себя таковым, но, тем не менее, как-то мне нездоровится. Я совершенно ничего не понимаю.

Решив больше не отвлекаться на нелепости, я пошел на работу. Вдруг, мне захотелось побежать, и я влился в общий поток. Что-то в этом все-таки было? Чувствовать себя каплей в океане. Все вокруг были полностью безразличны к другим безразличным. В этой толпе полностью стиралась индивидуальность. Я совершенно перестал о чем-либо думать и просто несся со всеми в одном направлении. Но потом меня начали интересовать те, с кем я бежал рядом. Вечно лезу, куда не следует. Я начал озираться и всматриваться в лица. У тех, кто бежал уже давно, были стерты лица. Как же это так? Но факт говорил сам за себя. Они были без лиц. Тут я почувствовал, что и у меня лицо начинает потихоньку стираться, но, к счастью я увидел, то место, где работаю, и направился туда.

Я точно знал, куда стоит мне идти, знал и свое рабочее место, но никак не мог вспомнить, кем я работаю. Как же это так у меня вылетело из головы? Ничего страшного в этом нет. Всегда можно спросить у начальника, что делать и он скажет. Именно от этого и будет зависеть, занимаемая должность. Хотя, будь я карьеристом, я бы, наверное, страшно расстроился. Представляю, как всю жизнь стремишься, стать на уровень выше в своей специальности и вдруг забываешь уровень, на какой поднялся. Это не так страшно, если забудешь ты один – а если забудут все?

Я всегда думал, что если человек что-то забывает, значит это ему не так уж и нужно на самом деле. А если он пытается вспомнить, то, скорее всего, обманывает сам себя. Тогда получается, что для меня не важно, кем я работаю? Как-то нелепо получается. Разве работа – не одна из самых главных вещей в жизни человека?

Я зашел в свой офис, сел на рабочее место и стал ждать, когда мне скажут, что делать. Но никто не подходил ко мне. Я стал наблюдать за своими коллегами, которых находилось в офисе человек десять. Из них трое были женщинами. Это меня немного заинтересовало. Я забыл всех, с кем работал, и теперь для меня это выглядело как новость. Всегда интересна роль женщины в коллективе, где значительно преобладают мужчины, хотя, наоборот тоже интересно, я предполагаю.

Женщины вели себя очень самодовольно. Интересно, чтобы сказал по этому поводу Чарльз Дарвин, или Зигмунд Фрейд, или еще кто-нибудь, кто знает – какие все должны быть? Я думаю, когда женщина чувствует, что другие хотят ее как-то выделить, придать ей особое значение или просто заискивают перед ней, она становится очень самодовольна. Тогда я смотрю на это самодовольство, и мне кажется, что она с минуты на минуты начнет кричать куд-куда, куд-куда, ко-ко-ко-ко-ко, куд-куда, куд-куда. Наверно, у меня больное воображение. Сомневаюсь, что курицы могут чувствовать себя самодовольными. Они вообще не чувствует себя никакими! Они такие, какие есть, и в этом они, несомненно, выше этих женщин.

Хотя, может быть женщина совсем и не виновата? Может это мужчины делают ее такой? Черт его знает! Не могу я долго думать над такими вещами. Начинаю нервничать и злиться непонятно на что.

– Один одноглазый солдат мне сказал… Один одноглазый солдат мне сказал, Что, если говном набит человек, ему не поможет ничто. От внутренней вони труднее всего избавиться, сколько не мойся, духами сколь не душись, и в этом никто не поможет, и нечего гадить на жизнь!

Запел я ни с того ни с чего. Все на меня удивленно посмотрели. Но я не смог сдержаться. Когда приходит песня, очень сложно сдерживать себя. Наверное, это душа подсказала моему разуму ответ на его размышления? Ведь так оно на самом деле и есть. Внешняя среда не влияет на человека, а вот человек на нее влияет. Если у него внутри предрасположенность к самодовольству, он найдет где угодно себе идею, чтобы стать самодовольным, даже если вокруг будет одна пустыня, он осмотрится и станет очень самодовольным, что пустыня вокруг него, а не он вокруг пустыни.

Мои коллеги сидели точно также как и я – не знали, что делать. Все внимательно смотрели друг на друга и ждали, что вот-вот кто-то скажет, что нужно делать, но никто не говорил. Скорее всего, они тоже забыли свои должности. Ожидание тянулось бесконечно долго. За это время я успел изучить все трещинки и черточки на своем рабочем столе. Мои коллеги тоже. Не понимаю, почему мы должны сидеть тут и чего-то ждать? Почему не встать просто и не уйти куда-нибудь?

– Почему просто не встать и не уйти куда-нибудь? – сказал я, чтобы все слышали.

– Ишь ты, какой умный выискался, – ответила одна из женщин.

– Но чего мы все ждем?

– Тебе деньги платят, так что сиди и помалкивай!

– Я хочу работать, я хочу что-то делать, я хочу… хочу… я… – я не выдержал и начал задыхаться от избытка чувств.

Все вокруг рассмеялись, но вскоре замолкли и стали сидеть дальше, молча, в ожидании.

– Кем же мы все тут работаем? – снова спросил я, надеясь на то, что все задумаются.

– Нет, но он мне уже на нервы действует! – начал раздражаться мой сосед. – Чего тебе не сидится?

– Я устал ничего не делать!

– Ну, так снимай штаны и бегай! – пошутил старичок в углу у окна, и все снова рассмеялись.

Почему они так реагируют, я не понимал. Может в этом и есть моя работа – сидеть и скучать. Вдруг мне стало невыносимо душно, я встал и пошел открывать окно. Все с ужасом на меня уставились. Чем я ближе подходил к окну, тем сильнее начинали волноваться мои коллеги. Я потянулся к окну, а женщины и двое мужчин с ними начали наперебой меня ругать и обсуждать мой поступок, а сосед по рабочему месту закатал рукава и вскочил в желании меня остановить. Быть может они бояться сквозняков, подумал я, но немного свежего воздуха никому не помешает, и я открыл окно.

В офис ворвался ветер, славный прохладный ветер с запахом дождя и измороси. Я не мог надышаться им. Действительно, в помещении возник сильный сквозняк, он разбросал кучу листков и различной непонятной документации. Все вокруг замерли и как-то бессмысленно смотрели на меня. Вдруг, на моих глазах, стало происходить что-то странное. Ветер как будто начал сдувать с людей пыль, но с этой пылью уходили и их годы. Они старели на глазах, пока совсем не исчезли.

Решено, иду прямо сейчас к психиатру.

Быть может, неба не было и раньше? Быть может, люди всегда куда-то бежали, а сквозняк способен в одно мгновение развеять человека, как прах? Но ведь у меня откуда-то имеются представление о небе и о том, что нормально, а что – нет? Следует вывод, что все изменилось не очень давно. Или может я заметил изменения не очень давно? В любом случае, это иллюзия! Либо иллюзия была раньше, когда мне казалось, что все нормально, либо иллюзия сейчас, когда мне кажется, что все не нормально.

До сих пор не выходит из головы, как ветер уносит годы моих коллег, как они прямо на глазах стареют. У женщин исчезла вся их самодовольность. Они видимо начали ощущать свое бессилие, привязанное к внешнему виду. Хотя одна, которая упрекала меня больше всех, самодовольность не потеряла, по крайней мере, внешне. Я во всех их почувствовал какой-то слепой страх. Наверное, перед смертью или еще перед чем-нибудь таким. Тот, кто боится, всегда найдет пищу для страха. Мужчины же стали выглядеть как-то обреченно, как будто они всю жизнь были узниками и мечтали сбежать, но когда их план стал готов, они поняли, что сил им уже не хватит.

Мне их жаль. Я вовсе не держу зла на них за то, что они ничего не поняли, что я хотел сказать. Видимо, мне не стоило вообще что-то говорить. Ведь они видят мир нормальным, а я нет. И они никогда меня не поймут из-за этого. Для них все будет выглядеть как полный бред. К счастью, есть психиатр, который по должности обязан меня выслушать… еще есть священник, но он будет пытаться наставить меня на путь истинный. Некоторые из них всегда ждут, что я непременно должен в чем-то раскаиваться, если уж пришел к ним. Начинают спрашивать меня о жизни, ожидая, что она у меня конечно распутная. Не может же у всех жизнь быть распутная?

 

Да и в чем мне раскаиваться? Если я не причиняю зла другим, станет ли Бог досадовать, что я выпил пива после обеда. Даже, к примеру, взять сегодняшний случай: я открыл окно, и люди исчезли. Так они исчезли бы в любом случае! Старение – это естественный физиологический процесс! Должен ли я раскаиваться в законах божьих перед Богом? Слишком глупо это звучит. Скажи я это священнику, он бы меня возненавидел. Кто бы угодно начал ненавидеть, если бы сам сидел в клетке, в которую добровольно залез, и, вдруг, увидел бы кого-нибудь свободно гуляющим и наслаждающимся жизнью. «Да как ты смеешь быть свободным?» – закричал бы он.

Я, неспеша, шел к психиатру. Люди все также бежали, и в этот раз я двигался против течения. Вначале, я испугался, что они начнут врезаться в меня, а я вовсе не хотел им мешать. Если они куда-то бегут, то, наверное, знают, что делают, лишь я ничего не знаю. И совершенно невероятно, они начали проходить сквозь меня, как будто я иллюзия. Хотя может было все совсем наоборот – я проходил сквозь них? Думаю, учитывая мое сумасшествие, так и должно было быть. Если бы я попытался им мешать, они бы начали врезаться в меня. Но наши интересы были в разных кругах, поэтому мы не соприкасались. Неба все также не было.

Я зашел в поликлинику. Это была самая обычная поликлиника, но зрелище, царившее в ней, было несколько омерзительно. У зубного кабинета пациенты из-за всех сил колотили по своим зубам различными предметами или грызли что-нибудь невероятное. Малыш семи лет размазывал шоколад по здоровенному булыжнику и беспощадно его грыз. Рядом с ним сидела его мать и постоянно что-то приговаривала, видимо давая советы, как лучше грызть. Напротив их, худощавый мужичок с невиданным остервенением вцепился зубами в ножку скамейки, на которой сидела полная женщина, хрустящая гравием.

Напротив зубного, смежного с кабинетом психотерапевта, находилась хирургия. В очереди к хирургу сидело двое: бывший военный, пиливший себе ногу ножовкой и с мужеством перенося эту боль, и бабушка, пытавшаяся выковырять себе глазное яблоко.

– Да что вы, черт побери, делаете? – не выдержал я. – Зачем калечить себя?

Никто не отвечал. Неожиданно за моей спиной возник хирург.

– Вы куда молодой человек? – обратился он ко мне, видимо, слышав мое последнее восклицание.

– К психотерапевту!

– А, да, да, да. Ну что ж, проходите, проходите. Он вас давно ждет.

Я удивился и промолчал. Как это он мог меня давно ждать?

– А зачем Вы только панику среди пациентов наводите? – продолжал хирург.

– Разве Вам не кажется странным, что они наносят себе увечья.

– Чего же тут странного? Пусть наносят, а мы их вылечим, поправим здоровьице, да и на хлеб себе заработаем.

– Это аморально! Вы же врач, Вы должны помочь людям!

 

– Ооо, да Вам и правда надо к психотерапевту! Видите ли, между «помочь» и «не допустить» очень большая разница. Я свою клятву, то есть Гиппократа, выполняю, то есть помогаю! А вот Вы, видите все очень искаженно! Тут нет ничего аморального. Людям быть может нравиться себя калечить?

– Как нравиться?

– Кто же их разберет? Нравиться и все!

– Но ведь если научить их, объяснить им все, они ведь послушают.

– Неужели Вы революцию задумали совершить? – рассмеялся хирург.

– А медицина на что? Она ведь может углубиться на профилактику без всяких там лекарств, а не на лечение?

– Медицина на это никогда не пойдет! Зачем ей это нужно? Мне вот, к примеру, и так хорошо.

Я замолчал и пошел к психиатру, опустив голову. Хирург оставался на месте и смотрел мне вслед с нескрываемым удивлением. Революцию? Да что может дать революция? Белое заменить на красное, а во время следующей все вернуть и добавить еще синего? Я не вижу никакой разницы между цветами, то есть я не думаю, что один цвет может быть лучше другого. Подходящей – может быть, но не лучше!

В кабинете у психотерапевта за столом сидели сразу два старичка. Они были похожи как братья и оба в белых халатах.

– Можно? – спросил неопределенно я, ожидая, что ответит тот, кто принимает.

– Да, да, входите! – ответили они в один голос. Странно.

– Что Вас беспокоит? Присаживайтесь, пожалуйста! – предложили они в унисон.

– Понимаете, я заметил, что сегодня неба нет, и все люди куда-то бегут, и еще все мои коллеги состарились и исчезли в одно мгновение из-за сквозняка.

– А почему Вы не исчезли? – заинтересовались они.

– Я не знаю. Я думаю, что люди не могут так просто исчезать и все дело, наверное, в моем восприятии действительности. Я думаю, что оно нарушилось.

– Это мы сейчас и попробуем выяснить! Расскажите по порядку: вначале про небо.

– Его нет! Вместо неба пустая бесцветная бездна.

– А раньше Вы его видели?

– Я не помню, но думаю, оно должно было быть!

– Почему Вы так думаете?

– Но ведь я откуда-то знаю о его существовании!

– Так, а что Вас беспокоит с людьми?

– Они все куда-то бегут, и еще у них стираются от этого лица!

– Как стираются? Совсем? – несколько удивились психотерапевты.

– В зависимости от времени, наверно.

– Вы пробовали спрашивать: куда они все-таки бегут?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Не подумал.

– Или испугались, что Вам не смогут ответить?

– Может быть и так!

– Ну, по крайней мере, мне все ясно, –

заключили они. – У Вас аутизм! Вы живете в своем мире и не понимаете ни мотивов людей, ни самих людей.

– А как быть с небом?

– А какое дело Вам до неба? Есть оно или нет – не все ли ровно? Сегодня нет его, завтра глядишь – опять на месте! Не заморачивайтесь по пустякам!

– Тогда скажите мне, как мне выздороветь?

– Просто будьте как все, делайте то же, что и все, и не задумывайтесь о лишнем. Научитесь мыслить как другие. Узнайте, о чем думают они, какие заботы и проблемы их отягощают, и начните так же мучиться теми же проблемами.

– Но если у меня нет этой проблемы?

– Ее нет, пока Вы не верите, что это проблема, а как только поверите, она появится.

 

 

*   *   *

 

Я шел по улице домой. Мелко моросил дождь, непонятно откуда… не было ни неба, ни туч. Люблю дождь. Люди все также бежали, обгоняя меня, только сейчас все достали зонты. Как хорошо на улице, прохладно и сыро. Легко дышится.

Я начал вспоминать все, что говорил мне психотерапевт. Почему-то от этого стало как-то скверно на душе. Я нащупал в кармане пачку сигарет и машинально закурил. Вдруг, закашлял, стало еще сквернее. Во рту появился неприятный привкус. Я смял целую пачку и выбросил. Зачем нужна эта гадость? Наверно за тем же, зачем и медицина? Дополняют друг друга.

Вверху, под бездной появилась радуга. Боже, как она красива! А ведь это всего лишь солнечный свет! Самый обычный свет, и он может быть таким разным! Красиво, когда все цвета вместе и гармонируют. На душе стало светло. Интересно, ведь я даже не знаю, кем работаю, и еще вдобавок ненормальный, но на душе светло и хорошо. Чего же мне еще надо? Зачем говорят, что что-то еще надо? Неужели, мало того, что просто есть жизнь? А, ну да, нужны еще деньги. Я утвердился, что не пойду на работу больше ни под каким предлогом. Чем мне тогда зарабатывать? Хотя, я когда-то хорошо рисовал! Кажется, у меня дома еще недорисованная картина где-то. Может стать художником? Нужно как-то зарабатывать, среди людей без денег не прожить.

Я жил на самом верхнем этаже, под самым… Зашел в лифт и увидел, что этажей двадцать пять. Вроде бы раньше было двадцать четыре? Все равно, я живу на самом верхнем этаже, под самым…

Моя жена была дома. Был уже вечер. Так мне показалось. Она сидела и ела перед телевизором, по которому несли что-то совсем невнятное. Мне вообще очень тяжело его смотреть. Там часто говорят бессвязно и непонятно, и, раз уж на то пошло, очень глупо. Но жена смотрит, видимо, она умнее меня и понимает, что там говорят, она нормальная.

– Любимый, ты пришел уже?

– Мне так кажется, – ответил я на нелепый вопрос. Она рассмеялась.

– Я купила перекусить и много-много хлеба.

– Откуда ты знаешь, что купила именно хлеб?

– Ну, ведь, он из муки! Все что из муки – хлеб! – продолжала она смеяться. – Разве ты не знаешь?

– Я ничего не знаю, – ответил я безнадежно.

Я зашел в гардеробную, чтобы переодеться. Проходя спальню, заметил в окне все то же любопытное лицо. Оно было каким-то мерзким. Переодевшись, я вышел на лоджии и вдруг заметил свою старую недорисованную картину. Рядом лежали и краски. Я сходил на кухню, набрал воды и решил дорисовать.

– Разве ты не будешь есть? – бросила мне вслед жена.

– Я ем только по утрам. Оставь мне на утро, – попросил я, понимая, что она снова все съест.

 

Я стал рисовать. Как же это приятно – рисовать. Как будто создаешь свой мир. Он будет таким, каким хочешь его видеть. Без хирургов и безлицых, без навязанных проблем и милиционеров, непонимающих этого, без чрезмерного любопытства и самодовольства. Он будет с небом. Я рисовал небо. Большое бездонное синее небо, по которому бежали легкие облака, подгоняемые ветром и мягко светило солнце. Я рисовал небо.

Сзади ко мне подошла жена. Она посмотрела на картину и замерла. Ее глаза на миг стали яснее. Но через несколько минут она опомнилась, или снова забылась.

– Какая маска тебе больше нравится? – спросила она, прикладывая к лицу поочередно две маски.

– Мне не нравятся маски. Зачем они тебе?

– Чтобы быть красивее! Скажи, какая лучше?

– Мне нравится твое настоящее лицо, оно прекраснее этих бессмысленных масок!

– Но все ходят в масках!

– Ну и что?

– Ты ничего не понимаешь, – по-детски обиделась она на меня и ушла.

Я думаю, когда она отвернулась, на ее лице была улыбка. Ее лицо красивее масок, настоящее лицо! Я закончил картину. Открыл окно и увидел небо!

 

Йошкар-Ола 2009