Живоносный источник

На чтение потребуется 2 часа | Аннотация | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

Избранный чудотворец и изрядный угодник Христов,
святитель отец Питирим, всем, прибегающим к тебе, скорый помощник!
Позволь нам недостойными устами нашими воспеть тебе похвалы.
Ты же, как имеющий великое дерзновение к Господу, от всяких нас бед освободи.
Радуйся, святитель Питирим, тамбовский чудотворец!

 

 

У казаков Кузьминой-Гати какие-то злыдни угнали коней. Кони паслись на добрых травах вдоль вала, ночью их проведывал Степан, сын станичного атамана Василия Самойлова. Степан рыбачил в устье Липовицы, куда из Цны заходили покормиться крупные сомы. В полночь на луга вдоль воды лёг туман, сделалось сыро и холодно. Степан посвистел, подозвал коня, который пасся неподалеку, вспрыгнул на него, чтобы на бегу погреться, разогнать сон, а заодно и проверить пасущийся табун. Жеребец Ворон, вожак табуна, встретил ночных гостей насторожённым ржанием, подошёл, узнал, потёрся мордой о шею Степанова коня, подставил лоб под руку хозяина. Степан почесал между ушами вожака, запустил руку в горячую его гриву, похлопал по крутой шее.

– Порядок держишь? Ну-ну. Как светать станет, так веди всех домой. Вот-вот выходить убирать хлеба. Ну-ну, не балуй, ещё чего, покусать он захотел. Про то, как хлеб убирать, слышать не желаешь? Во-во, тебе только бы за кобылицами по степи гоняться. Всё, побежал я на место, а ты знай свёе дело.

И Степан удалился. Не доскакал до места, где рыбачил, раздумал, повернул коня к станице. Решил поспать в сухости и тепле, а утром проверить поставленные на сомов снасти.

И вот утром новость: табун пропал! Сами кони далеко уйти не могли, привычные к дому. Да и Ворон-жеребец, вожак опытный и умный, он не мог распустить табун, не в его это характере. Кто ж тогда увёл коней? Не иначе опытный кто-то, знаток по коням. Вот и гадай теперь, и соображай, кто да как. А коней нет. Под самую уборку остаться без тягла – это беда. Хлеба посеяны верстах в пяти от станицы, на себе не перевезёшь, надорвёшься. А в станице коней осталось совсем мало.

 

Василий Самойлов сам, а с ним пяток казаков заторопились на то место, где паслись кони. Пошли по росистым травам, по заметным следам конским. Наряду с конскими следами находили следы людские. Значит, не сами кони ушли, значит, гнали их. И гнали-то куда? К затонам, что образовывала Цна. Загнали на возвышенность, справа вода, слева вода, впереди вода, кони в воду не пошли, тут и переловили их. Погоню бы организовать, а где коней взять? Нет коней. А впятером опасно пускаться в погоню. К тому же если это степняки-кочевники умыкнули коней, то они хитрые, они засады оставляют после себя, чтоб, если появятся преследователи, перехватить их, остановить стрелами, увести за собой в сторону от пути, по которому угоняют табун. Пятеро – мало. Не отобьёшь коней, если даже догонишь. Что делать, как быть?

Молодые казаки – Матвей Татаринцев и Пётр Карев – горели желанием лететь вслед за похитителями. Крутились на своих лошадях, упрекали Василия в нерешительности. А он молчал. Думал, опустив голову. Наконец одёрнул молодых:

– Думайте сначала, а потом говорите. Нам не впервой в погоню ходить. Но не впятером же. Дурные вы головы. Ну, побьют вас в степи, кому прибыль от этого? Детей сиротами хотите оставить. Я поднял бы и полсотни казаков, да на что я их посажу, на чём они погонятся? То-то же. Нет и нет. В погоню не пойдём. Знаю повадки этих степняков, живыми от них не уйдём.

Все пятеро вернулись в станицу. На площади уже собрались казаки. Вздыхали. Обсуждали, как им быть без коней.

– Казаки! Всяко у нас бывало. Деды ваши и отцы помнят времена лихие. Много нам было поругания от степняков. Забываться уже стали, есть ли они. А они – вот они, напомнили о себе. Надо опять нам зоркие дозоры на вал выставлять, поля беречь, пока не пожгли урожай. С нынешнего дня перевожу станицу на усиленное несение дозора. Иначе быть беде. А кони… Что ж, поскачу к бокинским казакам, в Донскую станицу наведаюсь, не оставят нас, поделятся конями. Со мной Степан мой да Пётр Карев поедут.

 

Не уехал Василий из станицы, на выезде встретилась ему повозка, в которой ехал священник. Кто бы это мог быть? В округе храмов нет, только в Тамбове. Священников тамбовских Василий знал в лицо. А этот явно новый. Повозки остановились. Василий поприветствовал священника. И понял по виду его и по обличью, что это сам епископ тамбовский Питирим, присланный недавно из Москвы в епархию. Представились один другому. Василию пришлось вернуться в станицу, не оставлять же епископа одного в незнакомом месте.

Питирим первым делом захотел побывать в храме Николая Угодника. Отца Алексея на месте не оказалось, ушёл в поля осматривать урожай. За ним послали парнишку на коне, Василия, да пристегнули ещё одного коня, Пётр Карев отдал своего. Иначе когда дождёшься отца Алексея, постарел, ноги не молодые, их не поторопишь.

Поджидая отца Алексея, Василий и Питирим сидели на крылечке. Василий рассказывал о постигшей беде. Питирим слушал его внимательно. Спросил:

– Я слышал, что казаки вашей станицы особо зорко берегли подступы к Тамбову. Храбро стояли. Сам государь Алексей Михайлович благодарные грамоты им присылал.

– Было, батюшка Питирим, было дело. В последние годы как-то притихли степняки, отступились, а то крупными силами рвались к Тамбову. Вот, к примеру, дай бог памяти, в каком году это было? В семидесятом, если мне память не изменяет. Я тогда ещё молодым казаком был. Кузьмино-Гать считалась самым опасным местом. Степняки прорывались горловиной между валом и Цной. И глухими укрепами нельзя было отгородиться, Ногайская дорога по нашим местам проходит. От Тамбова и в степь. Так вот, это в нашем месте от Липовицкого леса до Цны соорудили линию с надолбами, с башней, а на противоположном берегу Цны у переправы установили надолбы с подъёмными связями и набили в воде частик. Так в том памятном году степняки большими силами пошли на Тамбов. А тут мы встали на их пути. Вал они никак не преодолеют сходу, высокий он, до трёх сажен, а под валом ров глубиной те же три сажени, к тому же водой залитый. И оттянули мы их к самой Цне. Они хотели было вплавь уйти на правую сторону, лесом прокрасться, ну и налетели на наш частик. Колья набили в воду. Их не видно, а кони вплавь не могут, на колья ногами попадают. А тут мы их встречаем на правом берегу да назад в воду опрокидываем. Много степняков в воде осталось, все с конями. Вылавливали их, мертвяков, да закапывали тут же, на берегу. Большой бой был. Три дня степняки рвались пройти мимо нас, но не прошли. Восемь братьев-казаков мы лишились, вот тут рядом они лежат, на церковном погосте. Батька мой средь них, Иван Самойлов, дядя мой, Игнат, тоже Самойлов. Не одолели нас степняки, ушли, вороги, степью к Лысым горам, там прорвались к Тамбову. Много бед натворили.

 

Рассказывая, Василий тайно приглядывался к Питириму. И Питирим нравился ему. Ловок осанкой, высокий, жилистый, глаза тёмно-карие, смотрят глубоко в душу, чёрная борода густо облегает смуглое лицо. Вроде бы на южанина всем видом смахивает, а он высокое духовное лицо, большой церковный начальник.

– А мне это внове всё, – сказал Питирим, – я всё присматриваюсь к вашему казачьему быту, а не всё мне понятно. Со временем разберусь. Поживу среди вас, и прояснится. И мордва мне непонятна. Замкнутый народец. Вижу, трудолюбивы, а проживают совсем бедно, глядеть на них прискорбно. И эти, что из мещёры. Татары – с ними все ясно. Тяжёлый край, раскольников, староверов много, беглых со всех сторон. Одна опора – казаки. Тоже ведь выходцы из северных мест. Православие давно приняли. Без вас, без вашей помощи нам этот край не привести к единой вере.

– Родом откуда же? Как в служении вере сподобился? – спрашивал Василий.

– Из неблизких краёв я, из города Вязьмы, там у нас население особенно набожное, твёрдое в православной вере и благочестии. При крещении был наречён в честь преподобного Прокопия. Родителей рано Господь призвал к себе, остались я да сестра моя Катерина. Мы с детских лет возмечтали посвятить себя Богу, готовились к иноческой жизни. Монастырские богослужения окончательно определили моё желание принять иночество, которое я и исполнил, став послушником Иоанно-Предтеченского монастыря. Сестра же моя определилась послушницей в женский монастырь там же, под Вязьмой. Постригли меня в монашество с именем Питирим. Тридцати двух лет я был поставлен игуменом Вяземского монастыря, получив сан архимандрита.

 

– А вон и отец Алексей прискакал. Никак с коня не слезет. А уж какой казачина был, какой казачина.

Василий и Питирим встали навстречу отцу Алексею, оба троекратно поцеловались с ним.

– Беда у нас, Васька? Как же так? – спросил отец Алексей.

– Известно как, батюшка, проворонили коней, не уберегли.

– Ай-яй, беда-то. А к нам сам епископ пожаловал? С добрыми вестями, надеюсь?

– Объезжаю местность, знакомлюсь с храмами. В Бокино побыл, теперь вот к вам.

– Милости просим, милости просим, – распахнул дверь храма перед гостем отец Алексей.

В храме сумрак, оттого прохладно. Яркий свет входил через распахнутую дверь, освещал алтарь.

Питирим стоял перед алтарём, разглядывал иконы. Старого писания они были. Закопчённые. Явно намоленные. Всё это понравилось Питириму. А отец Алексей разъяснял:

– Церковь наша казацкая однопрестольная, сорок восьмого года постройки, на Николу вешнего освятили её. А вот окладная книга. Посмотрите, какой приход наш.

Питирим раскрыл книгу, прочитал: «Церковь Николая в селе Кузьминой Гати. У тое церкви двор попа Алексея, двор дьяконов, дьячка и просвирницы, двор вдовой попадьи, двор пономарский... Да в приходе к церкви: сто пять дворов казачьих, пятнадцать дворов бобыльских, семь дворов вдовьих, да дворника подьячего Конбарова... И всего 137 дворов. К сим книгам села Кузьминой Гати николаевский поп Алексей и дьякон Фёдор руку приложили».

– Похвально. Дворов много. Земли хватает?

– Здесь, отец Питирим, земли немерено, – вступил в разговор Василий. – Не бедствуем. Добрые земли, урожаи снимаем богатые. Одна напасть – кочевники. Избавим край от них – и зацветёт он на этих землях да среди этих вековечных лесов. Место знатное, всё есть: земля, лес, луга, река. Жизнь надо налаживать, большую жизнь.

– Иконы-то, отец Алексей, обновить надо бы. У вас масло конопляное найдётся? Или вам прислать? А коли найдётся, то нежно так потрите мягкой тканью, маслом ткань смачивайте. И так несколько раз. А как масло снимет копоть, так потом воском аккуратно протрите сами иконы. И оклады сначала маслом омойте, а после масла – воском. Есть лёгкая женская рука?

– Есть, батюшка, есть. Вдова почившего отца Илии. Она мне говорила: давай поухаживаю за иконами. А я всё отнекивал. Опасаюсь трогать их. Мало ли… Икона ведь. Образ самого Спасителя и Матери его, и Николая Угодника. А теперь призову Лукерию и скажу: сам отец Питирим благословил тебя в надлежащем виде держать иконы. Она и рада будет.

 

Покидая Кузьмино-Гать, Питирим уединился с Василием.

– Тут такие дела, атаман. Конями я вам помогу, урожай уберёте. А мне ваша помощь очень даже потребуется. Не обойдусь без вас, станичников. Замышляю храмы ставить в Тамбове и под Тамбовом. Леса много потребуется. Плотники. У вас как, способные к этому делу люди есть?

– Люди есть, батюшка. А конями поможете, так мы и сами, и мордвинов приведём. Есть здесь неподалёку в лесу мордовское поселение, Пчеляй, дружны мы с ними. У них плотник один уж дюже опытный. Матвеем зовут. Там сруб под домовину поставит – сольёт бревно с бревном. Шило нигде не подсунешь в щель. Очень мастеровит. Приведём его к тебе. Заранее говорю – не нарадуешься на его работу.

– Атаман, дело такое: если мордва не крещёная, то я благословить их не могу на храмовые работы. Сначала пусть веру нашу примут. А после уже договариваться будем. В конце недели коней вам пригонят. А с Покрова станем лес валить да вывозить к стройкам.

На том и расстались атаман Василий Самойлов и епископ Тамбовский Питирим.

Не стал рассказывать Василий Питириму о разинском восстании, коснувшемся тамбовских земель, о том, что в самой Кузьминой-Гати был центр восставших в этой обширной округе. Что атаман Никифор Черток большую силу набрал, под Тамбов и Козлов водил ватаги казачьи. А когда царские войска разнесли эти ватаги, то Черток с некоторыми станичниками Кузьминой-Гати на Дон ушёл, на родные места увёл часть казаков. Ждали наказаний от государя, но их не последовало. Значит, прощены были Кузьмино-Гатьские казаки. Потому и сами они не любили разговоры водить о восстании, как бы не оказывали новому человеку своё участие в нехорошем этом деле. Так уж тревожно да тревожно живётся на тамбовских землях, степняки покоя не дают, а тут ещё сами взбунтовались, наслушались прелестных слов и пошли за Степаном Тимофеевичем да за помощником его, Никифором Чертком. Не был, не жил в то время в Тамбове отец Питирим, вот пусть и докладывают ему чужие уста, а свои на замке подержим.