Горе горькое

 

 

 

Придя с работы и умывшись, Семён ужинает. На столе перед ним блюдо свежесваренных щей, маленькая тарелка овсяной каши, бокал чая и два куска чёрного хлеба.

– Опять постные, – морщится он, поднимая ложкой серое крошево. Так Семён давно говорит, не один день, не одну неделю даже.

– Где же мяса взять? Спасибо, хоть год капусты народил, – говорит жена Таня. На него смотрит не молодая да весёлая, как прежде, а раньше времени постаревшая женщина.

– Что там в мусорных баках роются? Верно, что-то находят. Может, и мне сходить порыться? – глядя в окно на копающихся на помойке людей, пытается шутить она.

– Я те пороюсь! – обрезает Семён. Он огромен и страшен, как медведь в лесу. Под два метра ростом, необъятно широк в плечах, кулаки не кулаки у него, а большие кувалды. Но она его не боится. Да и все, кто хорошо его знает, не особо пугаются. По натуре своей Семён прост и наивен, как глупый ребёнок. Не может даже убить мухи на стекле. Так вина не пьёт, а когда, под редкий случай какой, натрескается где, то дома плачет, сидя за столом. О чём плачет пьяный русский человек? О том, что годы быстро проходят, что жизнь не удалась, что нет счастья в жизни… В такие минуты слушая и утешая мужа, Тане самой хоть плачь, до чего он смешной и жалкий.

– Ты-то ела хоть что? – берясь за второе, спрашивает Семён.

– Ела, кто ж мне не давал, – говорит она, обманывая мужа. Толком Таня давно ничего не ест, особо нечего да и не хочется. Она без работы. Когда-то была швеёй на фабрике, не слезала с Доски Почёта, а потом их производство закрыли. Кормились они на маленькое пособие, выдаваемое на детей, да на жалкие копейки, которые изредка приносил муж с работы.

– Ребятишки-то когда приедут? – спрашивает Семён, так, голью, допивая чай.

Их у них трое. Две девочки, ходившие в старшие классы, и сын, первоклассник.

– До конца каникул пробудут, дай Бог здравия Кузьминичне, – говорит Таня. При упоминании о детях глаза её вспыхивают, как два не потерявших ещё жар уголька, а затем тухнут. Дети у Таниной тётки в деревне. Которая из Божьей милости когда и берёт их к себе. Откармливает. Там корова, мясо, яйца.

Выпив чай, Семён уходит из кухни. Таня собирает посуду и составляет её в раковину. С недавних пор им даже говорить стало особо не о чем. Перекинутся когда необходимой парой-тройкой слов – и всё, молчат себе, как глухонемые. Живут они в однокомнатной квартире, полученной когда-то Семёном. В тесноте – не в обиде, хорошо и это иметь в сегодняшнее время.

Вымыв посуду и войдя в комнату, Таня видит мужа у зеркала. На нём чёрный, ещё свадебный, костюм, белая рубашка, только без галстука.

– Куда это ты снарядился? – спрашивает удивлённо.

– Да просили здесь, всё хоть, может, десятку на хлеб дадут, – ответил муж, старательно зачёсывая назад волосы.

– А зачем парад этот? – не возьмёт в толк Таня.

Семён работал на заводе сварщиком. Теперь его на шабашки давно никто никуда не звал, а раньше, когда ходил, то не наряжался так, и брал с собой жжёную-пережжёную брезентовую робу. И потому-то сейчас, глядя на мужа, всё ей было непонятно странным.

– В порядочный дом иду, неприлично кое-как, – поясняет Семён.

– И что там делать будешь?

– Розетку починить просят.

– И с каких то пор ты электриком заделался? – предчувствуя что-то недоброе, спрашивает Таня.

Не отвечая ей, Семён одевает старый, но немного ношенный полушубок, и, не беря ничего с собой, молча уходит.

– Другую нашёл. Что теперь ему я? – вслух произносит Таня и плачет. В сердце почему-то нет ревности, одна пустота какая-то непонятная.

 

 

* * *

 

Живёт бухгалтерша в другом конце города, в новом престижном районе. Пешком туда идти далеко, и Семён садится на автобус. Денег за проезд он никогда не платит, чуть что, ездит «зайцем». Его напущенный вдруг грозный вид пугает контролёров, и билетов они у него не спрашивают.

Встретила его бухгалтерша в длинном вечернем платье, неудачно приталенное, оно ещё сильнее очерчивало её костлявую фигуру. Её не совсем уж дурное личико, с толком припудренное и накрашенное, портила лишь бородавка на тонком носу. Глядя бухгалтерше в лицо, Семён видел лишь эту чёрную, с пучком каких-то порыжелых волос по краям, бородавку, и больше ничего. Переведя взгляд на открытую настежь дверь комнаты, он видит празднично накрытый стол, с различными закусками и бутылками посередине.

– Я в следующий раз тогда, – застеснялся Семён. Едва зайдя в квартиру, он взялся за ручку двери, намереваясь уходить.

– Нет у меня гостей, а это так, ужин, – приветливо улыбаясь, остановила она его. – Проходите, Семён Алексеевич, раздевайтесь.

– Нет, что вы, я ужинал, – застеснялся Семён, – я же не есть к вам пришёл.

Он как-то неуклюже, боком, словно ему было мало места в просторной прихожей, прошёл к вешалке, снял шубу, шапку, повесил. А когда скинул ботинки, так и обомлел. На лакированном блестящем полу он стоял в рваных, латаных-перелатаных носках. Здесь он оплошал. Пару получше мог бы подобрать. Да и чёрт с ней, не свататься он к ней и пришёл.

– А вот тапок я, пожалуй, на тебя и не подберу, ходи так, – мельком взглянув на его большие, какие-то разлапистые ноги, произнесла бухгалтерша.

– Розетка-то где? – сразу переходя к делу, спрашивает Семён. И тут только вспоминает, что пришёл он сюда, шляпа такая, безо всякого инструмента. – А я и отвёртку не взял, – растерянно добавляет он.

– Ничего, придумаем что-нибудь, – говорит бухгалтерша и чему-то улыбается.

Странно, на Семёна смотрит не сердитая и злая женщина, которую он иной раз видел на работе, а совсем другая, незнакомая и непонятная.

– Посмотрите тогда, – говорит он.

– Ну, уж это потом, сначала отужинайте со мной, Семён Алексеевич, – просто заявляет она. – Ну что вы за бука такой, – она берёт его за руку и, что есть силы в её слабеньких руках, тащит к столу.

Семён тихонько, боясь зашибить, отпихивается от неё, отталкивается, а сам идёт, как собачка на поводке.

– Вот давно бы так, – усадив его на стул, победоносно заявляет бухгалтерша и снова улыбается.

Семён глядит на этот богато заставленный снедью стол, вот сюда бы Татьяну с ребятишками, на разрумяненную, довольную собой бухгалтершу и не понимает, к чему это вся придуманная ей застолица.

– Сиднем-то не сиди, ухажёр, себе вон водочки налей, мне ликёрчику, поухаживай за одинокой несчастной женщиной, – говорит бухгалтерша, ласково окидывая взглядом несуразно громадную фигуру Семёна.

Тот поднимается, намеренно долго откупоривает бутылки, наливает в маленькие хрустальные рюмки. Закуски, не дождавшись его, накладывает сама бухгалтерша.

– Может, горяченького чего? – заботливо спрашивает Семёна.

– Нет, я сыт, – ему хоть сквозь пол провалиться от этого непонятного стыда. Они и раньше с женой по гостям мало хаживали. А когда и ходили, то к людям попроще. А тут на тебе, за одним столом сидит с умной, образованной женщиной. Чудеса, да и только.

– Смотри, а то сейчас приготовлю, – говорит бухгалтерша и тянется чокаться своей рюмочкой к Семёну. А того рюмочка почти полностью прячется в его широкой лопастой руке.

– А давай и выпьем за твоё здоровье, – неожиданно предлагает она.

И, не достав до стекла, тыкается рюмочкой о костяшки его пальцев.

Пьют. Да чего там и пить, Семён глотнул раз, в горле чуть обожгло и всё. Поддел вилкой кусок красной рыбины, разрезал его, неторопливо съел. Потом они выпили по второй рюмке.

– Вот я и опьянела, – уже после третьей заявила бухгалтерша. – А ты, Сеня, выпей ещё одну, и хватит, не люблю пьяных мужиков.

Тот едва не рассмеялся. Ему вдруг стало весело за этим столом с этой не совсем понятной женщиной.

– А квартира у вас ничего, хорошая, – проговорил он.

– Всё хорошее и хороших денег стоит. И каких! – Глаза бухгалтерши и правда мутновато закосили.

– И у меня хорошая, только маловата, однако, – сказал Семён.

– Детей много?

– Трое…

– Трудно жить?

– Тяжело, – откровенно вздыхает Семён.

При упоминании о жене и детях слёзы у него сами собой на глаза навернулись. Молчит. Молчит и бухгалтерша, как-то загадочно покусывая губы.

– Дружи со мной, Сенечка, и жизнь пряником станет, – ласково произносит она. – Что я при советской власти имела? Угол в коммуналке да пьяницу мужа. А теперь деньги есть, положение есть. Кто директор завода – хозяин. Кто главбух – хозяйка.

Семён скучал. Большого интереса ни к этому столу, ни к сидящей напротив женщине у него не было. Но встать и уйти что-то его удерживало.

– Вот ты кто такой? Да никто. Не понравится мне, скажу слово и всё, вылетел за ворота, – бухгалтерша поправляет тесёмку на платье, искоса наблюдает за недовольно сопевшим Семёном. Ей нравился этот мужик.

– А я красивая, Семён? – вдруг спрашивает она.

– Так, ничего, – не раздумывая, простодушно пожимая плечами, отвечает он.

– Полюби меня, Сеня, – не то просит, не то приказывает вдруг бухгалтерша.

Семён оторопело и даже испуганно глядит на бухгалтершу, на её большую противную бородавку и, наконец, понимает, к чему подкатилось всё это дело.

– Вон как? – неслышно произносит он. – Сначала лисой, потом вороном.

Понятны теперь ему эти не бухгалтерские, какие-то жаркие, взгляды, кидаемые на него там, при случайных встречах на заводе. Выбрала себе жеребца. Зло раздумывая, Семён поднимается со стула, наливает себе большой, тонкого стекла, стакан водки, пьёт. Наливает другой и тоже пьёт. Всё это он делает как-то на ходу, как сильно торопясь куда-то.

Бухгалтерша со страхом и интересом наблюдает за ним и молчит. Молчит и Семён, ждёт, когда хоть маленько заберёт хмель.

– А ну, распрягайсь! – наконец хрипло командует он, скидывая с себя теснивший плечи пиджак.

– Ну, зачем же грубо-то, – обиженно кривится бухгалтерша, однако встаёт и послушно идёт к тахте.

 

Очнулся Семён, когда совсем рассвело. Спал он или не спал, спроси его, и сам не скажет. Голова его была большая и тяжёлая, во рту сухо, как в пустыне. В углу комнаты ещё горел ночник. Рядом никого не было, видимо, бухгалтерша ушла на работу. Семён вылез из-под одеяла и подошёл к неубранному столу. Среди закусок он увидел исписанный лист бумаги, на котором лежала крупная, в его зарплату, купюра. Ещё не зная, что это всё относится к нему, он из интереса взял в руки лист и прочитал: «Сенюшка, милый мой, спасибо тебе за славную ночь, не ошиблась я в тебе, ты бесподобен. Деньги возьми себе. Тебе они нужны, я всё прекрасно понимаю. Накорми как следует жену и детей. В следующий раз, а я верю, что он скоро будет, я тебе дам больше. Выпей и поешь, чего хочешь. На работу сегодня можешь не ходить, я всё улажу. Клара».

Усмехнувшись, Семён берёт неначатую бутылку водки, откупоривает и пьёт прямо из горла. Пьёт без передыха, до самого дна. Зажевав всё это куском колбасы, одевается. Сунув деньги в карман, Семён ставит замок на самозащёлкивание и, выходя, хлопает дверью. Домой он идёт быстро, торопливо, ещё особо не чувствуя, но понимая, что его скоро начнёт развозить. Выпил-то он куда как лишку. Семён спешит скорей донести до семьи деньги. Положенные в потайной карман пиджака, они греют ему сердце, двигают ногами. А как пришли они к нему, каким путём, об этом даже думать сейчас не хотелось.

 

– Ты что это так поздно, розетка кусачая попалась? – с издёвкой встречает его жена Таня. Глаза у неё воспалённые, лицо злое.

– Будет тебе, на вот лучше, – Семён поспешно лезет в карман и протягивает ей радужную бумажку.

– Откуда ж столько? – она вопросительно смотрит на мужа. Её лицо чуточку светлеет.

– Вот, заработал, – только сейчас пьянея, говорит он. Недолго раздумывая, рассказывает. А чего скрывать? Дело-то как общее получилось…

– Так… – вздыхает Таня. Минутная пауза.

– Паразит! – купюра летит в лицо Семёна, отлетает от него и падает на пол.

– Зачем так-то? – обиженно мычит уже совершенно пьяный Семён. – Это ж деньги. Может, оно и к лучшему. Тебя-то я не бросил. От меня не убудет. Сказала, в следующий раз ещё больше даст. Ходить?

Этот последний вопрос вконец добивает Татьяну.

– Дурак, проститутка! – она изо всей силы отвешивает ему пощёчину и, заливаясь слезами, скрывается за хлопнувшей дверью комнаты.

 

Оставшись один, Семён поднимает с пола купюру, бережно расправляет и кладёт на покрытый клеёнкой верх холодильника. Сам уходит в туалет. Там, не снимая брюк, садится на горшок и плачет… Крупные пьяные слёзы капают на цементный пол. На этот раз жена не успокаивает его. От этого ему горче становится. Сейчас он ненавидит Таню, не любит детей, презирает бухгалтершу. Больше ему делать нечего. Посидит маленько и отнесёт обратно эти злополучные деньги. А там будь что будет.

С этими намерениями Семён выходит из туалета и подходит к холодильнику. Видит плохо, мутновато. Потому одной своей лапищей, как бы без глаз, шаркнул раз по клеёнке, шаркнул два. Но рука ничего не поймала. Странно, но денег не было… 

 

 

 

Реклама:

ресепшн, барные стойки