Дмитрий Ермаков
ПовестьОпубликовано редактором: Карина Романова, 4.11.2008Оглавление 22. Часть вторая. 20. Бег в воскресенье. 23. Часть третья. 1. Быт слова. 24. Часть третья. 2. Часть третья. 1. Быт слова.
Пригородная электричка. Грибники, дачники. Двое с корзинами. Бородатые. Первый: около пятидесяти лет, аскетически впалые щёки, голубой джинсовый костюм – былая роскошь, чёрные резиновые сапоги. Второй – лет тридцать пять, коренастый, почти толстый, в тёмно-синем спортивном костюме, коричневых резиновых сапожках. Старший – Игорь Александрович Цыплаков, – что-то говорит своему спутнику Юрию Ершову. Ершов согласно кивает, но половину слов не слышит из-за шума электрички и собственной, с детства ещё, тугоухости. Вместе с десятком других грибников вышли на полустанке, и пока шли до леса, метров тридцать, брюки их стали мокрыми от росы. Остановились. Цыплаков повязал голову платком узлом на затылок, а Ершов натянул чёрную вязаную шапку – от комаров и клещей. Побрызгались и жидкостью от тех же паразитов. – Ну, с Богом, – сказал Цыплаков, и они, подхватив корзины, по тропе углубились в лес, под его зелёный купол. Под ногами чавкало, в ушах звенели комары, но оба были рады, оба предвкушали прошлогодний грибной успех, когда и жаренины натаскали домой – белых, подосиновиков, и солянины – рыжиков, груздей… Но год на год не приходится. Уже давно сошли с тропы, и на солнечные взгорки поднимались, и в болотинки спускались, и ельники, и березняки прочесали, а грибов не было. Как ни твердил Цыплаков: "Грибочки-грибочки, к нам в кузовочки", – ничего не попадалось… Решили, наконец, выбираться на тропу и возвращаться к дороге. Тут-то и закрутились. Шли вроде бы параллельно тропе, только сверни влево, пройди метров двести, тут она и будет. Но прошли уж наверняка и двести метров, и километр – не было тропы. Оба старались не показывать друг другу растерянность, и оба уже начинали тихонько паниковать. Прислушивались – ждали звука идущего состава, и слышали, но то с одной стороны, то с другой… Уж и не разговаривали, не пересмеивались – пёрли напрямик через бурелом туда, откуда доносился, казалось, стук поезда… И выскочили всё же на тропу… А вот в какую сторону по ней идти-то? Поездов, как назло, не слышно… Тут их мнения и разделились. Цыплаков направо показывал, Ершов налево. И убедил Цыплакова. Пошли. Вскоре Ершов понял, что не туда пошли-то, но упёрся, не говорил ничего, шёл. И Цыплаков шёл за ним, уверенный, что не туда идут. Минут через двадцать посветлело впереди, вскоре вышли в поле. Когда-то оно, наверное, пахалось, засевалось, а сейчас – разнотравье. И за полем домишки – деревенька. – Да, ошибка вышла, – поневоле признался Ершов. – Ничего, – успокоил Цыплаков, – главное, что к людям вышли. Но первые два дома (а их и всего-то было три) оказались нежилыми, лишь в третьем, к радости обоих, жизнь обозначилась – собака из-за калитки тявкнула. В мутном окне качнулся силуэт, и скоро на крыльцо вышел старик – куцая бородёнка, мутно-голубые глаза, одёжка серая какая-то, прикрикнул на собаку, к калитке с крыльца спустился. – Здравствуй, отец, – Цыплаков сказал. – Здрасьте. – На станцию нам, как выйти? – спросил Ершов. – А вот, всё по дороге. Прямо на станцию и придёте, – он показал в ту сторону, откуда они и шлёпали. – Долго идти-то? – Да за час-то дойдёте. – Спасибо, отец. – А не за что… И они, уже уверенно, споро, двинулись на станцию. – Как он тут живёт? Дороги машинной нет, электричества нет, столбы вон догнивают… – А вот так, без газа, без ванной, – откликнулся Цыплаков. – Да… И оба улыбнулись чему-то. Потом рассуждали о том, как важно в лесу не паниковать, и что, вообще, они молодцы – не растерялись… Совсем близко впереди простучал поезд. – Ну, слава Богу, – сказал Цыплаков. Ершов закурил. Время ещё было, можно было и ещё по лесу побродить, но уже не хотелось. Уж и тропа раздвигалась, виднелась придорожная луговина… Ершов даже глазам не поверил – вот он под ёлкой открыто стоит красавец белый. – Игорь Александрович, – окликнул старшего товарища, – смотрите-ка! – Ну, Юра, с удачей вас. – Глаза у Цыплакова загорелись, зарыскали вокруг, ноги за собой повели, но… не было больше грибов. А Ершов срезал гриб, в корзинку положил. – Вот Коля-то мой порадуется, – сказал о сыне. – Да уж, Николай Юрьевич будет доволен, – улыбнулся в усы Цыплаков. Вскоре они вышли из леса, расположились в тени разлапистой сосны неподалёку от полотна железной дороги. Солнце, едва перевалившее зенит, жарило в полную силу, запах трав пьянил. Тут Цыплаков вдруг и сказал, взглянув на Ершова как-то сбоку: – Когда-нибудь, Юра, вы будете монахом. – Да, – ответил, не задумываясь, Ершов. Выложили нехитрую снедь: хлеб, соль, огурцы, помидоры, яйца. Ершов же со дна корзины неожиданно и "чекушку" выудил и два пластиковых стаканчика. – Вологодская школа, – улыбнулся Цыплаков… Они выпили по чуть-чуть, закусили, и Цыплаков, жмурясь на солнышко, сказал: – Вот, собственно, это и называется простым словом – счастье. Пили и ели не спеша, комариков отгоняли. – Перед вами, Юра, сейчас широкая дорога – в журналах вас уже знают, есть заинтересованные критики, нужно написать только что-то большое, я имею ввиду не по объёму, конечно, а по содержанию, как, например, Белов "Привычное дело", чтобы появился отклик широкий и всё будет, и книги, и всё. И одна эта вещь подтянет и всё остальное… Вы сейчас на старте… – Я прочитал Кузнецова, – сказал Ершов. – Ну, и как? – Тяжёлое чтение, не для многих. Но мне было очень интересно. – Напишите рецензию, я опубликую. – Я попробую. Начали подходить другие грибники. В их корзинах тоже было негусто, но всё же не как у Ершова с Цыплаковым – один гриб на двоих… Обратную дорогу в электричке Ершов спал. И очнулся уже у города. Поезд переезжал по мосту реку, и хорошо был виден на берегу древний монастырь. В детстве Ершов часто бывал в нём, в то время там был музей. В стенах этого монастыря – могила Константина Батюшкова. И именно здесь просил похоронить себя Николай Рубцов – так и написал в записочке, найденной в его бумагах уж после смерти: "Похороните меня там, где похоронен Батюшков"… На вокзале они расстались. Ершов втиснулся в троллейбус и вскоре уже выходил на своей остановке. Жена с сыном и дочкой встречали. – Папа, покажи грибок, – первым подбежал Коля, и Юрий Ершов подал сыну единственный белый гриб. – Не густо, – сказала жена, заглянув в пустую корзину. – Мама, – сказала полуторагодовалая Катя, державшаяся за мамину руку, – дядя, – поправилась, – папа! – теперь уж безошибочно сказала и засмеялась. И они пошли к дому. Четырёхлетний Колька торжественно нёс гриб в вытянутой руке, и прохожие с улыбкой оглядывались на него… А уже ночью, когда дети спали, а жена ещё что-то писала в своих учительских тетрадках на кухне, Ершов добрался, наконец, до "кабинета" – бывшей кладовки размером метр на полтора, но там между стенок вставлена столешница и на ней компьютер, а над "столом" до потолка полки заваленные книгами, журналами… Ну и табуреточка втиснута. Сел на неё Ершов. Вот перед ним книга Евгения Кузнецова "Быт Бога". Когда говорил Цыплакову, что попытается написать – лукавил, он уже точно знал, что напишет. Уже выписаны цитаты, уже многое обдумано, и теперь главное – начать. И вчитываясь в цитаты, думая о том, что написал Кузнецов, понял, какой необходим эпиграф… … Ершов уже и не удивлялся этому свойству памяти, подмеченному им ещё в детстве (может быть, это даже и не память – нечто другое), когда какой-то внешний или внутренний толчок: мысль, образ, слово, заставлял распутываться долгую нить… И сейчас вспомнилась поездка в Пермь, возил своих ребят на первенство России по дзюдо. Поезд… впрочем, столько наезжено в поездах, что всё слилось в один огромный поезд… Поселили их в какой-то загородный пансионат. Там, в библиотеке пансионата и наткнулся на сборник рассказов и повестей Андрея Платонова, прочитал за один вечер и ночь. Лет десять назад начал читать Платонова с "Чевенгура" и – не пошло. С тех пор думал – не его писатель, не читал. И вот там, в Перми, открыл. Может, только для этого и случилась та поездка… Да – Платонов, и поразившая концовка одного из его рассказов: "Мне потому нехорошо, что я многое понимаю"… Вот эпиграф для рецензии на роман Кузнецова… А вот цитаты: "О, как мне всё ведомо…"; "Посмотреть друг другу в глаза означает целый поступок совершить"; "Мир делится не на страны, а на странные души. Вернее – не на стороны, а на сторонние души. И бреду, чую, сквозь дымки чужих душ"; "Сотворение мира – это давание миру названия"… Ершов отложил записную книжку, вышагнул из "кабинета", прислушался – за дверью, где спят дети и жена, тихо. Достал из кармана куртки зажигалку и сигареты, вышел на балкон. Закурил. Потемнела уж и белая ночь. Поздно. А город не спит – гудит проводами, котельными, машинами… И он, Ершов, не спит. И в недалёком, в общем-то, городе, возможно, не спит Евгений Кузнецов – думает, или пишет, или водку пьёт… Ведь как он писал свой роман – сказать всё и умереть, вот как. Так нужны ли ему ершовские рассуждения о романе?.. Но Ершову-то они нужны, именно поэтому он и пишет, не потому, что Цыплаков попросил… …И уже включен компьютер, и Юрий Ершов, написав заглавие и эпиграф, гонит себя в первую строчку, пусть неуклюже-газетную – дальше, дальше!.. (о романе Евгения Кузнецова "Быт Бога") "Мне оттого так нехорошо, что я многое понимаю" (Андрей Платонов)
Передо мной новый роман известного ярославского писателя Евгения Кузнецова "Быт Бога". Сразу нужно сказать – это чтение не для многих… … Ершов прекратил печатать. Что-то не нравилось в этом "сказать". Стёр. Написал – "оговориться"… … Сразу нужно оговориться – это чтение не для многих. Начиная с названия, которое может показаться слишком смелым. Но не слишком, оно просто – смелое… … Ершов "вошёл в поток", и теперь главное было не останавливаться…. … Рискованное. А разве возможно творчество (ведь настоящее творчество – это всегда создание собственного мира, и открытость этого мира для каждого способного в него войти) без смелости, риска, дерзания. Роман же Евгения Кузнецова – обострённый риск, обострённое дерзание. Как сказал сам автор – "с переднего края искренности"… "Быт Слова" можно было бы назвать этот роман. Того самого слова, которое было вначале, и – авторского слова. "А я – слово, мне слово: сказал сам себе слово, и будто я уже окутан, объят, окружён этим словом и пребываю содержательно и исполнительно внутри его, этого слова"… … Дальше, дальше! Не останавливаться!… … В романе постоянное осмысление слова и себя в слове. И заставление читателя осмысливать это слово. Стиль письма Евгения Кузнецова близок к стилю Замятина или Платонова. Но, в отличии от них, Кузнецов не выдаёт читателю конечную формулу, а заставляет читателя совершить вместе с собой весь процесс нахождения этой формулы. Так читатель становится сотворцом автора… Если, конечно, захочет, если, конечно, сможет. А сюжет романа (хотя это и не роман вовсе, но, о жанре – позже) прост. Но и в этой простоте, какая была бы находка для нынешних бойких детективщиков! Следователь. Его брат, известный в городе журналист, задержан по подозрению в каком-то преступлении (так ведь и не объяснилось в каком, но это и не важно, для Кузнецова неважно, и для тех читателей, которые решатся погрузиться в "Быт Бога"). Не сумев сразу помочь брату, а возможность была, следователь страдает: я тут, а он там – в "зверинце". Да и на него подозрение падает – почему не помог брату? Значит, тоже замешан. Ну, и люди вокруг – сослуживцы, родители, сестра, брат и его жена ("женабра")… И мучения, мучения героя в самом себе и во внешнем мире; поиск истины и поиск способа выражения истины. "Истина всё равно невыразима. Нет, выразима! Истина – это потребность в истине". Внешний сюжет в этом романе даже не каркас сюжета внутреннего (душевного, духовного), а мягкая пластичная оболочка, которая то растягивается в детство, в юность, то втягивается, вжимается в душу героя, в его цепкий взгляд в самого себя или во внешний мир… … Очень хотелось курить, но Ершов гнал себя дальше, потому что уже видел, что дальше, и вот это видение – это и есть счастье творчества… И мыслишка о "покурить" – мелькнула и забылась… …Главный сюжет – внутренний. Но не потому, что автору (герою) так нравится копаться в самом себе, рефлексировать. А почему? А потому, что он, автор (герой), стремится понять о жизни – Главное. Не больше не меньше – Главное. Всё. "Для того, чтобы узнать, как на самом деле – как в жизни на самом деле и даже во Всём, и видимом, и не видимом, на самом деле, – надо идти в самого себя". А не гордыня ли это? Не самолюбование ли? Ах, мол, я какой, докапываюсь до – Всего… "За то меня все и недолюбливают: только что я со всеми и как все – и вот один и хоть бы мне что одному!" Может и гордыня. Но это уже не читателю и не критику решать. "Я проклинаю человечество, … Цитата из нелюбимого, в общем-то, Бальмонта всплыла неожиданно, и, может быть, она неточна, но сейчас и не важна буквальная точность. Дальше!.. …Не от ненависти же, правда, ко всему роду человеческому это написано. А от ужаса за несоответствие человечества тому Идеалу, что дан ему Словом. И, прежде всего, за своё (моё) несоответствие. Герою Евгения Кузнецова неуютно (мягко говоря) в мире, где: "Посмотреть друг другу в глаза означает целый поступок совершить". "Мир делится не на страны, а на странные души. Вернее – не на стороны, а на сторонние души. И бреду, чую, сквозь дымки чужих душ". Герой Кузнецова – человек понимающий, что: "Я тот, кто в мире, что не просто мир, а – мой мир, мой". И что: "Я в мире – побывать". Какая уж тут гордыня – бесконечная исповедь, бесконечная молитва. За всех. Вот и до жанра добрался. "Быт Бога" можно назвать и романом, и повестью, и даже рассказом. Но это – молитва. И, может быть даже не понимая многого в этой молитве, можно сострадать этой молитве, вместе с этой молитвой. Но для этого нужно быть христианином, стать христианином или полюбить кого-то очень сильно. За Кузнецовым повторю: "Грусть понявшего – для духа надежда". От себя добавлю: не только понявшего, но и попытавшегося понять. … Ершов нажал на кнопку "сохранить" и выпал из своей кладовки. Он курил на балконе. И только сейчас позволил себе думать о Кузнецове не как об авторе, на произведение которого он пишет рецензию, но и как о давнем заочном знакомом и давно любимом писателе. Как поразил его тогда, лет десять назад, сборник рассказов Кузнецова "Храм на Марсе". Цыплаков дал, конечно, почитать. Они с Кузнецовым давние приятели… Ершов замял окурок в банке из-под консервов. Вышагнул с балкона в кухню, попил воды из чайника, тихонько вошёл в комнату: Колька спит на диване, сбив одеяло в ноги, разметавшись; Катя в своей кроватке, тихонько посапывая; Вера спит на полу, на раскатанном матрасе. Разделся, лёг рядом с женой, уснул, не дочитав мысленно "Отче наш".
Оглавление 22. Часть вторая. 20. Бег в воскресенье. 23. Часть третья. 1. Быт слова. 24. Часть третья. 2. |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 22.04.2024 Вы единственный мне известный ресурс сети, что публикует сборники стихов целиком. Михаил Князев 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске
|
||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|