Сатик

 

 

 

В академических институтах советского, так называемого «совкового» периода, научные сотрудники выполняли свою плановую, тематическую работу преимущественно в фундаментальных и публичных библиотеках, в архивах и музеях. И это понятно. Научные исследования гуманитарной направленности невозможно писать «с потолка», высасывать из пальца. Ты должен обложить себя справочной литературой. Должна быть особая, творческая, рабочая обстановка, стимулирующая работу мысли. Это понимали все. Но два дня в неделю необходимо было с утра до вечера находиться в институте. Это были так называемые «явочные» или «присутственные» дни. Их назначение было в том, чтобы в институте всегда были сотрудники, должна же была быть трудовая дисциплина, пусть даже она была только формальной и только мешала, препятствовала работе. Явочные дни были для нас гиблыми, пропащими днями. Это были дни демонстративного дуракаваляния и ничегонеделанья. Мы приходили, убивали время, били баклуши, точили лясы, мололи языками, дожидались, когда уйдёт директор и сразу же после него срывались с места. О явочных днях Татик говорил так:

– Завтра вторник, институтский день. Будем честно чесать свои яйца.

Мои явочные дни были для меня сущим наказаньем, неприятной обязанностью, отбыванием повинности. Я приносил с собой специальную литературу, заходил в свой отдел, усаживался за отведённым мне письменным столом, честно и решительно намереваясь заняться чтением.

Но неразлучная тройка наших парней меня очень скоро «обнаруживала» и столь же честно и решительно не давала мне осуществлять свои намерения. Вначале кто-то из них приоткрывал дверь, просовывал голову в проём, оглядывал комнату и спрашивал:

– Ты случайно не видел Сатик? Директор её спрашивает. Я уже осмотрел все комнаты – нигде её нет. Ну, куда могла подеваться эта чёртова бомжиха, эта Квазимодо?

Это была «разведка боем». Затем приходили все вместе, втроём, и говорили:

– Не надоело тебе читать? Что ты всё читаешь да читаешь? Ты ведь уже защитился, не то что некоторые. Давай лучше поболтаем, так время скорее пройдёт. – Мне не хотелось выглядеть ханжой и занудой, поэтому я недолго думая закрывал книгу и бросал в один из ящиков стола. Так начиналось наше «бденье». Постепенно такое коллективное времяпровождение в присутственные дни стало традицией.

 

В мою комнату часто наведывалась Сатик, и ребята устраивали соревнование, кто из них превзойдёт остальных по цинизму и пошлости, кто пошутит, приколется похабнее. Они вроде бы беззлобно подтрунивали над внешностью Сатик, даже не допуская мысли, что это может её обижать. Сами себе они при этом казались очень остроумными. Они крайне редко называли её по имени, особенно в её отсутствие. Самыми мягкими, самыми безобидными определениями были «карлик», «гномик», «пигмей». Особенно старался Татевос. Он мог спросить громко, на весь коридор:

– Ну куда могла подеваться эта «давалка»?

Или:

– Ну где черти носят эту минетчицу?

Как-то Сатик обиженно сказала:

– Злой ты человек, Татос. Очень злой.

Татик сразу же встрепенулся:

– Для тебя я не Татос, а Татевос. Понятно тебе?

– А я для тебя не Сатик, а Сатеник. Понятно тебе? – в тон ему ответила Сатик.

– Целкаломидзе, – подытожил эту словесную блиц-перепалку Арман. Это означало: «Замечательный втык. Сатик – Татос: 5–0».

 

– А знаешь, Сатик, тебе намного больше подошло бы имя Лиля, – сказал Татик.

– Это почему же? – насторожённо поинтересовалась Сатик, ожидая очередного подвоха.

– А потому что Лиля – это сокращенное от Лилипутия. Или Лилипуточка.

– Целкаломидзе, – откликнулся Арман, и все поняли это так: «А что, не так уж и плохо. Прикол как прикол».

Сатик насупилась, нахмурила брови, посидела с минуту и ушла.

– Послушайте, ребята, она же обиделась, – сказал я. – Как только у вас язык поворачивается обижать бедную девушку? Ведь природа уже её обидела.

– Она не обижается. Мы же не со зла. Да мы просто дурачимся. Прикалываемся. Хочешь, спросим её, обижается она на нас или нет. Если бы обижалась – не приходила бы сюда каждый раз.

– Это она не ради нас, она сюда из-за него приходит, – сказал Рубик и кивнул в мою сторону.

 

– Ты не обижайся на ребят, Сатик. Они не злые. Они так шутят. Если откровенно, то мне не нравятся их шутки, но лучше всего не обращать внимания. Если будешь обижаться из-за каждой глупости, тебе же хуже будет, – сказал я на следующий день, когда Сатик пришла и уселась на своём обычном месте.

Мне вовсе не хотелось начинать разговор, просто я счёл нужным сказать ей это.

– А я и не обижаюсь. Делать мне больше нечего. На дураков нельзя обижаться. Собака лает – ветер дует. Пусть говорят, что хотят. Вот только почему этот Татик назвал меня Лилипутией?

– А кто тебе сказал, что «лилипут» – это оскорбительное слово? Ничего подобного. Лилипуты – такие же люди, как и все остальные. Есть даже цирк лилипутов. Я даже помню, там один долговязый сказал лилипуту: «Я выше тебя», а лилипут ему ответил: «Ты не выше меня, ты длиннее меня».

– А эти самые лилипуты – они что же, что-то вроде мутантов, да? Я тоже мутант?

– С чего ты взяла? Кто тебе сказал такую чушь? Ты – обычный человек, только маленького роста. Лилипуты тоже обычные люди, только тоже низкорослые – не более одного метра.

– Мой рост – сто тридцать пять сантиметров, – тут же самодовольно вставила Сатик. Ей было приятно, что на свете есть люди, у которых рост даже меньше, чем у неё.

– У них гипофиз – это такая железа – не вырабатывает гормон роста. Во всём остальном они ничем не отличаются от нормальных людей. Только у лилипутов, насколько мне известно, не может быть детей.

– У меня тоже не может быть детей?

– Эх, Сатик, Сатик... Ну что я могу тебе сказать – я же не Господь Бог.