следующая тема »

[Соломон Воложин]

Воложин Соломон. Критическая статья «А Тургенев-то не реалист».

...Тут мне хочется сделать длинное отступление и опять – на себя.

Я ж всё-таки инструмент восприятия произведения. При всём моём желании быть объективным в поиске и обосновании найденного подсознательного идеала (ницшеанства), который породил вдохновение Тургенева, мне ж необходимо, чтоб мой читатель был с этим инструментом познания скрытого художественного смысла, мною то есть, знаком. А я очень отличаюсь от других, привычных читателю, критиков. В частности, отличаюсь – пусть и заимствованной – идеей синусоидальной превращаемости во времени типов идеалов (их мало) друг в друга и потому некой повторяемости их (типов идеалов) в веках (из-за чего искусство вечно: то по аналогии, то по противоположности оно оказывается актуальным для любого времени). Синусоида же колеблется между полюсами «коллективизм» и «индивидуализм». Ну, и инерционные вылеты есть с Синусоиды на перегибах её – для экстремальных типов идеалов. Тот свет и царство Божие на небе у христианства – один вылет. Скажем, вверх. А недостижимое иномирие ницшеанства – другой вылет. Скажем, вниз. Первое – предлагаю согласиться – коллективистское, второе – индивидуалистское. В середине Синусоиды – тип идеала Гармонии. Там – романтики с их прекрасным внутренним миром в ужасном внешнем. Там – ненавистные подсознательному ницшеанству Тургенева Лемм и Лаврецкий. А революционеры по определению – коллективисты и за добро. Просто разочарование в этом при несгибаемости натуры приводит к вылету вверх. Натуры нетвёрдые через перегиб Синусоиды уходят на её середину. Если Лиза принимала Лаврецкого за добро, то она – на верхнем вылете. И из-за нетвёрдости характера у Лемма и Лаврецкого они оказываются на спускающейся ветви Синусоиды на «точке» Гармонии. Поражение революционеры и добро терпят от мещан с идеалом Пользы. Это – на нижнем перегибе Синусоиды. Там – Варвара. Двойное разочарование в революциях даёт запредельный вылет за индивидуализм, вниз. Там – Тургенев. Поскольку Лаврецкий – это несостоявшийся революционер («он не ожидал такого крутого перелома» отца к деспотизму), то он как бы ближе к Лизе, чем к Варваре. Потому Лиза на букву «Л».

Я думаю, что эти «Л» – тоже подсознательного происхождения. Тургенев бы удивился, если б ему сказали про это. Но спрашивать у автора, верно ли толкование критика, не нужно. Автор же был в трансе, в приступе вдохновения, им хозяйничало подсознание. Нечего теперь у его сознания спрашивать. Оно не знает истину...

[Борода]

Я так понимаю, что Соломону просто не с кем поговорить «об высоком» и он беседует с неким воображаемым удивлённым читателем, просвещая против его на то воли, да и своей собственной. Подхватим сакраментальный приём и превратим претенциозный монолог в ироничный диалог…

«Вот, маясь в тоске, о чём бы написать, где б найти что-то недопонятное, чтоб попробовать его объяснить себе и своему читателю…» – Давно известен призыв к графоманам: не хочешь пИсать, не пиши.

«О-па. А Фет-то, если и не ницшеанец, то шопенгауэрец…» – О-ла-ла, эти ярлыки из эпохи опахал, корсетов и свечного нагара, милостидарь.

«Нет. Меня не могут читать те, кто не умеет при чтении думать. Я это так называю…» – Это да, очередь из умников не выстроится, если им не пообещать премию за пытку знанием.

«То есть я от него хочу терпимости к неизвестному в видах более или менее скорого достижения им ясности, если он, читая дальше, будет держать в оперативной памяти это неизвестное…» – Тут я полагаю, и сам высоколобый автор будет долго думать – что же такое он с буквами отчебучил…

«Я, – в отличие, быть может, от читателя, – знаю, что ницшеанец приводит читателя к состоянию предвзрыва от недовольства изображённой действительностью, в которой и виноватого вроде нету…» – К состоянию предвзрыва ведёт восторг от недовзрыва перевзрывного невзрывного.

«А я очень отличаюсь от других, привычных читателю, критиков. В частности, отличаюсь – пусть и заимствованной – идеей синусоидальной превращаемости во времени типов идеалов…» – Отличие есть – в поднятии рыщущего идей невежества на уровень искусства хронофагии.

«Люблю загонять себя в тупик. Испытываю, насколько я силён объяснять разные разности…» – Себя загоняйте куда хотите, а невинный-то юзер, клюнувший на имя Тургенева, тут причём!

«Как художник, Тургенев-ницшеанец – через наоборот – всякого человека рассматривает с любовью…» – На автора тоже можно посмотреть наоборот: не воду праздных умствований он льёт, а мельницу перемола драгоценного читательского времени в досаду вертит.

«Тут можно и закончить читать роман. Достаточно капли, чтоб понять вкус моря. Художественность я удостоверил. В ницшеанстве убедился. Что мне – именно мне! – ещё надо?» – Тургенев, получив удостоверение художественности, судя по всему, в гробу-то и перевернётся!

«Так или иначе, но я могу себя поздравить, что нашёл уже одну недопонятность в тексте романа и объяснил её себе и вам, надеюсь, читатель…» – Отнюдь, к Тургеневу вот уж полтораста лет вопросов нет, а вот к автору игривой пародийной статьи, написанной видно от скуки, – есть, но мы не знаем, поймёт ли он нас, не доказав статьёй – может ли он правильно думать?

Не стоило бы симпатичному автору портить аппетит, но он столько намешал в рюмку водки, что глотка зачесалась у опешившей публики, глаза из орбит после тоста полезли. Полагаю, что дело Козьмы Пруткова живёт и процветает, за что и выпьем чуть позже, да чего поприятнее на вкус…