Архив публикаций за июнь 2013

...Бутылочка из-под шнапса полетела в мусорную корзину – и тотчас её место заняла другая, виртуозно извлечённая откуда-то из недр шкафа с медикаментами.

– Вы только не опьянейте, пожалуйста, Йенс, – устало улыбнулся Элькем. Вид у него был измученный. Пергаментная кожа в старческих пятнах. Круги под глазами. – Ни черта вы не поняли, Хоффман. Это не наш эксперимент, это их эксперимент. Пойдёмте.

Йенс нетвёрдо поднялся на ноги. Музыка в голове смолкла, и воцарилось приятное безмыслие. Вслед за Элькемом он спустился на первый этаж. Скучно плакал младенец, будто кто-то тянул за хвост кота. В коридоре было пусто.

– Деление – естественный процесс, – объяснял между тем Элькем, – как ни дико звучит. Составная часть природного круговорота. Самки... эм... женщины доппельгангеров не способны к зачатию и вынашиванию детей. Их детёныши рождаются вместе с человеческими – но появляются на свет не до конца сформированными... иногда это недоразвитые близнецы, а бывает, что просто какие-то ошмётки, мы называем их биоматериалом.

«Он пьян, – подумал Йенс, – или сошёл с ума. Этакий изысканный абсурд: женщины рожают детей-невидимок, о которых не знает никто, кроме фрау Вернике и доктора Элькема. Ну, хорошо, пусть в Андсдорфе, а в других местах? Там, где и слыхом не слыхали ни о каком эксперименте?

– Так вот, биоматериал мы и передаём доппельгангерам, а они помещают его в инкубатор. Это не сделка, Йенс. Это – принадлежит им. Вы, наверное, в курсе, Хоффман, что в любой клинике есть подземные этажи...

Йенс кивнул. Да, правда, в больнице, где он раньше работал, таких было целых три – настоящее подземное царство. Там хранилась списанная аппаратура, койки, сантехника и один Бог ведает, что ещё. На самом деле, Йенс, как и большинство его коллег, понятия не имел, что творилось на резервных этажах. Ему хватало дел наверху. Но кто-то, вероятно, знал и наведывался туда отнюдь не ради больничного хлама. В каждой клинике есть своя фрау Вернике, – понял он.

– … и километры тёмных коридоров...

...Двери кабинета бесшумно разъехались, и высокая, крупная женщина толканула по салатовому полу каталку.

– Игорь Алексеевич… – женщина по-матерински глянула на голенькую Женечку. – Всё готово… Вас ждём…

– Григорий Васильич на месте?.. – врач сунул маркер в нагрудный карман безрукавки. – Антонина Сергеевна готова?..

– Все на месте… – кивнула женщина. – Все готовы… Только вас ждём…

Врач кивнул.

– Иду… Сейчас иду, Вера Павловна… Готовьте девушку…

– Пожалте… – женщина убрала с каталки сложенную синюю простынку. – Ложитесь, девочка…

– Куда?.. – опешила Женечка. – Зачем?..

Игорь Алексеевич улыбнулся.

– На каталочку, милая… Или в чём мать родила по коридору побежишь?.. В блок операционный…

– Сюда ложиться?.. – вдруг испугалась Женечка. – Уже сейчас поедем?.. На операцию?.. Да?..

– Ложись, ложись, девочка… – улыбаясь, закивала Вера Павловна. – Сначала попкой садись… Вот так… А теперь ножки забрасывай… Молодчинка… И ложись… Не бойся… Опускай головку… Игорь Алексеевич у нас – волшебник… Через часик-полтора проснёшься – себя не узнаешь… Такой красавицей станешь…

Женщина аккуратно расправила простынку и накрыла недвижимую бледную Женечку.

– Ничего не бойся, девочка… Всё будет хорошо…

– Готовьте пациентку… – повторил врач. – Я сейчас буду…

– По-о-оехали, миленькая… – Вера Павловна мягко тронула каталку с места. – С ветерком… Что ты такая каменная, девонька?.. Расслабься… Отпусти рученьки-ноженьки… Ну?.. Не будет больно… Ничего не почувствуешь… Не бойся, котёнок…

Женечка слабо улыбнулась.

– Я не боюсь… Я просто… Я…

Лого-стихо-музыко-галерея «Жизнь и смерть человека» создана на стыке музыки, поэзии, символа (лого), графики, эзотерики и т. д.

Мною написаны две книги. Полное их название – Лого-стихо-музыко-книга «Дыханье музыки» (ассоциации) и Лого-стихо-изо-музыко-книга «Божественная симфония».

Галерея является неотъемлемой частью моих поисков в данных книгах.

По сути, это попытка войти в новое направление в искусстве и попробовать на вкус симбио-язык, который я решил назвать – интегральный язык. Соответственно, интегральная поэзия, интегральные тексты и т. д.

Здесь (журнал «Израиль XXI») искусствоведом М. Райсом подробно проанализирована музыкально-поэтико-знаковая составляющая того, что мною делается.

Марк Райс в своём анализе делает основные акценты на музыкально-знаковую составляющую моих книг.

Буду признателен, если кто-нибудь из тех, кто ознакомится с галереей «Жизнь и смерть человека» в журнале «Новая литература», поможет мне и моим читателям разобраться с изобразительно-знаковой составляющей. Т.е. откликнется развернутым комментарием (рецензией, анализом).

Хорошего и плодотворного Вам просмотра.

С уважением,

Владимир Янке.

Ещё в поезде его одолели сомнения. Расположившись в гостиничном номере, распаковав сумку и приняв душ, усевшись в кресло перед телевизором, он машинально переключал пультом каналы, а в голове настойчиво крутилось: что же он забыл сделать или сделал не так? Окна все закрыл плотно, это точно. Утюг выключил и убрал на место, в кладовую. Газовый кран перекрыл. Или нет? Нет, перекрыл, точно помнит. Цветок обильно полил. Все приборы, кроме холодильника, отключил. Остатки супа вылил? Вылил. А то за неделю в нём лягушки заквакают. Соседку тётю Нину попросил пока забирать почту из его почтового ящика, ключ от ящика оставил. Это на тот случай, чтобы любители чужого имущества не догадались по набитому почтовому ящику, что хозяева длительное время отсутствуют. Видел недавно передачу про домушников, как они определяют, в какой квартире есть чем поживиться и дома ли хозяева. Получается, что всё он сделал как надо, и нет причин переживать. И чего дёргается, спрашивается? Есть, есть в нём такая черта, как излишняя мнительность. Все время что-то кажется, чего-то там мерещится. Тоже мне, барышня кисейная с неуравновешенной психикой. Всё нормально. Так что расслабься и забудь пока о доме. Сейчас другие, более важные дела предстоят. Эта его командировка многое значит для их фирмы. На него надеются, и очень. Шеф так и сказал в напутственном слове, подписывая его командировку: «Большие надежды возлагаю на эту поездку, Дмитрий. Если выгорит подписать контракт, то фирма сделает рывок вперёд, сопоставимый с работой предыдущих нескольких лет. Ты – самая подходящая кандидатура. Лучше тебя никто это не сделает, во всех смыслах. Конечно, шансов фифти-фифти, но это немало. Держи в курсе и, если чего надо, сразу звони. Вообще, отзванивайся каждый день». Предлагал шеф взять с собою любого из фирмы в помощь, но он отказался. Любой, кто бы он ни был, ему будет сейчас только мешать. А у него было и есть внутреннее стойкое ощущение, что дело выгорит. Он в свою интуицию твёрдо верит. Итак, сегодня отдыхать, набираться сил. А завтра начнётся кутерьма, только держись. И все посторонние мысли долой.

Вечером вышел прогуляться. Поужинал в ресторане при гостинице, вернулся в номер, принял душ. Включил телевизор. Пела Кадышева: «Говорят что счастья нет, только я отвечу: Ты не жди, не жди рассвет, а иди навстречу!». Хорошая песня. Он с удовольствием послушал её и сразу выключил телевизор, чтобы не перебить тот светлый подъём радости, вызванный этой песней. «Ты не жди, не жди рассвет, а иди навстречу!». Классные слова, фактически, это его девиз по жизни. Он из тех, кто не ждёт милостей от судьбы, а сам идёт навстречу. В результате к своим тридцати трём он твёрдо стоит на ногах. У него хорошая работа с солидным заработком, у него твёрдый авторитет на фирме, собственная двухкомнатная квартира, купленная на заработанные деньги. Квартира... Хм. Что-то там не так, чего-то он перед поездкой не доделал там, важное. Вот наваждение. И как удар по голове: «Блин! Он, кажется, дверь не закрыл! Ё-моё!..»

...Академик бесцельно переходил из зала в зал, пока не остановился перед своей любимой витриной с египетскими саркофагами. Странно, отчего это приятели-фараоны показались ему сегодня не такими уж безобидными, как обычно? Видно, фантазия от переживаний разыгралась. Вот и шаги чьи-то вдруг почудились. Он резко обернулся, но так никого и не заметил. Даже обошёл вокруг стеклянного склепа – на всякий случай. Но полутёмный зал был пуст, если не считать фараонов, невозмутимо возлежавших в своих саркофагах.

«Да, вот уже и чертовщина всякая мерещиться начинает. Стареем. Может, и впрямь на покой пора. Только будет ли он, покой этот? Разве что... – Давидян опасливо покосился на витрину. – ТАМ…».

Максим Львович присел на стоявшую в углу табуретку.

«Это конец, – словно о ком-то другом подумал он. – Был академик Давидян и не будет его. Была славная династия, хранившая в этом доме тайны веков, и кончилась. Но что, в сущности, династия, когда рушится цивилизация, которой мы служили? Нас ведь никто никогда не решился тронуть лишь потому, что знали: не царю служим, не Сталину с Брежневым, а великой империи, которой принадлежат эти сокровища, эти тайные знания.

Но нет больше империи. Есть господа, рыщущие среди её обломков, чем бы ещё поживиться. Кто-то свечной заводик хапнет, кто-то газовую трубу за вентиль ухватит, а кому-то тайны веков подавай. Да на что им эти тайны? Чтобы править? Как же, будут они править! Не умеют, не научились ещё. Да и научатся ли когда-нибудь?

Где же, все-таки, коты?».

– Если бы вы сами меня пригласили и спросили про котов, я бы все рассказал и отдал, – услышал он вдруг чей-то негромкий голос.

Академик почувствовал, как вдруг заледенел позвоночник. Перед ним стоял очень бледный незнакомец в разорванном белом свитере в бурых пятнах и с огромной запёкшейся раной на лбу...

...Эта книга попала ко мне весьма неожиданно – по прочтении и рекомендации моей доброй знакомой. Неожиданность заключалась не в том, что прочитав книгу, мы пускаем её по рукам, а в том, что до сего дня имя «Л. К. Чуковская» мне было неведомо.

В моей памяти мгновенно всплыло из детства: «Корней Чуковский». Знакомая подтвердила догадку: да, Лидия Чуковская – дочь того самого. Далее мне были поведаны драматические подробности издания «Софьи Петровны», которые сами по себе стимулировали интерес к её автору, да плюс ещё восторженная оценка прочитанного моей доброй знакомой. Не заинтриговаться и не захотеть у меня не было шанса.

Скромный томик, карманного формата, в твёрдой обложке. Бледно-серый фон, крохотное чёрно-белое фото. Оранжевый ярлычок с именем и названием. Повести, стихотворения. Всё. Для человека интеллигентного – приятное оформление, деликатный намёк на явную непопсóвость.

По мере прочтения впечатления развивались у меня так: от начальной симпатии, внушённой рекомендацией, – к некоторому унынию при встрече с давно знакомой коллизией, – к обнаружению в этой самой, давно знакомой, коллизии неожиданных ракурсов, планов и глубины, – и наконец, к неуклонному, очень медленному, но могучему вызреванию, воспалению хмурых мыслей и чувств, доходящих в финале, безо всякого ложного пафоса, до просветляющей душу разрядки в катарсис...

...Мы должны помнить и чтить наше прошлое, каким бы оно ни было. Не пытаться закрывать глаза, когда что-то нам не по нраву, но пытаться это что-то преодолеть, чтобы сделаться лучше. Прошлое для того и нужно, чтобы понимать, в каком мире ты живёшь, какие законы, феноменальные и рукотворные, довлеют над тобой, и какова твоя роль во всём этом вселенском сценарии. Углубляясь в эту тему, вдруг понимаешь, что ты здесь вовсе не случайный путник, и в твоих руках не только личная судьба, но и судьба остального мира, престающего тебе порой иллюзией, воспринять которую ты хотел бы целиком, переполненный к ней вопросами, ответами и претензиями.

Но разве нельзя просто жить и наслаждаться жизнью? Если всё-всё у тебя хорошо, нет никакой войны и ты не в ссоре с соседями, разве это не повод к безмятежному и беспечному существованию? Конечно, повод, и, конечно, к этому надо стремиться. Вопрос только в том, можем ли мы всё это себе позволить, позволить без ущерба своим интересам и интересам будущего поколения? Если в мире есть силы, способные в любой момент украсть наше благополучие, наши заработанные средства, нашу семью и вообще почву под ногами, то тогда позволить это себе мы никак не можем.

История ничему не учит. Сколько ещё надо человечеству обжечься, растерять себя, свои жизни: в неурядицах, войнах, междоусобицах, чтобы осознать, что в этом мире ничего не даётся просто так, ни покой, ни беспечное прозябание? А ведь нас много, не ведающих даже о присутствии на земле почти уже неприкрытого «абсолютного» зла. Мы делаем вид, будто ничего существенного вокруг не происходит, нас не касается. Опять-таки, мы не замечаем тех самых динозавров, уже не просто случайно появляющихся в поле зрения, а готовых наступать нам на пятки, вытесняя с жизненного пространства. А ведь насколько было бы проще заслужить себе спокойную, долгую и счастливую жизнь, совместным, если хотите, соборным противостоянием системе.

Вера, вера светлая и зовущая, уже сама по себе способна привлечь множество неприкаянных людей к решению насущных вопросов, отвлечь от отчаяния или пагубы. И не обязательно это должна быть вера в Церковь и её магические возможности. Издревле этим пользовались (и пользуются до сих пор) лидеры и, говоря современным языком, менеджеры от общества. Вспоминая историю Церкви, надо сказать, что необходимость в таких действах, направленных на объединение людей по идеологическому принципу, была налицо всегда. Благодаря влиянию религии (не смотря на все религиозные распри и войны) оставалась гарантия, что какая-то часть общества выживет, и популяция в том или ином виде обязательно сохранится. Стоимость человеческой личности равнялась стоимости человеческой плоти, потери которой с лихвой восполнялись плодовитостью наших праматерей. Поэтому, если где-то и соблюдался известный житейский принцип «выживает сильнейший», то это имело отношение как раз к Церкви. Но жертвы, павшие в борьбе за веру, быстро забывались, сердца просыхали от слёз, и оставался лишь вкус продолжающейся, несмотря ни на что, жизни...

Саша Галл, проснувшись как-то утром в среду, решил, что так дальше жить нельзя и надо бы что-то поменять, причём, желательно, очень кардинально. Он сделал два огромных шага: бросил работу и пить. Бросить работу было легко – в том супермаркете, где он работал грузчиком, даже не спросили о причине его ухода, а коллеги, наверное, догадывались и поэтому не задавали лишних вопросов, и скорее всего, даже немного завидовали такому вот его решению. Бросить пить оказалось сложнее, ведь теперь у Саши появилось гораздо больше свободного времени, да и деньги были, поэтому это была настоящая внутренняя битва, которую Саша, в конце концов, выиграл, может быть, с одним компромиссом – раз в неделю он позволял себе одну бутылку пива, но не более. На вопрос, чем же он теперь намерен заниматься, Саша Галл отвечал, что ничем, во всяком случае, в ближайшее время, и новую работу искать не пойдёт; может быть, говорил он, буду вырезать сувениры из дерева или делать воздушных змеев, но только не сейчас, попозже.

Нужно сказать пару слов о его прозвище. Откуда оно появилось, сейчас сказать довольно сложно. Кто-то говорит, будто в детстве у него было несколько французских комиксов про бравых галлов Астерикса и Обеликса. Но странно, чтобы у школьника в середине 80-х годов оказались подобные комиксы. Тем более, сам Саша вообще отрицал, что у него были такие экземпляры. А на вопрос о происхождении своего прозвища отвечает, мол, не помню, давно это было, и всё неправда. Настоящая же его фамилия Угарин. Александр Угарин.

Вот так Саша Галл начал жить по-новому. Он много читал. Нашёл старую запылённую гитару и записался в кружок обучения игры на гитаре. Потом бросил эту затею, взял напрокат автоген и стал плавить битое стекло, добавляя в него краски. Получалось очень даже неплохо, но он занимался этим делом в палисаднике под своим окном многоквартирного дома, и соседям это не очень нравилось. Так что и это занятие Саша Галл бросил. К тому же автоген он сломал.

Дома Саша находиться не мог, потому что мама вечно его донимала разговорами о том, почему Саша такой неудачник. Она так прямо не говорила, но Саша говорил так сам, и призывал её к тому, чтобы она намного короче и яснее выражала свою мысль. Когда у Саши отрубили Интернет за неуплату, он внял словам матери, которая пригрозила, что если тот не найдет работу, то ночевать его не пустит, и пошёл шататься по городу...

Анатолий Петрович Колокольцев с трудом разлепил спёкшиеся очи и прямо у своего носа увидел окрашенную ослепительно яркой беловатой пылью босую мужскую ступню.

– Ну, привет, мужик… – откуда-то сверху засмеялся хрипловатый голос. – С прибытием!.. Меня Дэном кличут… А тебя?..

Анатолий Петрович перевёл взгляд на мускулистые волосатые загорелые икры.

– Мужик?.. – снова заржал голос. – Хватит валяться!..

Голые икры сменились цветастыми «бермудами», белой майкой с силуэтом горных пиков и, наконец, бородатым, слегка курносым, добродушным лицом.

– Как звать-то тебя, дядя?.. – парень поднял белёсые брови. – Что молчишь?.. Сушит ещё?..

– Анатолий… – тихо сказал Анатолий Петрович. – Колокольцев… Анатолий Петрович… А где я?..

– В Караганде!.. – снова громыхнул Дэн. – Когда прибыл-то?.. Только что?.. Толян?..

Анатолий Петрович с трудом оторвал ладони от сухой, рассыпчатой пыли, встал на четвереньки и медленно поднялся на ноги.

И сразу же за спиной парня необычайно чёрное, креповое небо вспыхнуло миллиардами разноцветных звёзд.

– У-ух… – открыл рот Анатолий Петрович. – Как… Какая ночь… Прямо…

– Клёво, да?.. – Дэн тоже поднял голову. – Я тоже… Недели две любовался… Как прибыл… А что ещё делать?.. Даже считать пробовал… Потом плюнул… Как посчитаешь вечность?.. Эй!..

Парень вдруг махнул рукой.

– Анжелка!.. Анжелка!!!

Анатолий Петрович повернул голову и увидел, как по краю небольшого ослепительного взгорья грациозно, не спеша, бежит абсолютно нагая шоколадная девушка...

Мы потом долго пытались вспомнить, из-за чего он нас так невзлюбил. Мне казалось, что всё началось с первого дня лекций по административному праву. Мы накануне отмечали день рождения Саньки и пропустили две первые пары. И видок у нас был – чума. Вялые, с перегарищем, в мятой одежде. Всё как полагается, одним словом. Санька думает – всё из-за того спора на семинаре. Слишком мы агрессивно на этого Игоря Анатольича набросились. Слишком насмешливо к нему отнеслись. А Марат говорит – все приезжие преподы с таким гонором. Столичная спесь, что уж тут. И требуют к себе повышенного внимания, почтительности, пиетета и теде. Тем более, от нас, провинциалов.

В общем, непонятно почему, но взъелся он на нас капитально. Ну и мы отвечали ему взаимностью. Поэтому и охвостели все в одночасье. Нам-то что, парням – мы платные, можем себе позволить. Ненадолго. А вот Алиске намного хуже – она бюджетная. У неё стипуха накрылась, что тоже не добавляет оптимизма. И всё из-за какого-то козла с невлепенным самомнением. Обидно как… И было бы в нём хоть что-то, вызывающее уважение, тогда – куда б ни шло. Но ведь нет. Худосочный, рыжий, с жидкой растительностью на лице, противным голосом, гладкими манерами – тот ещё хмырь. Ну, себя-то он, понятно, видит голливудской звездой, не меньше. Поэтому на всех симпатичных девчонок реагирует соответственно. Оценивающие взгляды, подмигивания какие-то, намёки, нечаянные прикосновения. А от нашей Алисы так вообще крыша у него набок. Как её видит, сразу дурным становится. Мы за это его ещё стократ сильнее возненавидели. Даже странно, как при всём его отчётливо видном влечении, он Алиску умудрился завалить на экзамене. Не посрал с утра, может быть. Хотя, что с него, с суки, взять… Пути таких выродков неисповедимы, воистину...