Архив публикаций за ноябрь 2004

Нам срочно потребовался магазин, и мы с Вадимом держим путь в поселок N, который раскинулся за мостом. Как и чем живет российская глубинка изнутри? Поселок с виду довольно обжитой и (что очень отрадно глазу) без брошенных домов. По напрочь разбитой «асфальтовой» проселочной дороге (вот она, вторая главная беда России!) иногда проезжают старые мотоциклы и «москвичи». Каждый двор имеет огород, а некоторые хозяева даже обзавелись своими прудиками. Хотя плодородием северо-западные земли не отличались испокон веков, по причине избытка в них глины. По пути дорогу пересекло крупное стадо баранов и коров. Первое впечатление – кажется, народ не совсем бедствует. Сельпо оказалось закрытым на обед, и местные бабульки указали на магазин внутри клуба. С виду мы ничем не выдаем москвичей – на нас лишь насквозь пропахшие дымом «камуфляжи» и особого любопытства у местной молодежи мы не вызываем. Не очень то хочется выглядеть в их глазах «белой вороной». Заходим в здание клуба и видим маленькую лавку, состоящую из нескольких отделов. Но, естественно, поселок никак не может себе позволить в каждом из них держать продавца. Да это, в общем, и совсем ни к чему. Ведь каждая такая Люба или Галя отлично управляется сама. И, как видно, неспроста при этом пользуется настоящим уважением у односельчан. Очередь наша состоит из типичного на вид молодого деревенского парня, крупной и очень смешливой девушки и старого рыбака с лукавыми морщинистыми глазками. Здесь вам не Москва, здесь все друг с другом «здоровкаются» и знают друг друга по имени. Вот вроде мы уже и у прилавка, но тут в лавке появляются три бойкие деревенские бабульки. Мы, конечно, пропускаем их вперед и, как окажется в будущем, на 15-20 минут нам откроется одна интересная картина из сельской жизни. Бабушки мгновенно устремляются к Гале и скороговоркой спрашивают о качестве и стоимости мяса, сыра, бананов и прочего. «Колбаса по 65? А вчерась, кажись, по 63 была!» – такого рода многочисленные вопросы наперебой, продавщица встречает со спокойным терпением и даже с улыбкой. Вот это терпение! Отношения между людьми строятся на понимании, сочувствии и уважении. «А я вот тут зашла должок принесть» – из сухенького кулачка одной из бабушек появляется аккуратно смятая «сторублевка». «Галя», не спеша, открывает свою учетную книгу, вычеркивает долг. Очевидно, что пенсии и зарплаты здесь нищенские – книга буквально испещрена долговым списком. Значит и здесь нужда и каждодневное выживание. Делаем покупки, из лавки выхожу с противоречивым чувством. Умиление вызывает простота и доброта людских отношений, сочувствие и разочарование – народная нищета. И почему-то из памяти всплывает пробка из «Мерседесов» и «Лексусов» на Садовом кольце из окна родного вуза. Возвращаемся к стоянке.

Вы никогда не замечали, как, вроде бы, никуда не спеша, вы, не контролируя себя, поддаетесь, вместе с толпою горожан, коллективному мельтешению и бесцельной спешке? Это ее, Суеты хорошая работа. Мы же, благодарные рабы, по невежеству своему, еще и окрестили это всеобщее безумие «уровнем жизни». Подобным образом миллионы горожан, изо дня в день, функционируют как четко отлаженный механизм в его твердом и холодном чреве. Во власти Города подарить тебе встречу с человеком, который существенно повлияет на твою судьбу. С такой же легкостью он может подкинуть тебе автомобиль из-за угла или не отколотую вовремя сосульку с отвесной крыши. В его капризном праве сделать из тебя своего любимчика или изгоя. Город очень легко вознесет тебя на общественный «Олимп», одарит всевозможными титулами и почестями, поднесет на золотом блюде признание, успех и славу. Но в его власти также спалить твой дом, в котором сгорят все деньги, ценности и документы. Ты будешь вынужден выйти на улицу в поисках хлеба, станешь бродягой. Фатальные обстоятельства верно служат ему. Но и придав тебе вес в обществе, он не забудет расставить хитрые ловушки. Внедрив в твое неокрепшее сознание лживые ценности лицемерного светского общества, сделав тебя заложником мнимого благополучия, он, подобно искусному портному, перекроит твою сущность. Черными нитками. Он с готовностью поможет подменить твои прежние ценности и привычки. Своими ослепшими глазами ты выберешь подруг: гордыню, тщеславие, лицемерие. А новыми советчиками к твоим оглохшим ушам станут алчность, эгоизм и цинизм.

...– Я должен ехать. Произошла трагическая случайность. Раз­бился наш сотрудник... да что там сотрудник – мой будущий зять.

– Неудивительно, – констатировал Алексей Михайлович, по прежнему стоя лицом к окну.

– Что... что вы сказали?

– Не имеет значения. Вы собрались?

– Да. Но я все же не совсем понял...

– Прекрасно. Так вы не ответили на мой вопрос.

– Ох, не до того сейчас.

– И все же: вы поверите мне, если я скажу, что вас... как бы вам объяснить... – Алексей Михайлович улыбнулся оконному стеклу, в ко­тором отражалась прозрачная мебель и вместе с нею – тусклый, об­росший мехом призрак редактора, – что вас просто нет?

– Как это нет? – удивленно прозвучал голос Парова.

– Так. Просто нет на свете, как и вашего зятя без будущего. Я всецело отвергаю вас...

...Встряхнув себя, в привычной палатке Григорий приобрел две мерзко нагретых за день “Костромских” и с этим тяжким грузом пополам с одышкой – лифт по традиции испустил дух, как и Гришино счастье – медленно поднялся на девятый, в берлогу Сереги. Тот встретил его в малиновых семейных (единственное, что у него было семейного) трусах, заспанный, но как всегда радушный; с испугом глядя на абсолютно белое Гришино лицо, он спросил:

– Гриша, родной, что случилось?

– После расскажу, – пробубнил Григорий и зашаркал на кухню (рассказывать ничего не хотелось). – Доставай закуску.

– Это мы мигом.

Серега как обычно ловко и молниеносно подготовил кухонный стол, затем подумал и предложил, желая разрядить обстановку:

– А что мы все время на кухне, да на кухне? Ведь я тут один, черт возьми. Давай в комнате, а, Гриш?

– Не надо, – мрачно произнес тот.

После этого какое-то время сидели молча, все так же, без единого слова, выпили.

– Умер кто? – наконец то ли в шутя, то ли серьезно, поинтересовался недоумевающий Серега.

– Да. Кажется, я, – без тени улыбки выдавил Григорий, наливая дрожащей рукой новую порцию. – А вроде только ожил...

...Не знаю, как там, а у нас в СССРосии, в последнии два-три десятилетия незаметно и спонтанно сформировалась целая отрасль генной инженерии: литературное клонирование. Хотя опыты над персонажами, их авторами и авторами-персонажами начались намного раньше – еще и не пахло пресловутой овцой Лолой. Приверженцы зауми во главе с Хлебниковым клонировали понятия слов, Маяковский с бесстыдством истого революционера – саму поэзию, Довлатов – себя нелюбимого. Даже Федор Михайлович упорно занимался клонированием Библии. Таким образом, можно заключить: появление придуманных клонов породило действительное клонирование младенцев, а не наоборот. Так углубимся теперь в не столь далекую историю, и попытаемся классифицировать явление...

Отсылаю Вам это сочинение, кое, признаться, в неопределенном роде смутило меня. В нем проскальзывает что-то нездоровое – возможно, всего лишь легкий сбой в развитии, но вероятна и серьезная психическая патология. На простейшую предложенную тему ребенок написал нечто весьма любопытное – особенно для психолога-исследователя. Вам, как известнейшему в городе эрудиту и врачу в прошлом, думаю, будет небезынтересно ознакомиться с данной рукописью. Я не поленился перепечатать ее для Вас. Получите, так сказать, голые факты.

Ваш Вольдемар Ванкооб, Б. ж. г.

P.S. В порядок я позволил себе привести только чудовищную пунктуацию и большую часть орфографии. Неповторимую же корявость построения и языка сохранил in extenso – в первозданно-девственном виде...

...Мир агрессивен по определению: повсеместное и неистребимое быдло атакует всех, кто выше его понимания; в конец оборзевшие буш-мэны охотятся за халявным (по их мнению) черным золотом; твой сосед-маньяк выдумывает изощренную казнь для новой ночной жертвы; да и сам ты нет-нет, да и представишь, как в сыром звуконепроницаемом подвале пытаешь своего начальника – связанного по рукам и ногам – непрерывной прокруткой песен Егора Летова и «Нирваны». Словом, пистолет лучше держать под подушкой, а ночной горшок, соответственно – под кроватью. И все это в общем-то нормально – в каждом из нас обитает животное. Только вот людская агрессия стократно мерзей, подлее, а главное – в большинстве случаев еще и морально оправдана...

...Китаец хитро зыркнул на Бэнга одним левым глазом и снова закрыл его, напра­вив взгляд внутрь себя.

– Будда? – рассмеялся Бэнг. – Что может твой Будда против пули сорок пятого калибра.

– Очень просто. Мой Будда убьет тебя прежде, чем ты сумеешь поднять свой кольт.

Бэнг на миг задумался, поглядел на поблескивающее оружие в собствен­ной верной руке и вновь усмехнулся:

– Я уверен, что моя реакция быстрее, чем у Будды – кто бы он там ни был.

– Я не сомневаюсь в твоей быстроте, – ответствовал китаец, приоткрыв теперь лишь правый глаз на полсантиметра. – Но есть вещи сильнее скорости и много силь­нее пули.

– Что же это?

– Глубина неба. Прекрасная девушка с бамбуковой флейтой, играющая только для тебя одного. Стадо небесных буйволов, бредущее по самому горизонту. Мрак женского лона, творящий всех. Высота мысли о Боге. Бесконечность бороды мудреца, если ее не стричь. Луна в твоей чашке саке. Яблоко, раненное твоими зу­бами, выброшенное, но сохранившее в не съеденной косточке свою не рожденную мать. Иероглиф, вмещаю­щий и поглощающий Вселенную. Ширина тех слов, кото­рые я сейчас говорю тебе, рав­ная всему тому, что я говорил до тебя и тому, что я скажу после. Трепет восторга перед Всем. Момент созерцания гармонии мира. Иногда он ошарашивает человека навсегда...

...Так они сидели долго-долго – даже еще дольше, жадно глядя друг на друга, и не могли насмотреться. Все стало ясно. Солнце светило потому, что у ослика была роза. Птицы пели потому, что у розы был ослик. Трава была зеленой потому, что ослик был ро­зой. Небо было голубым потому, что роза была осликом. Мир был ласковым и нежным, как дитя, потому... потому, что он и всегда был таким – надо было только это по­чувствовать...

...Однажды известный художник Малевич, пришедши из ресторана “Ленин” (средь простого люда тепло именуемого “Ильич”) в изрядном подпитии, по обыкновению с трудом ввалился в собственную квартиру на цокольном этаже. Было это по обыкновению далеко за полночь. Сам он был по обыкновению завернут в свежую простыню – прямо поверх пиджака, – в коей чувствовал себя почти Цезарем. Наутро он часто удивлялся появлению на нем странного одеяния. Но не задавал себе лишних вопросов, ибо был выше мелочной мирской суеты...

Мгновение, в течение которого мы, не смея шелохнуться, застыли друг против друга в позах максимально, по нашему мнению, подходящих как для отражения любого, даже самого коварного и стремительного нападения, так и для выпада, удара, если не смертельного, то способного, во всяком случае, предрешить исход схватки, тянулось, казалось, тысячу лет. Я говорю "мы", хотя не видел его, моего противника, ни в тот момент, ни впоследствии, что, впрочем, мне в высшей степени льстит, потому как увидеть кого-либо в этом каменном лабиринте возможно лишь столкнувшись с ним нос к носу, что для меня, способного, вот уже не первый час превратившись в слух, в комок нервов, ощущающий малейшее давление в воздухе, точно отслеживать все перемещения нарушителя моих владений, было бы уступкой ему, грубому и недалекому созданию даже не подозревающему, какой тончайший и изощренный ум ему противостоит.

Моё же положение с каждым месяцем становилось всё более опасным. Когда кто-нибудь вступал со мной в контакт, приходилось доставать маску "смотрящего телевизор", но из-за отсутствия питания она стала разрушаться. Сквозь прорехи завиднелось нагое лицо, не украшенное старым миром, но и недостаточно наполненное новым. В какой-то момент стало совершенно ясно, что я самым опасным образом отошёл от "мэйнстрима" и скоро стану чужаком. Ещё немного и мне конец, возврата не будет. К счастью благоразумие победило. Я одумался, и понял, что жить следует в рекламном ролике, где всё стандартизировано и выверено, соответствует эталону. Эталон берётся из глянцевых журналов, рекламы, популярного кино, эталон всем известен и всеми принят. Я осознал всю нелепость своего добровольного отшельничества. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Пришло время нелёгкой адаптации. Уже составлен график погружения в телевизионный эфир. Начать придётся с малого: первую неделю – два часа просмотра в день, потом три и так до нормы. Ещё всё можно исправить.

– Кирка и человек. Кирка важнее человека, который ей работает, – говорил, неспешно приближаясь, один из них, – Инструменты ради инструментов. Верх совершенства – машина. Человек – приставка к инструменту, с помощью которого создаются машины. Высшая материя – механизмы, низшая материя – биологическая масса, вооруженная инструментами. Инструмент – связующее звено между двумя сущностями. Машина, как воплощение стремления к совершенству, свойственное примитивной материи. Машина никуда не стремится: она – конечный продукт эволюции.

Та же сцена, спустя месяц. Видеозарисовка с женщиной. Эрекции ни у кого нет, отовсюду раздаются гневные замечания, мат, вопли.

– Чего она тут делает? Покажите нам танки! Ух-ты, жопой вертит, сволочь! Я не хочу смотреть на это, я должен увидеть, наконец, эти сраные танки!

Абсолютная сублимация.

Вечером им подадут Идеальный Джем.

Во дворе играли дети. Им надоела песочница и совочки, они заметили голову и окружили ее. Маленькими руками они замесили глину и сделали голове туловище, крепкие руки и ноги. И ушли.

– Ты что, гад, издеваешься?! Вчера, блин, ты сказал мне что изменишь какую-то таблицу, и опять, сука, звонишь!!! Да мне плевать, что ты сделаешь!!! Ты сюда не звони, ты понял?!

(Скороговоркой) – Понял, конечно, понял. Знаете, настолько много разных адресов, телефонов, координат, а впопыхах, знаете ли, запишешь, куда придется, данные-то. Вы не поверите, хе-хе, каждый раз случайно находил эту запись. И ведь нет чтобы сразу все исправить! А потом забываю. Всё, на этот раз сразу же внесу исправления.

– Всё. Конец. Где ты живешь? Адрес мне свой говори, давай встретимся, поговорим. Не скажешь – я сам узнаю. Я тебе не буду больше повторять, что я, слышал уже это все. Ты либо издеваешься, либо ты не человек!!!

– Товарищ, в этом нет необходимости.

– Ну, всё. Жди. Мне все равно кто ты, и что такое эта система, из который ты, но я до тебя, придурка, доберусь!

...Но король был человек дальновидный, ему нужны были наследники, и послал он глашатых по всему королевству, объявив конкурс на "сладкую парочку" – идеально подходящих друг к другу ципробушка и валенка. И читали глашатые: Птичка ципробушкек (зверюшка, сочетающая в себе все самое симпатичное от внешности ципленков и воробушков) ищет свою вторую половинку – валенка (зверюшка, тоже похожая и на ВАробушка и на ципЛЕНКА). Объявляется конкурс на рисунок самого аутентичного (наиболее соответствующего своему названию) валенка.

Спешите, возможно, именно Ваш рисунок найдет свою вторую половинку!

Задание: нарисовать валенка...

...Большое место в жизни барчонка занимала эпоха ночи. В старые добрые времена под его усадьбой, некогда принадлежащей обедневшему дворянскому роду, гнездилось бомбоубежище, после адаптации к новым придворным условиям, перевоссоздания смыслоозначений – трансформировавшееся в техно-дискотеку, перекодифицировшую рудиментарные образцы деятельности барской повседневности в стиле данс (по старобарски – танцы-шманцы).

Жизнь барчонков проходила ритмично и периодично, в бесконечных попытках достигнуть в ритуале плясок состояния транса, порядка и гармонии. Однажды очередная такая попытка привела к деформации стенок спецлифта, в связи с чем сие средство передвижения отгородили от танцпола и лифт деконструировался в темную комнату, вход в которою с осветительными приборами (согласно правилам клуба) был строго запрещен, чтобы не мешать клубящимся аристократам друг друга любить...

...Я один среди них торопился, чуял ведь – не поспеем умереть, потому и торопился. Пуще любой человеческой подлости жгло меня его благородство, ведь не к месту будет, зазря, нельзя ему умирать. Мне обидно было до слез, что лучший душевный порыв – злом обернется. Я то знал, что он в Халебе, и значит, придет.

И когда появился, я надрывался уже, выкрикивая строки стихов, мне волненье помешало, я бы смог, я должен был… Я от стыда за бессилье свое заплакал, и дикая мысль меня обуяла: да будь оно проклято, благородство!..

И тогда произошло непонятное. Главный чужак, в чалме, тронул коня, тот пошел шагом на нас, за ним увязался толмач, и тут я подумал, сжимаясь в комок: силы небесные, они едут ко мне. И хотел отвести глаза, но не мог, и смотрел на того, кто в чалме.

Подъехав, склонился ко мне, глядя пристально. Черные волосы, черная борода, черная накидка, и глаза тоже – черные. Хотел склонить голову, и не мог, и все смотрел на него – прямо. Он вдруг сказал что-то гортанным голосом. Толмач спешился, взял меня за волосы и сказал на нашем языке:

– Нам не нравится, как ты смотришь.

– А… как… я смотрю? – и хотел опустить глаза, а не мог оторваться.

– Нехорошо смотришь. Опасный ты человек.

И дернул за волосы, и вывел вперед, повалил на колени, и сверкнул уже на солнце обнаженный клинок, только я уже не видел, не слышал, я плакал от счастья, крича в небеса:

– Благословенна же милость богов!! Сколько страдал я от своего малодушия, плакал ночами в песок! И вот – все вы стоите с глазами опущенными, я лишь один им опасен – я. Они испугались – меня!! Вот для чего берегло меня небо!

Нынче постигнул я мудрость небес.

Мы отпили по три глотка, стараясь не думать о количестве воды и оставшейся дороге, хотя будто мы знали, сколько осталось и куда мы дойдем; тут он едва не расплескал сосуд в затрясшихся руках, и вцепившись глазами в дальний бархан, сказал хрипло: «Женщина».

Мой интерес к танцу вырос из подростково-романтического чувства к артисту балета – схема довольно банальная. Но по мере моего взросления чувство к юному танцовщику таяло, а к балетным спектаклям, наоборот, росло с тревожащей быстротой, и, наконец, эта любовь прочно устроилась в первом ряду партера моих мыслей, предопределив и выбор профессии балетного критика, и потом уход из нее. Пока я вживалась в спектакли и анализировала исполнительские концепции разных артистов, у меня внутри начался какой-то неуправляемый процесс, который внезапно закончился моим броском к письменному столу – это была попытка удержать зыбкие картины привидевшегося. Вот они – два моих любимых балета, не либретто и не рассказы – так, две сказки, увиденные сквозь силуэты танцующих фигур...

...Я мог бы до бесконечности сидеть и услаждать свой взгляд разными ипостасями красоты. Но вот людской поток раздался, как море, давшее дорогу Моисею, и я увидел мягкое сияние. Неспешно ступая, чуть придерживая бегущие через плечо ремни полупрозрачной сумки, щуря глаза от яркого света (опять забыла солнцезащитные очки!), время от времени встряхивая головой, чтобы отогнать от бровей распушившиеся прядки каштановых волос, покусывая вафельную ножку кофейного мороженого упругими губами с полусъеденной прозрачно-розовой помадой, шла самая любимая, самая лучшая девушка на свете – моя дочь.

Мир сузился до очертаний зонта. Из-под каймы видны только зеленые деревья и дождь. Хотя дождь скорее слышен, чем виден: сухой рассыпчатый стук по зонтичной крыше. На фоне деревьев иногда лишь угадываются пунктирные линии, словно в ткацкий станок заправили слишком тонкие серые нити. Что такое дождь? Круги на лужах, черные точки на сером асфальте, быстро расползающиеся по сухой поверхности, рваный путь капель на стекле, грусть и смута на душе, тяга к свету и огню, если ты в дожде, и странное стремление сбежать от тепла и сухости в загадочную стихию холодной влаги, которая с торопливой благодарностью покрывает лицо холодящими поцелуями, бороздит волосы струями, царапает куртку своими прозрачными когтями, разрисовывает мутные облака и зелень призрачными штрихами. Дождь – это тихий вкрадчивый шелест шин и всплески шагов...

...Есть такое ехидное выражение: "Секс бывает без любви, но не любовь без секса". Нет-нет, безответной любви это тоже касается: человек любит, хочет, но не получает, страдает. А раз хочет – значит, вполне в рамках поговорочки. Однако не все так просто – прав, во всем был прав Федор Михайлович: широк человек. И ни в какие схемы не укладывается...

...– Какие в современной России, на твой взгляд, можно выделить литературные направления, течения?

– Мейнстрим. Литература, которая группируется вокруг толстых журналов и литературных газет. Якобы серьезная литература. Она мало кому нужна. Есть спрос на развлекательную литературу, остросюжетную беллетристику: шпионский детектив, приключения, фэнтези, мистику.

Я стал писать боевики, триллеры, и меня стали издавать и даже платить гонорары. А написал бы я социально-психологический роман, меня бы никто не издал. Издательства валятся. Пусть публика дура, но она хочет развлечений и такие писатели как я, остросюжетники, ей это дают. Но и в боевики, я в этом убежден, надо вкладывать глубокие мысли и идеи, хоть толику знаний. Научных, исторических, культурных, духовных.

– А ведь нынешние издательства могут потребовать от автора экшен, драйв, динамизм. Вампиров, катастрофы, апокалипсис. Ты как автор соблюдаешь установки, которые, к примеру, разработало издательство «Крылов»?

– Это – обязательное условие, иначе не издадут. Приходится соблюдать их требования (в «Эксмо», кстати, практически то же самое). Именно из этого обстоятельства происходит такой феномен, как литературное наемничество. Я – литературный наемник. Что закажут, то и пишу...

...– Так что это за такой таинственный проект? Если можно – поподробнее.

Э. Б.: Проект, запускаемый издательством «Крылов», называется «Сколково. Хронотуризм» и представляет собой совершенно новый формат. По жанру это историческая авантюра с элементами научной фантастики. Авторы пишут повести объемом примерно в половину привычного романа – шесть авторских листов. В каждой книге по две повести. То есть это так называемый «вертикальный сериал» наподобие привычных телезрителям ТВ-сериалов, где множество авторов-сценаристов работают на один проект.

В. Г.: Думаю, это сделано вовремя. Нынешний читатель устал от всех этих книжных кирпичей – толстенных романов объемом в 15–16 авторских листов. Потоки информации льются отовсюду и перегружают мозг наших современников, им хочется отдохнуть, почитать что-либо легкое и увлекательное, а главное – не столь продолжительное. Небольшие повести, на мой взгляд, то что нужно: можно начинать с любой, и не будешь ломать голову – а что там было раньше? Такое, кстати, уже было – вспомним того же Конан Дойла с его короткими историями о легендарном сыщике Шерлоке Холмсе. Или вот современный очень популярный цикл новелл о ведуне Геральте Анджея Сапковского. Правда, это творчество все же одного автора. А вот знаменитая сага о Конане (количество наименований переваливает за несколько сотен) – это уже продукт творчества многих авторов со всего мира. Так что формат не так уж и нов...

Постапокалипсис – тема в мировой художественной литературе не новая: минувший век дал массу замечательных образчиков жанра (пожалуй, в немалой степени потому, что и сам был богат на катастрофы).

Сегодня в России, точнее в отечественной беллетристике, «катастрофическая» тема переживает второе рождение: вот только ребеночек получается на диво странным.

Нет, катастрофа – локальная ли, глобальная – из книг никуда не пропала. Да и понятно: она для книг этого направления есть условие sine qua non. А вот что касается происходящего после катаклизма… Здесь постапокалипсисы old style и новоделы расходятся, как в море корабли.

Почему? Авторов классических литературных произведений в жанре постапокалипсиса – будь то Джон Уиндем с его «Днем триффидов» или дуэт Нивена – Пурнелля с «Молотом Люцифера» – интересовало то, как люди будут восстанавливать лучшее из утраченного. И герои этих (и многих других) книг прощались с погибшим миром, оплакивали его, понимая, что он ушел безвозвратно, понимая, что человечеству придется долго и трудно возвращать утраченное...

...– Может, оставить службу и погрузиться целиком в «наёмничество»?

Эдуард: Каждый из нас об этом мечтает. Но за книгу платят мало. Новичкам от 20 000 до 40 000, середнячкам, как мы, 40 000 – 80 000, топам от 300 000 до 600 000 рублей. Они уже сами диктуют условия. Бренды (С. Лукьяненко, В. Панов) просят 2 млн. А гонорар самого высокооплачиваемого Б. Акунина доходит до 30 млн рублей за книгу. Объём одинаковый – 400-500 книжных страниц. За экранизацию романа огромные бабки платят. Есть куда расти.

– Как пробиться хотя бы в новички?

Всеволод: Хочешь издаваться на всероссийском уровне, езжай в Москву и Питер. Я каждый год ездил на слёт фантастов России, раздавал рукописи. Надо встречаться, знакомиться, выпивать, общаться. Главное – связи. В Первопрестольной они появляются за деньги. Мы, старички, успели проскочить. А МТА (молодому талантливому автору) нелегко. Можно печататься с нами в соавторстве. Так, на бренд Александра Бушкова кто только не пишет.

Эдуард: На рынке переизбыток книг и писателей. Ежедневно в издательства присылают десятки, сотни работ. Если тебя заметили, надо прислушиваться. Не задирать нос: мол редакторы искажают мой художественный мир! Дарований из глубинки издатели могут и за нос водить. Увидеть своё творение в бумаге – мания. Автор готов на всё. С ним заключают договор, книга издаётся и приносит выгоду. И тут шефы начинают крутить: «Ой, денег нет, подожди. Пока следующую строчи». Судиться невыгодно...

Трэшевое изображение отнюдь не трэшевой ситуации – именно такое сравнение приходит на первый взгляд при прочтении книги Эдуарда Байкова и Всеволода Глуховцева «Рой», выпущенной крупным российским издательством «Крылов» в самом конце нынешнего лета. Но это лишь на первый взгляд, ибо не так прост роман, как его малюют. Но обо всем по порядку.

Текущее десятилетие в творчестве популярного писателя и ученого Эдуарда Артуровича Байкова стало временем перехода от неореализма, с которого он начал свой путь в литературе (роман «Гнев», 1999), к следующему «притчевому» или «фантастическому», периоду. Уже криминально-психологический детектив «Гнев» содержал отдельные элементы трэшевой литературы. Хотя, как и многочисленные рассказы и повести Байкова, этот роман все-таки был написан в рамках канона классической остросюжетной беллетристики. Не таков «Рой».

Надо сразу оговориться: фантастический жанр весьма неоднороден – сюда можно относить сколь угодно поджанров и направлений, порою являющихся причудливым смешением не только стилей, но и «фирменных» особенностей и черт других крупных жанров, таких как детектив, приключения, философская притча, социально-бытовой и психологический роман. Авантюрная фантастика тоже разнопланова, она вбирает в себя и скай-фай, и фэнтези, и пресловутый киберпанк.

В частности, сюда можно отнести и написанный Э. Байковым совместно с В. Глуховцевым роман «Рой». Несмотря на заметную трэшевость, этот роман еще формально близок к классическим канонам: в нем нет постмодернистской фрагментарности...

– Первый вопрос традиционный – о чем книга?

Э. Б.: «Рой» по жанру – это постапокалиптический боевик. И соответствуя своей жанровой тематике, наш роман повествует о произошедшей в городе биотехногенной катастрофе. Ну и дальше показывается, как уцелевшие люди выживают, вернее – пытаются выжить. Притом что зараженная территория полностью блокирована войсками, и никто ни туда войти, ни оттуда выйти не может.

В. Г.: Сюжет в общем-то поначалу прост. В секретной лаборатории под эгидой Минобороны ведутся разработки в области нанотехнологий. То есть попросту спецы пытаются создать нанороботов. Для каких целей – другой вопрос. Может, для лечения людей, а может, для их убийства. Как выясняется – для второго. В институте происходит взрыв, вещество с наноустройствами распыляется в пространстве и поражает население города. Ну и дальше понеслось – все по жанру боевика.

– Постапокалипсис – это достаточно новое направление в литературе. Ныне он, видимо, очень популярен? Почему вы решили писать именно в этом жанре?

Э. Б.: Не думаю, что это новый жанр. Достаточно вспомнить вековой давности творения Герберта Уэллса и Артура Конан Дойла. Да что там – есть старая сказка о горшочке, который всех кормил. Из него хлынула каша, как из ящика Пандоры, и едва не затопила весь мир. В шестидесятых-семидесятых годах в кино и литературной фантастике были популярны произведения на тему ядерного катаклизма и постъядерной зимы. К примеру, фильм Стэнли Крамера «На последнем берегу» и роман Робера Мерля «Мальвиль». Хотя приоритет, конечно же, у автора Апокалипсиса – Откровения Иоанна Богослова.

В. Г.: Да, в последние годы эта тематика и еще тема Зоны (в смысле аномальной территории, населенной разными мутантами и монстрами) стали популярны. Вот и к нам обратились из издательства с просьбой написать роман на эту тему. Ну а мы постарались и создали «Рой»...