Мой горький Лондон

 

Я иду на улицу, и вокруг – все как обычно: киоск с бутербродами, неподалеку от него газетный ларек, рядом с ними – «Лицензионные диски», тоже ларек, только сомневаюсь, что там именно такие диски, сильно сомневаюсь. Это помещение очень напоминает квартиры рок-музыкантов в девяностые – густой белый дым сигарет, постоянно какие-то непонятные личности крутятся, приглушенно-громкая музыка из спрятанных под прилавок колонок. И вообще, повсюду все еще очень много предметов и вещей, которые напоминают о той эпохе… Иногда это хорошо, потому люди не забывают о том, что можно отстаивать свои интересы. Но иногда – не очень. До сих пор ржавые железные вывески: «Кассеты на прокат», «Парикмахерская»; обсыпавшиеся ступени на закрытом сто лет магазине… Порой кажется, что эти следы той эпохи никогда не сотрутся, навсегда останутся в памяти.

Я вышла на улицу, и вдруг начался такой ливень! Настоящий летний ливень с молнией, прорезающей небо, громом. Ливень, когда все куда-то бегут, открывают зонтики, звонят кому-то по мобильным, закрывают руками голову, будто так их волосы не намокнут. Я встала под дерево, вдыхая свежий воздух, и так вдруг отчетливо проступил сквозь все другие уличные запахи аромат роз! Я закрыла глаза, и мне представилось море этих роскошных цветов: огромное поле красных, розовых, белых роз… Я разбегаюсь и прыгаю в этот одурманивающий аромат… Потом открываю глаза и вижу, что рядом стоит мужчина и держит в руках огромный букет. Я загляделась на цветы, а он заметил, что мне интересно, улыбнулся. На нем был тонкий серо-голубой костюм, белая рубашка и шляпа в тон костюму. На ногах – начищенные белые ботинки.

– Нравится? – кивнул он на розы такого вкусного, нежного кремового цвета.

– Да, – зачарованно протягиваю я.

– Как думаешь, ей понравится? – он будто бы и впрямь не знает, понравится ей или нет.

– Кому угодно такой букет понравится.

– Думаешь? – я утвердительно кивнула.

Дождь закончился, и этот славный джентльмен, прощально коснувшись пальцами шляпы и снова улыбнувшись, пошел дальше.

Какая романтика, подумать только! А я и не знала, что в обычном мире еще остались такие герои романов. Ему бы еще тросточку и белую лошадь, или «Роллс-ройс» пятидесятых. Было бы здорово.

 

Но все-таки был конец июля, и после «непогоды» снова нещадно палило солнце. Все истинно желали этого дождя и спасительного ветра, и вот они, наконец, посетили наш маленький провинциальный город с пятью кинотеатрами, кучей больниц (а как же иначе!), ночных клубов, двумя психлечебницами и пятьюстами тысячами пофигистов. Тысяч сто из которых непофигистов и человек пятьсот (максимум – тысяча) интересных, необычных. Только где они ходят, эти необычные? Интересно…

По всем законам подлости я шла именно по той улице в тот вечер и встретила их. Ну, знаете, тех, которые в школе ржут как сумасшедшие, когда видят тебя, которые говорят о гадости за твоей спиной, которые дымят в школьном туалете дешевыми сигаретами, не пользуются туалетной водой (или пользуются, но такой, что уж лучше бы не пользовались), словом, гопники – только женского рода. Бог мой, я их на дух не переношу! Кажется, что если они смеются, так обязательно если с тобой что-то не так, потому что глядят еще так пристально, издевательски. Я обычно молчу, сдерживаюсь, но тут… было такое ощущение, что мне хотелось только драться, я, как самое низменное животное, видела их как единственную цель… Драться, совершенно не боясь за свою сохранность, не падая в обморок при виде своей же крови, – только драться. С ними, понимаете? Это ужасное состояние, стопудово. Я поняла совсем четко в эти минуты, пока приближалась к ним: нельзя больше терпеть, нельзя ждать, иначе потом будет еще хуже, потом все перерастет в укоренившуюся ненависть… В голове как механизмы часов щелкнули картинки последствий, но я отбросила их, потому что стало по-настоящему плевать. Я ускорила шаг, и ноги стали словно железные. Руки противно дрожали, но я видела цель – они были вдвоем, эти персонажи недетской сказки, ха… Даже чем-то похожие друг на друга; я подумала, что, может быть, они сестры. Я подхожу к ним, здороваюсь (чтобы они увидели меня и поняли, кто перед ними, не могла же я нападать со спины), и – по плечу одной железным кулаком. Второй – тоже по плечу; недоумение, потом – нагибаюсь, уходя от удара. Они быстро просекли, в чем дело, четыре кулака – в меня, я снова по плечам (в лицо я бить боялась, честно), потом я упала на асфальт… Чувствую острую боль, с трудом поднимаюсь, снова – кулаками, сандалями…

Я до сих пор помню это чувство невообразимой злости, ярости, смешанных со страхом – нет, не крови, – страхом проиграть, сдаться, не выдержать. Я даже не помню, как все закончилось, мне было жутко плохо, мне было больно. Я чувствовала: течет кровь из разбитой губы, кулаки жгло, и всё разъедала безобразная, противная, едкая, поглощающая дрожь…

Когда все закончилось, и я лежала на холодной траве, и никого рядом не было, слезы текли по моим щекам – горячие слезы, я не стеснялась их, и тихо, бесшумно плакала. И еще, наверное, тихо поскуливала – как собака…

Я пошла к Ксюхе. Я хотела проверить, что будет, хотя, конечно, понимала, что поступлю по-свински, но время для раздумий было неподходящим, и я поддалась этому мгновенному порыву. Футболка была грязной, и джинсы тоже, и на коленке было порвано. Ну и черт с ним!

Поднимаюсь по лестнице дома номер 32 по улице Киндсфатера. Может быть, в последний раз. Зачем я это делаю, на что рассчитываю? Ладно, хотя бы умоюсь. А ноги сами идут туда. Все поставить на кон, карты на стол, лицом к лицу: что ты за человек, Ксения? Что она сделает, что скажет? Плевать, пусть хоть ничего не говорит. Я уйду, и все. А что? Мое право.

…Когда она открыла дверь и окинула меня взглядом, я поняла – я очень многое в тот миг о ней поняла. Несколько секунд мы стояли словно по разные стороны баррикад, глядели друг на друга, будто пытаясь что-то решить для себя, понять что-то такое, чего раньше понять было нельзя… а потом Ксенька втолкнула меня в квартиру, закрыла дверь, и, схватив за плечи, начала трясти и говорить, и что-то спрашивать… Все это произошло так стремительно и быстро… Я поняла, что ошибалась насчет нее. Не такая она…

– Что с тобой случилось? Что произошло? Кто это сделал? – она потащила меня в ванную, я на ходу скинула сандалии, она включила холодную воду, я умывала лицо, она побежала за полотенцем, и все так быстро… И потом – красные маленькие капли крови на белом полотенце, и запах спирта на ссадинах. Я видела слезы в ее глазах, да-да, слезы! Я была ошеломлена и не сказала ни слова за все это время, пытаясь сравнить два этих человека, но не могла. Она прижала меня к себе, и что-то говорила, тихо, испуганно:

– Котенок! Котенок! Прости меня. Пожалуйста, прости! Я никогда, никогда больше… Мэри Джейн, не бойся. Если эти сволочи снова попадутся на твоем пути, говори мне, ладно? Помни всегда об одном: несмотря ни на что, у тебя есть друг, слышишь? И это – я. Слышишь, Маша?

В то мгновение я ощутила такое небывалое тепло и защиту и поняла, что я не одна в этом огромном и холодном мире. Впервые поняла, что есть тот, кто может принять меня такой, какая я есть на самом деле. Никто из взрослых никогда не был мне другом – настоящим другом, верите? А она стала. Так внезапно, стала. Кажется, слезы снова текли по щекам, и второй раз за этот час я не стеснялась их, мне все еще было больно и кулаки жгло, но я уткнулась в плечо родного мне человека, вдыхала аромат сухих цветов и диких ягод и была счастлива. «Иначе и не надо. Иначе – зря» – вспомнила я Ванькины слова и подумала, что иначе и не смогу. Драться за счастье и свободу – вот оно… счастье…