Бахвалов и Жаба

 

Купить в журнале за октябрь 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 18 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Ква-ква... Жаба... Так его звали... Чтобы заставить Жабу квакать, приходилось потрудиться. Конечно, с каждым разом это давалось всё проще и оттого становилось всё более унизительно, как для Жабы, так и для Бахвалова с его сворой. Бахвалов не сразу его вспомнил, когда увидел в утреннем автобусе по пути на работу. По утрам ему вообще всё давалось с трудом и доставляло муки, так как Бахвалов – пил.

Разваренный пельмень лица Жабы с выпуклыми куриными жопками глаз просто приметился и показался знакомым. Детство... Школа... Такие координаты. От поездки к поездке всплывало всё больше подробностей в загустевшем похмельном бульоне мозга. Помогали в этом и мимолётные робкие взгляды, которые Жаба бросал на Бахвалова, когда заходил в автобус. Бахвалов садился на конечной, в самые зады кресел, как и в бытность свою в школе, а Жаба – через пару остановок. Вот и сейчас Бахвалов с галёрки, словно с задней парты, разглядывал его грушеподобный стриженный под «ёжик» череп. Плотное сало кожи скапливалось, собиралось чуть пониже ушей в три белёсых выдающихся складки, отчего ворот куртки весь поистрепался, пообтёрся об них. Пухлые щёки было видать и с затылка. «Экая жабища!», – думал Бахвалов.

Чем больше он вспоминал, тем сильнее дивился тому, как мало изменился Жаба. Он (Жаба) был на пару лет постарше, и сейчас ему должно быть под сорок. Но всё та же стрижка, которую уже делают разве что в спецучреждениях дисциплинарного или медицинского назначения. Одежонка своей невзрачностью была схожа со школьной: свитерочки, курточки оттенка клопов, дешёвые джинсы цвета чего угодно, кроме джинсы, зимние шапки-«плевки». Все они носили такое в голодное безденежье девяностых – Жаба обретался в подобном и поныне. Да и фигурой он не изменился. Всегда был такой весь округленький, таковым и остался, лишь набрав ещё больше в объёмах. Бахвалов соизмерял себя с ним. Ставил умозрительно рядом. В школе Бахвалов был заметен. Он, благодаря своему отцу-алкоголику, с детства научился сносить побои, а позднее преуспел и в их нанесении. Всё его тело скапливалось, набрякало в тяжёлых каплевидных кулаках. Это его выделяло и позволяло возглавлять пищевую цепочку. Конечно, только среди сверстников. От старших «товарищей» он не переставал отхватывать ни в детском саду, ни в школе. Но, как уже было сказано, Бахвалов умел сносить побои, и промаргивал их вместе с безразличными телесно-вынужденными слезами. То, что унижало и вытаптывало других, например Жабу, в Бахвалове не задерживалось и уж тем более не оставляло следа.

Так вот, Бахвалов умозрительно ставил себя рядом с Жабой. От него самого, прежнего, остались разве что кулаки, да и то на исхудалом долговязом теле они теперь выглядели неуместно. Словно от кого другого приладили к жилистым длинным рукам две мясные тёртые шрамные гири. А ещё из глаз Бахвалова ушёл зверь. Не заснул там, не отлучился, а именно окончательно и безвозвратно ушёл. А вместе с уходом зверя глаза потеряли и в цвете – блеклые водянистые обмылки – и в убедительности. Бахвалов всё чаще стал проигрывать в переглядах с прочими хищниками. И дело тут не в возрасте. Точнее, не только в нём. Дело в какой-то немощи, что с определённого момента нашла его и угнездилась. Что удивительно, – вслед за нынешней его сожительницей Марьей. Та тоже его нашла и тоже угнездилась.

 

Молодость Бахвалова прошла бурно. Успел и повоевать – вторая чеченская, и посидеть – сто одиннадцатая УК РФ, и попить. Вот только полюбить не удавалось. До Марьи валандался по миру, отталкиваясь кулаками. Легко находил работы, и также легко их терял. Мужские коллективы его уважали, начальство побаивалось. Оглядываясь, и не выделит чего-то особенно. То, что для других покажется опасной, местами кровопролитной жизнью, для Бахвалова было рутиной. Шабашки, пьянки, драки... Багровое со временем блекнет, трескается и становится пепельно-серым, как и глаза Бахвалова, из которых ушёл зверь.

 

Дорога у них с Жабой общая, только Жаба садится на две остановки позже, а выходит на две раньше. Но едут через весь город вместе и долго дышат одним воздухом. Едут на заводскую окраину. Жаба выходит у домостроительного комбината. Советская хламида завода с потрескавшимся истёртым орденом «Дружбы народов» на разорённом фасаде. Здание огромное, титаническое, словно и вправду в своё время его железобетонная утроба была способна разродиться целиковыми домами. Сейчас ДСК в запустении. Несколько цехов в частных руках, а прежние мощности на мелочь пустяшную пущены. «Болотце… Самое то, для Жабы», – думает Бахвалов, провожая того взглядом. Сам Бахвалов в последнее время кантуется в котельной. Тоже болотце в сущности, но Бахвалову более не надо людей и воспроизводимого ими шума и суеты. Сам он тоже более не шумит. Своё отсуетился. Битый пёс в будке на окраине. Два газовых котелка на три казарменных дома. Вся работа состоит в учёте расхода газа в специальном журнале и в латании свищей на изношенных трубах. В котельной Бахвалов отсыпается после будних попоек с Марьей, да и, в общем-то, за всю свою жизнь прошлую, в которой сна было мало.

 

Раздевалки за спортивным залом. Ободранные стены цвета перегнившей тины. Стойкий запах плесени и пота поколений подростков. Бахвалов, приобняв Жабу, отвлекает того разговорами, заводя в закуток раздевалки. Жаба неуверенно переставляет ноги, настороженный, но несколько расслабленный дружелюбием Бахвалова. Минуют узкий коридор, и Бахвалов, чуть отступает, подталкивая Жабу. Тот, всё ещё на него оглядываясь, идёт вперед и пропускает момент, когда ему на голову накидывают полиэтиленовый мешок. Приятели Бахвалова, весело матерясь, валят застигнутого врасплох Жабу на пол и топчутся на нём. Бахвалов, покровительственно улыбаясь, стоит, облокотившись на вешалки, и дает приятелям вымахаться, вытоптаться. Вступает лишь, когда товарищи устало отдыхиваются, а Жаба начинает жалобно поскуливать, дескать: «все понимаю, но на сегодня хватит».

– Ква-ква, Жаба?! – склонившись к вздымающемуся и опадающему от дыхания мешку, спрашивает Бахвалов. – Ква-ква?!

Жаба пытается держаться, пока тяжёлый кулак Бахвалова не вперяется с нажимом в его грудную клетку. Кулак-то и выдавливает утробное кваканье, раз от разу всё более походящее на оригинальное жабье.

 

Бахвалов просыпается на поставленных в ряд стульях с накинутой поверх фуфайкой и улыбается сну. Мерно гудят котлы. Бахвалов вспотел. Выходит похмельная испарина. Набирает Марью. Дозванивается с третьего раза.

– Чё так долго?! Совсем уже прих…ела?!

Марья обидливо и неразборчиво отбрехивается. Бахвалов понимает, что она уже успела набраться, и вяло материт её из ревности и зависти. Потом выглядывает в котельный зал и, не обнаружив протечек, снова укладывается. Хочется выпить, а потому остаток смены лучше проспать. К тому же ему всё чаще снится школа, и это приятные сны. В них Бахвалов по-прежнему силён, а Жаба так здорово квакает.

 

Полюбить Марью оказалось легко и несколько удивительно. Бахвалов до того не верил в это сопливое бабское чувство. Да и само слово «любовь» избегал проговаривать своими битыми, под волчьей щетиной, губами. Оно, это слово, будто что-то сладенькое из того же бабьего рациона. Зефир там какой-нить. Дрянь, в общем. Его всегда забавляли и раздражали хныкающие по пьяни мужики, по которым с пробуксовкой проехалось это чувство. Он примечал, что даже самых отчаянных, ему под стать забулдыг, любовь обламывала и низводила на уровень всё того же Жабы, и от них оставалось только жалкое «кваканье». Но вот с недавнего времени Бахвалов стал замечать и за собой, что нет-нет да и заёрзает внутри нечто, словно выдавливаемое суровым кулаком. Только всплывающая в памяти жабья морда и помогала ещё держаться…

 

Охоту устраивали по окончании уроков. Бахвалов с шайкой поджидали Жабу у выхода со школы. Это было нечастое развлечение, и больше по настроению. Жаба не успевал привыкнуть и выработать защитный рефлекс. Сами не таились. Нарочно. Жаба должен был их заметить, спустившись в вестибюль, и побежать. А дальше самое интересное – травля. Гнали по этажам. С чуткой дистанцией. Настигая, но не совсем. Давали Жабе выдохнуться и отчаяться до такой степени, чтобы он сам сдался на милость загонщиков. В подвальном ли закутке, в туалетной ли кабинке, за колоннами малого спортивного зала – Бахвалов его чуял лучше всех прочих. Товарищи и пробегут-то мимо схоронки жабьей, а Бахвалов подотстанет, затаится, и вот когда шаги приятелей удалятся и стихнут, Жаба, опасливо озираясь, выходил прямо на его «номер». И тогда удовлетворивший свой охотничий азарт Бахвалов вяло попинывал Жабу, рук не марая, в ожидании товарищей, а далее заставлял квакать.

 

Со временем Бахвалов в точности знал, когда следует поехать, чтобы не пропустить Жабу. Встречал того заметным кивком с уксусной ухмылочкой и не отводил взгляда от поросячьих глазок Жабы. Жаба всячески пытался сделать вид, что ему странно внимание незнакомца, смотрел в сторону и быстренько присаживался либо отворачивался. Но поживший, повидавший Бахвалов по мелким приметкам вычислял, что Жаба узнал его с первой встречи. По влажному в глазах. По чуть дрогнувшим губёхам. По красному цвету, что облачно поскальзывался на пухлых щеках Жабы. Эти мелочи Бахвалов готов был на коленях по полу собирать, кутать горсточку, как самое важное, и сберегать драгоценное в укромном, только своём уголке. Дело в том, что жизнь обгладывала Бахвалова. Обсасывала его характер, как мелкое мясцо, задержавшееся на белёсой косточке души, Марья добирала остальное. Гонор. Волю. Мужицкую независимость, которая более всего ценилась Бахваловым. Его немногие, завалящие, но какие-никакие, а принципы. Бахвалов сам всё это к её ногам подвигал. Порой украдкой. Порой неосознанно. Но сам расставался со значимым. Того требовала любовь, что вытоптала себе логовище в нутряном. Это мерзкое сладенькое зефирное непотребство. А Жаба, хоть немного и ненадолго, погружал Бахвалова в упоительные воспоминания – пахнущие страхом, превосходством и звучащие единственно возможно – «КВА-КВА!!!».

 

Жаба учился на пару классов старше. Отъявленные хищники сгустились в его «потоке», и буква, их именовавшая, говорила о многом – «Г». Самые необучаемые и плохо воспитуемые. Как только Бахвалов перешёл в старший блок, то не было ни дня, чтобы эти пираньи не проверили его на прочность, в попытке догрызться до слабого, душевного, на которое надавишь – и вот и сломался человек. Бахвалов держался, и помогало ему в этом ожидание собственной кормёжки. Он знал, что самых лютых из «гэшек» никогда не оставляют на второй год. Школа со всей возможной спешкой избавлялась от них, рассовывая по хабзайкам. Их не оставляли, но не Жабу. Бахвалов ещеё тогда его заприметил и удивился. Это как в вольере с волкодавами обнаружить где-нибудь на задворках, в смрадном углу, кошака – вжимающегося в неприметную тень. Для вящей демонстрации подрастающим поколениям «гэшки» тоже побивали одноклассника, но не добивали окончательно, сохраняя как наглядное пособие, показывая, что можно сделать даже со своим, а уж с вами, мелочь, – и подавно. Так вот, одноклассники Жабы одним прекрасным весенним днём – выпустились, а он остался на второй год. Счастливый Бахвалов, предвосхищая свободу, подумал ещё тогда, глядя на Жабу: «Что за жалкий. Мало того что слабак безобразный, так ещё и тупой, по всему». И тогда, в творческом порыве, он создал – «Ква-ква», как нечто изящное, образное и уж точно более изобретательное, нежели примитивное мордование и унижение.

 

Марья как-то прибилась к компании Бахвалова. К одной из многих. Друзей у него никогда особенно не было, а те, кого знал поболее прочих, например, школьная банда, уже успели подохнуть. Бахвалов легко обзаводился собутыльниками, среди таких же пьяниц, работяг, бандитов. Легко обзаводился и так же легко расставался. Бахвалову-то и нужен был разве что фон, чтоб не корить себя за пьянство в одиночестве. Марья сразу вызвала интерес, и не только у Бахвалова. Женщины определённого рода оказывались за такими столами. Как правило, со сломанным внутренним устройством и очевидными признаками личностного упадка. Пили такие женщины наравне с мужиками, говорили хрипло и, разве что присаживаясь на корточки в клозете, обнаруживали отличность своей природы. Годились они и для муторного пьяного соития, так как были свободны от предрассудков и похерили последние приличия. Без душевного напряга обнаруживал их в своей постели Бахвалов. Без угрызений совести гнал из неё же. Марья оказалась другой…

Ей уже было под сорок, и все сопутствующие признаки вроде бы укладывались в общие знакомые черты – дети на стороне, алкоголизм, безработье. Только Марья была красива. Стройная, с фигурой двадцатилетки. Лицо в шрамах, но и через них легко пробивалась диковатая красота. А ещё глаза – не безжизненные талые ледышки, как у прочих товарок в её положении, а остролезвые, хитрые и интригующие. Бахвалов сразу понял, что это дар. Таланты ведь бывают разные. Как и он когда-то был одарённым хищником, так и Марья была одарённой б…дью. Не ужившаяся с тремя мужьями, родившая троих детей, но не нашедшая себя в материнстве, Марья наиболее полно реализовывалась в залихватском веселье пьянства. Одухотворяла собой этот, ставший обыденным, процесс. Возвращала ощущение праздника. Позволяла повоевать за себя, напоминая мужикам о мужском. Дар, как и предназначение, бывает разным. Бахвалов принял безусловное, и вот, спустя несколько разбитых голов других претендентов, он зажил вместе с Марьей. А там – неизвестное ему. Там подводные камни, и в холодной реке темно, режет ноги. А оглядываясь, не различаешь исходного берега, с которого спустился в течение. Никаких берегов, сколько хватает взгляда.

 

Тем утром Бахвалов был разбит поболее обычного. Марьи не оказалось дома, когда накануне пришёл с работы. Такое и раньше приключалось, но она и к ночи не объявилась. Упивался в дым, обрывая телефоны. До неё не дозвониться. Искал по знакомым. Ненавидел себя за истерику и слабость. Слал сообщения на безответный номер. В одном грозился убить, а в следующем обещался всё простить, только бы вернулась. Из-за этого ещё пуще набухал самоуничижением. Обессиленный, только под утро отключился. Не держал более организм выпитого и прожитого. Едва не проспал. Пока бежал на остановку, стравил пару раз в сторону. Когда в автобус вошёл Жаба, Бахвалов сидел в своих задних рядах, поигрывая желваками и поводя воспалёнными слезящимися зенками. Он уже успел и позабыть, что существует на свете эдакое недоразумение ходячее. Марья всё из него постепенно вытесняла. А когда вот так исчезала, то Бахвалов в полной мере мог обозреть масштабы бедствия. Разорённые пустоши, где бродили изломанные призраки его воспоминаний. Жаба юркнул на свободное место, и Бахвалов вперил хмарый каменный взгляд в его затылок. Он без конца пересчитывал выпирающие, покрытые серенькой мелкой щетинкой складки на затылке Жабы, все в мелких блестящих капельках пота. Доходил до трёх, потом примечал ещё одну помельче и, брезгливо ухмыляясь, считал заново. Бахвалов и не помнит момента, когда он на весь автобус хрипло пробасил:

– Жаба?! Ква-ква?!..

Стоило этим со школы непроизносимым словам выйти из него, как он уже не мог остановиться.

– Жаба!!! А, Жаба!!! Ква-ква, Жаба?! Ква-ква?!.. Ну, ты, головастик впереди, ква-ква?!.. Без посторонней помощи не справляешься?! Говно вопрос!!!

Бахвалов стал подниматься, но Жаба, не доехав до своей остановки, успел выпрыгнуть из автобуса. Бахвалов повалился на место и с блаженной умиротворённой улыбкой задремал.

 

Тренировки начинались за пару дней до побоища. Бахвалов был не единственным голодным и злым. Временами появлялись претенденты на главенство в стае. Забивали стрелку, и начиналась подготовка. Бахвалов с секундантами после уроков загоняли Жабу в спортивный зал и запирали двери. Кому-то показалось, что вполне уместно раздевать Жабу до семейных трусов. Для достоверности, что ли, придавая тому вид спарринг-партнёра. Бахвалов не настаивал, но и не препятствовал. Ему было всеё равно, как бить Жабу. Тот подрагивал, жалкий со своим бледным пузцом и почти девичьими грудями, вжимаясь в шведскую стенку, пока Бахвалов, попыхивая бычком, разминался. Старые боксёрские перчатки были никуда не годными. Конский волос, которым они были набиты, свалялся и расползся по сторонам, более не прикрывая костяшек. Бахвалов надевал их скорее для приличия, чтобы несколько успокоить Жабу и не сразу его увечить. Жабе же разрешалось бить голыми кулаками, куда угодно и с какой угодно силой. Только он не мог воспользоваться этим преимуществом. Единственно, чего удавалось от него добиться, чтобы хоть руки у головы держал, пока Бахвалов финтя, делая ложные выпады, выбивал из него всю дурь. Когда удовлетворённый закреплёнными навыками Бахвалов покидал зал, то истекающего кровью, поквакивающего в забытьи Жабу отволакивали в чулан, где хранился инвентарь, и сваливали на маты. Однажды перед началом такой тренировки в спортзал ворвался представитель противной стороны и сообщил, что оппонент Васёк слег с дифтерией, и драка переносится. Жаба тогда весь засветился от счастья, но Бахвалов, разочарованно пожав плечами, сказал:

– Ну и хер с ним. Зря, что ли, собирались? Руки к голове, Жаба!!!

 

Марья не объявлялась с неделю. Бахвалов уже внутренне похоронил её и тихо горевал, контуженно напиваясь и подолгу спя. Когда еле слышно провернулся ключ в скважине, Бахвалов разъярённо кинулся в прихожую, сжимая кулаки, но увидев её – не раз избитую, не два изнасилованную, – сразу их разжал. Красивые стройные ноги Марьи, занесли её не в ту компанию, а оттуда её уже не выпускали, пока вволю не натешились. Откинувшиеся зэка знают в том толк. Марья ещё несколько дней и говорить-то толком не могла. Впрочем, как и Бахвалов. Сначала не сумел добиться, кто с ней такое сотворил, а в остальное время молча заботился. Присев у ванны, омывал Марью. Отпаивал полезным. По ночам наваливался всем телом, гася выныривающие из снов истерики. Есть такие моменты в жизни двух людей, после которых между ними всё меняется. Даже взгляд, которым они отныне будут друг на друга смотреть. Бахвалов как-то слышал, что человек каждые семь лет полностью обновляется. Словно перерождается. Тогда он понял, что ему для этого понадобилось тридцать семь.

 

В автобусе дистанция стала сокращаться между Бахваловым и Жабой. Какое-то время после прилюдной брани Бахвалова Жаба не ездил одним с ним маршрутом. Потом обнаружился. Стал даже отвечать на приветственный кивок Бахвалова. Садился не как можно дальше, а вполне пренебрегая безопасным расстоянием. Бахвалов и не особо внимание на него обращал. Бахвалов – «подшился». Был задумчив и прислушивался к новым ощущениям, заново с миром знакомясь. Нравится или не нравится ему этот новый мир, пока толком не понимал. Много постоянной монотонной тревоги. В первую очередь за Марью, которая тоже прошла процедуру. Боялся, что сорвётся. За себя – нет. Мог и не «зашиваться». Сделал это с ней за компанию, чтоб поддержать. Про себя же знал, что умрёт трезвым. Не ясно когда, но трезвым – точно.

Ранее алкоголь покрывал ландшафт жизни – жёстким серым брезентом. Важное и проблемы обнаруживались лишь едва заметными выпуклостями под этим брезентом. Сейчас он был сдёрнут, и под ним оказалась свалка нерешённого. Надо было устраивать быт. Как-то утрясать с детьми Марьи. Протрезвев, она вспомнила, что младшенький ещё совсем ребёнок и не успел её возненавидеть. Скучала по нему и хотела забрать от бестолкового бывшего. Бахвалову всё это надо было улаживать, сводить концы с концами. Впервые – что-то значительное. Ещё Бахвалов собирался выгадать момент, чтобы повиниться перед Жабой. Не верил в возможность прощения за всё то, что сотворил с этим нелепым забитым человечком, но, может, это что-то да сдвинет с места, подтолкнёт в нужном направлении, как в нём, так и в Жабе. А ещё неплохо было бы узнать настоящее имя Жабы, чтобы поместить его в свою память, тем самым почистив её. Всякий раз, завидя того, вроде как и порывался, но в последний момент чуть откладывал, давая время нужным словам сложиться и окрепнуть в голове.

 

В то дождливое утро Бахвалов решил, что выйдет с Жабой на его остановке и спокойно объяснится. Когда Жаба вошёл в автобус, Бахвалов ему улыбнулся дружелюбной, таящей в себе тональность предстоящего разговора улыбкой. Жаба напряжённо кивнул в ответ и порывисто отвернулся. Ехать долго. Бахвалов прикрыл глаза и, задрёмывая, всё про себя проговаривал извинительное. Он не заметил, как на освободившееся рядом с ним место присел Жаба. Бахвалов был убаюкан тарахтением мотора, крапом дождя за окном и тем, что наконец понял, что сказать Жабе. Ощущал тёплое уютное соседство, когда на поворотах его чуть заваливало на сидящего рядом. Пропустил и момент, когда нечто... [...]

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в октябре 2019 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за октябрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению октября 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.