Жизнь Вуду

Жизнь Вуду, изданная мною достоверно на основе рукописей, найденных монахом Евлампием и переданных мне собственноручно в дар на вечную память о его святом бытие.

Но вернёмся всё-таки к нашему герою. Кто из читателей осмелится предсказать, какая судьба ждёт его впереди?! Оставил он в покое человека и пса, потому что решил, что они достойны друг друга, и никто не в силах помешать их обоюдному несчастью.

Пообщавшись с людьми, увидел он своими глазами, что вели они себя двояко: одни всячески старались казаться разумными, а сами только и думали о том, чтобы совершаемые поступки не обнажали тщательно скрываемую глупость, другие же были глупыми и не скрывали этого. И Вуду думал над этим, но не мог решить, что лучше, а потом понял, что если человек учится быть разумным, то пусть сразу готовится к самому худшему, ибо сто несчастий обрушится ему на голову, и он будет страшными словами проклинать свой разум, который обошёлся с ним так сурово и жестоко.

И вышел Вуду на открытую местность, расстилавшуюся до самого горизонта, и шёл так несколько дней без еды и питья, пока не увидел впереди странное зрелище: маленький город, стоящий в центре пустыни. Он не знал, что и думать, но сердце подсказывало ему, что нужно бежать отсюда, куда глаза глядят. Но не сделал он так, а, наоборот, приблизился к этому месту и пошёл по заросшим густой травой улицам в поисках людей, однако не увидел он ни единой живой души вокруг, и через заборы домов не мог заглянуть он, чтобы посмотреть, что делается во дворах, ибо заборы те были глухие и высокие, и не могло его слабое тело взобраться и перелезть через них без посторонней помощи. Вуду брёл по пустым тенистым улочкам, и солнце светлыми пятнами выхватывало то слева то справа от него остовы старых домов, но людей нигде не было видно, и не мог он найти объяснения такому странному безлюдью.

– Уже целый век по этим улицам никто не ходил, – подумал Вуду и присел отдохнуть на поросшей вьющимися растениями гранитной тумбе.

Так он сидел, сидел и едва не уснул, как услышал вдруг сквозь сон приближающиеся женские голоса. Тогда Вуду открыл свои отяжелевшие веки и увидел трёх женщин, которые выглядели очень необычно. Одна из них имела весьма неприятное лицо, глаза её отворачивались от всего, что она видела вокруг, и рот её при этом каждый раз раскрывался в омерзительной зевоте. Вторая пленяла своими широкими бедрами и, хотя её полунагое тело бросалось в глаза, всё равно выглядела она стыдливой из-за своего потупленного взора. Последняя же, самая трагичная, стояла поодаль, имела тощую фигуру, и умоляющие глаза её слезились и блуждали в поисках чего-то.

Не ожидал Вуду увидеть людей в таком пустынном месте и очень обрадовался их появлению. Женщины взяли его под руки (последняя сторонилась и шла за ними сзади, сохраняя приличествующую дистанцию) и повели мимо тернистых цветущих розовых кустов в старый дом. И в одном просторном и сумрачном зале этого особняка увидел Вуду очень толстого человека, который полусидел, полулежал в богатом кресле и, с томным видом отгоняя мух, кажется, не в силах был подняться с места из-за своего массивного живота, а только лениво перемещал свои обнаженные телеса, ужасно страдая от их тяжести. Едва увидел он гостя в сопровождении женщин, как сразу морщинистое лицо его покраснело от ярости, и он начал изрыгать громкие ругательства в адрес Вуду, хотя видел его в первый раз. Вуду спросил у человека, что вызвало у него такой гнев, но тот не слушал его и продолжал ругаться. Речь его не содержала слишком оскорбительных для гостя вещей. Казалось, что он как будто говорил сам с собой, а не с присутствующими, и вроде бы желал сдержаться, чтобы не произносить свои слова в таком повышенном тоне, но не мог и от напряжения краснел и сильно брызгал слюной. При виде такого безобразия Вуду собрался совсем уйти из этого дома, чтобы продолжить свой путь, но одна из женщин, та, что была самая привлекательная, удержала его и жестом попросила остаться. Тем временем, другая появилась с великим подносом (там была разложена в изобилии еда всяческого рода), поднесла всё это хозяину, а он таковым являлся, судя по услужливости и обходительности, которую женщина проявила, когда предлагала ему пищу, однако странность её опять бросилась Вуду в глаза. Эта её особенность заключалась в том, что она зевала всякий раз, когда смотрела на злящегося человека или на пищу.

Стоило гневному человеку увидеть еду, как он тут же забыл о своих ругательствах и принялся пожирать яства с такой жадностью, будто не ел несколько лет. Кости разлетались в сторону, когда он проглатывал дичь, и складки его тучного тела при этом сотрясались в великом блаженстве. О том, что он предложит что-нибудь гостю, об этом и говорить было нечего, настолько он был занят своей трапезой. И как только он насытился, то отбросил в сторону поднос (тот звучно упал на мраморный пол, а посуда разлетелась со звоном) и схватил стыдливую полногрудую женщину, сорвал с неё одежды и начал совокупляться с ней в самых отвратительных позах, которые себе только можно представить. Потом, насладившись и этим, он повалился от усталости на своё ложе и захрапел. Тогда Вуду попросил этих женщин разъяснить, что происходит в этом доме, кто этот человек, и почему они ему так верно прислуживают.

– Разве ты не узнал меня? – сказала одна из них, стоящая поодаль, – Я Одиночество, и я служу моему господину, потому что не осталось в этом городе людей, кроме него из-за того, что он выжил всех своим гневом.

Услышав такие слова, сердце Вуду содрогнулось, и он обратился ко второй женщине.

– Я Скука, – ответила та, зевая, – и хозяин мой ведёт весьма однообразную жизнь, и ничего не изменилось в его привычках за многие годы, что я живу с ним вместе. Его поведение просто и понятно… Большую часть дня он гневен, хотя сам не знает почему, и только обильная пища может отвлечь его от этого.

Её рот распахнулся в зевоте на всё лицо, как будто то, что произнесла она, было в высшей степени отвратительно и скучно.

И, наконец, глянул Вуду на третью женщину, имя которой Любовь, и не смог он оторвать глаз от неё. Что-то тянуло и манило его к ней, и, не в силах он был противостоять чарам той женщины. Вуду потерял голову в своём безрассудстве, забыл даже о разуме, который не раз выручал его из бед, и отдался любви целиком, без остатка, не думая больше о своей душе и принципах, управляющих миром. Как сладостно и пленительно было это чувство, как не похоже на всё то, что он испытал раньше! Как сумасбродная страсть потянула, потащила его за собой, заставив стереть из памяти слова учителя о солнечном луче и буре! Эти напутствия только минуту назад витали где-то рядом, и вот, совсем исчезли они, растворились, словно канули в мягкую муть головокружительного тёплого влечения. Это была такая точка сознания, где жизнь и смерть, реальное и иллюзорное, прошлое и будущее проникают друг в друга, более не вступая в противоречие. Любовь – это поиск бездны, свойственный мистицизму, или это сам мистицизм? Невозможно не восхищаться этим огромным сокровищем, Богом данной ценностью, а именно способностью чувствовать, ощущать мир неприкрыто и непосредственно, слиться, видеть себя единым! Как прекрасно любить, удивляться и любить вновь, но на этот раз ещё с большей силой, которой хватило бы на десятерых любящих!

Чувство или мысль, рационализм или безрассудство желаний – вот над какой дилеммой размышлял юный Вуду, и, не найдя достойного ответа на эту загадку, бросился он прочь из проклятого города, чтобы спастись в пустыне и думать там до скончания века, как жить дальше. Возьмёт ли на себя читатель непосильную ношу его размышлений, за которыми мы собираемся последовать, на то ваша воля, но моя задача – не утаить от вас всё то, на что было потрачено много времени, и что волновало душу и сознание Вуду не один день и не одну ночь. Так вот, вечный вопрос о рациональном и мистическом, был для него в то время неразрешим, и думал он о том, является ли мысль привилегией человека над растением или другими формами жизни. Всякая ли мысль порождается человеком и, если так, то, что будет, если отречься от неё, и она затихнет навсегда? Уступит ли она в таком случае своё место чувствам? Получается, оба предмета сосуществуют, как тьма и свет, добро и зло, рай и ад, и более того, они могут быть взаимозаменяемы, или одно из них может вытеснить при случае другое.

Мысль Вуду полетела в пустыню в поисках ответа, но, не получив должного оправдания, утонула в зыбких барханах его сомнений. Так к чему всё-таки он стремился, отправившись в это длительное путешествие: к разуму или красоте? Конечно, желал он познать этот мир, но познать его непременно через гармонию, и поэтому, в конце концов, решил отречься он от разума, поставив на пьедестал ту цель, ради которой он испытал столько мук. Чувственная красота стала царицей в его сознании и не случайно, ведь сколько раз он умом пытался понять всё то, что видел, всё, что происходило вокруг него, и напрасно. Мир всякий раз рассыпался в руины абсурда перед его пытливым взором и становился иллюзией. Разве способен был он понять осенний лес, научивший его многому? Разве мог он разложить на лепестки те ромашки, по которым самозабвенно бежал к горизонту, чтобы ещё раз увидеть грозу? Нереально, немыслимо понять этот мир без экспрессии, без ритма, без чувства, понять его чистым и правильным, лишенным одежд красоты. Неоднократно в течение истории признавалось мышление в своем бессилии и каялось, уступая место чувственному экстазу. Музыкальность и нота низвергающегося водопада – вот его цель и начальная установка, вот транс и музыка души, которым он не мог изменить.

Чувства безраздельно завладели его сознанием, и он забыл о том, сколько времени прошло с тех пор, как он попал в пустыню, а провел он там в размышлениях без малого 5 лет.