Жизнь Вуду

 

 

 

Жизнь Вуду, изданная мною достоверно на основе рукописей, найденных монахом Евлампием и переданных мне собственноручно в дар на вечную память о его святом бытие.

 

 

 

 

 

 

В той местности, где бродил он от одного селения к другому в поисках высшего человека, люди занимались виноградарством. В холмистых долинах трудились они без устали, и сочная лоза вознаграждала их каждый год благодатным урожаем. Смотрел Вуду на потные лица, обращённые к Богу за помощью, и душа его металась в сомненьях. Почему и он не выходит утром в поле, чтобы работать как они целый день с утра до вечера, чтобы заслужить своими усилиями нектар, данный земной милостью? Бродяжничество показалось ему бесплодным и низменным занятием, порочным и постыдным времяпрепровождением, на которое способны только ленивые по природе люди. И тогда, пожелав измениться и познать добродетель трудолюбивых людей, вошёл он в одно маленькое селение, которое лежало в гористой местности, и было, скорее, похоже на гнездо, свитое птицей, нежели построенное человеком. В узких улочках, идущих под уклон, он нашёл себе приют от палящего солнца, но потом снова вышел на открытое место, туда, где на ровных окультуренных террасах произрастал виноград. Сложно описать, что за картину он увидел там, на лоне природы. Одного взгляда было достаточно, чтобы посеять в его душе семена горького разочарования. Целая орава молодых работников окружила седого старца и что-то требовала от него, ругаясь и в неистовстве размахивая руками: “Почему так неблагодарны эти люди к пожилому человеку, и почему они так яростно кричат?” – подумал Вуду и направился к ним, чтобы узнать, в чём дело. Стоило ему приблизится к ним, как он увидел, что многие из этих людей были пьяны и то, чем они занимались, было поистине постыдно. Некоторые из них, не в силах носить своё бренное тело, лежали в пьяном угаре под виноградной лозой, другие блевали, стоя на месте, ну а третьи, самые стойкие, требовали у седовласого старца плату за свою работу.

– Что вы хотите от него, немощного? – спросил Вуду, когда подошёл совсем близко. – Если бы он имел, что дать вам, то дал бы. Для чего вы разорвали на нём одежду?

– За что же нам его уважать? – вызвался кто-то из толпы – За то, что он нам не платит, не даёт вдоволь вина да ещё заставляет на него работать с утра до вечера? Мы рассчитывали на лучшую жизнь, а получили взамен одни только издевательства.

– Зачем же вы держите столько работников, если не можете с ними сговориться и содержать их достойно? – так обратился Вуду к старику, но тот пожал плечами и начал говорить до того удивительные вещи, что Вуду не мог поверить ушам своим.

– Я не брал их в батраки и не могу отпустить их восвояси, заплатив им, сколько причитается, потому что все эти люди – мои родные дети. Не мыслят они себе другой жизни, кроме как со мной, и не хотят уходить в город, чтобы искать себе там работу по сердцу, а присосались ко мне как пиявки, и тянут от меня, что могут. А сами работать не хотят, только пьют целый день хмельное вино и отдыхают на мягкой траве. Какая мне от них польза?

Не знал Вуду, что ответить на это старцу. Потом захотел он посчитать, сколько сынов было у этого человека, но не смог.

– Сколько у Вас детей? – спросил он с удивлением.

– Всего их у меня шестьдесят, и все парни от одной женщины, и целая деревня там на горе – это моя семья.

Ничем не мог помочь Вуду старику и собрался идти прочь, когда тот остановил его и попросил в долг денег. Вуду имел в своей котомке только краюху хлеба, немного чистой воды во фляжке, чтобы утолить жажду в дальней дороге, и яблоко, которое ему дала сельская женщина.

– Я не прошу у тебя денег для этих детей, у которых в голове только одно: как бы развлечься и побездельничать. Я прошу у тебя помощи для моего самого любимого сына, который теперь сидит в тюрьме в городе, и смогу я его вызволить оттуда лишь одним способом, если подкуплю главного судью.

– Какое же ужасное преступление он совершил, что нужно теперь вызволять его из тюрьмы? – спросил Вуду.

– Ничего дурного он не совершил, это я точно знаю. Его оклеветали друзья, и теперь он сидит там невинный и ждёт избавления.

Вуду стало любопытно, как невинный человек мог попасть в тюрьму из-за человеческой несправедливости, и отправился он вместе со старцем в город, чтобы лично присутствовать на судебном разбирательстве.

Ехали они на телеге мимо живописных лугов, свежесть которых вдохнёшь однажды и пожелаешь остаться там навсегда; мимо роскошных лесов, приютивших под своей сенью горные реки с разнообразной рыбой; мимо озёр, чья гладь умело вписалась в роскошный сельский пейзаж, тянувшийся до самого горизонта, так что, казалось, не было ему конца и края.

В дороге они разговаривали, как старые знакомые, и, наконец, прибыли в город. Стоило Вуду взглянуть на суету людскую, как понял он раз и навсегда, что весь мир болеет беспокойством. “Как стать себе хозяином и обрести внутреннее равновесие? – думал он, когда видел снующий туда-сюда народ. – Жаркое желание победы двигает их сердцами, но всё равно они остаются рабами своего несчастья. Чтобы лучше понять других людей и те законы, по которым действует мир человеческий, нужно использовать метод сравнения, а именно обратить сначала пытливый взор к самому себе, а уж потом на своём личном примере увидеть причины, управляющие социумом”.

Но чем больше он вдумывался и вглядывался в структуру своего ‘я’ (он это делал не из-за эгоцентричности или самолюбования, а исключительно с познавательной точки зрения), тем сложнее ему было свыкнуться с причудами, продиктованными временем и обстоятельствами, а случалось это из-за того, что его внутреннее сознание, постоянно менялось. Он считал, что человеческая сущность его будет оставаться неизменной на протяжении всей жизни, но глубоко ошибался, ибо эго его было всегда разным; и не нужно было никаких сравнений, достаточно было только взглянуть в зеркало, чтобы понять, что каждый раз в одной и той же телесной форме живёт другое существо. “Я многоликий, – подумал Вуду, – и как мне разобраться в человеческих поступках, если душа моя остаётся до конца непознанной тайной даже для меня самого?! А теперь мне кажется, что я всего-навсего эмбрион, который вырос до размеров взрослого человека и научился думать, а разве мыслит эмбрион, находящийся в матке?”.

Крепко задумался Вуду над законами, правящими душой человеческой, и так забылся, что не заметил, как вошли они в здание суда. Там было душно, как в закрытой бочке, и люди двигались медленно и говорили шёпотом, словно боялись, что стоит им заговорить погромче, как тут же их выгонят из суда за нарушение порядка. Наконец все расселись по местам, и процесс начался. Потом откуда-то из тёмной комнаты вывели под конвоем обвиняемого. Он был так бледен, что, казалось, вот-вот упадёт и умрёт прямо на месте в этом мрачном здании, и тогда судьям придётся закрыть дело и отменить заседание. Наверное, некоторые из судей были бы рады этому, но не выражали свои мысли вслух, только сидели и вытирали носовыми платками пот со своих массивных лбов. Адвокаты говорили заученную речь, и толпа в зале шушукалась. Потом задавали вопросы обвиняемому, на которые тот отвечал вяло и односложно. Слушая всё это, у Вуду создалось впечатление, что судьба молодого человека была решена ещё до начала судебного разбирательства. Дело оставалось за формальностями. Параллельно с этим слушалось и второе дело, каким-то образом косвенно связанное с первым, но здесь обвинялся уже другой человек. Вуду совсем не знал его, а отец виноградаря сидел впереди в одном из первых рядов, поэтому не мог разъяснить ему, кто это был. Второй преступник казался с виду ужасным человеком, совершившим одно из самых мерзких дел, которое только мог измыслить мозг человеческий, но как ни странно, главный судья в своей речи всегда высказывался в его пользу и всячески его поддерживал. Став свидетелем такой несправедливости, Вуду не выдержал, встал и спросил громко, почему дело ведётся таким постыдным образом, и почему стражи порядка не остановят это безобразие. В ответ на это наступила такая мёртвая тишина, что было слышно сопение спящей женщины, которая сидела несколько в стороне от Вуду, а потом с места сорвалось несколько вооружённых людей, и они силой вытолкнули его из зала судебных разбирательств.

Уже стоя на улице, в тени одного из деревьев, Вуду вспомнилась одна притча, когда невинный, но осуждённый несправедливо, неправому, но помилованному, в напутствие пожелал, чтобы тот не забывал наслаждаться жизнью, ибо знал он, чем всё закончится.

Не нашёл Вуду высшего человека в городской среде, а вместо этого много распутства и жадности он увидел там. И поразило его то, что красивая девушка шла под венец со сгорбленным старцем, который и к деторождению уже не был способен, а молодые подруги невесты завидовали ей и в то же время за спиной говорили ей вслед всякие гадости, и колючие цветы бросали на счастье им обоим. А потом узнал он ещё торгашей, которые обвешивали честной люд, а вечером при свете лампады пересчитывали наворованные за день барыши. И тогда мерзко стало у него на душе, и ушёл он из города, чтобы больше не видеть такие постыдные вещи. А потом, когда был он уже на окраине города, то встретился ему страшный человек, который, улыбаясь, издевался над собакой: сначала показывал ей кость, а потом прятал её в карман. Ещё заставлял пса прыгать и ходить на задних лапах, а после всех этих фокусов стал колотить животное так сильно ногами и палкой, что собака завыла. Но, несмотря на эти страшные издевательства, не убегала собака от злого человека, а, наоборот, ластилась к нему, поджимала хвост и на ходу зализывала свои раны.

– Зачем же ты бьёшь этого пса? Или сделал он тебе что-то дурное, чем заслужил подобное обращение? – спросил Вуду у человека, когда приблизился к нему.

И тогда человек ответил, что ничего дурного этот пёс, слава Богу, ему пока не сделал, а если бы вздумал сделать, то забил бы его совсем до смерти. И сказал он ещё, что бьёт он его так по привычке, что не представляет себе жизнь свою без этого удовольствия, и имеет право на это, потому что пёс этот – его частная собственность. Возмутился Вуду из-за слов таких и захотел проучить жестокого человека, а заодно и помочь бедной собаке. Вырвал он палку из рук негодяя и захотел побить его тоже, чтобы он узнал на своей шкуре, что такое бить других, но собака не позволила ему это сделать и укусила Вуду больно за ногу, защищая хозяина.

– Короли растят достойных вассалов! – воскликнул Вуду и пошёл прочь от этого злосчастного места.

“О чём эта книга?” – спросит в сердцах нетерпеливый читатель. О том необъяснимом таинстве, происходящем иногда неуловимо в сознании, вспыхивающем, словно малая искорка, и мягко уходящая вдаль, ведомая кем-то. К чему слова, нелепые аккорды экспрессии, плещущиеся, как рыбы, в тенетах собственного несчастья невыразимости! Если и автору суждено сказать несколько слов о себе в этом повествовании, то признаюсь, что нестерпимо хочется мне создать образ, молчаливый и многозначительный, и чтобы выглядел он как скульптура, сотканная из слов. Что может быть чудесней в этом мире, чем ваять словами, войти в такое состояние творчества, будто обрабатываешь глыбу. Сначала ничего не видно, одни тупые углы, а потом вдруг неожиданный проблеск, удивительная надежда, сверкнувшая ослепительными зубами или правильным римским носом. Но как прийти к состоянию утончённого литературного зодчества, не описывая внешние детали, доступные глазу, а, проникая таинственно изнутри, из глубины своего сознания, которое постепенно перевоплощается в скульптуру. Я говорю, в первую очередь, о творчестве монументальном, целостном, и в этой связи, хочется мне написать воплощение парящей в воздухе идеи человеческого совершенства. Это будет не Зевс, ни Геракл, ни Венера Милосская и не треснувшая Рафаэлева голова; что-то отдалённо похожее, но совсем не то, намного лучше и изящнее. Если бы написать так ясно, чтобы повесть моя предстала перед вами в форме бюста, созданного сильными и добрыми руками!