Ломоть хлеба

* * *

Со льда на воду – в переулок,
Где каждый шаг то глух, то гулок,
То с прихлюпом… Трезвон сосулек
Рвет паутину тишины.
Ещё полгода ждать весны
И вечность – типографской верстки.

В запутанной сети хрущоб:
И перекап, и перешлеп,
И перешептывают стенки…
Как знать, коленками в коленки
Лежат, целуются взахлёб,
Взадых влюбленные за ними?

Сегодня – снежит, завтра – тает.
Синоптик холод обещает.
Но, аналитик, не спеши:
Быть может, нас – под этажи
И окна наши – и ерши,
И окуни придут проведать…

И как насельник райских мест –
Веницианец – до средины
Омакивая в волны шест,
Вонь выволакивает тины, –
Гоня вперёд себя волну,
Прибьюсь я к твоему окну.
Кидай на гондолу веревку!–
Повеселимся налегке
В многоэтажном далеке,
Чью овевает сервировку
Гарсон салфеткой на руке.

* * *

Воссоздаю в уме во всех
Деталях первое объятье:
Синтетики холодный треск
О тело трущегося платья.

Всей грудью вспоминаю бюст,
Все тело – телом, отвечая
На позывные милых уст,
Сопротивленья не встречая.

Я как соломинки гнезда
Тебя руками оплетаю
И после нежного труда
Минутой позже льдинкой таю.

А ты по-прежнему свежа, –
Глазами, суженными в щели,
Как ночью лезвия ножа,
Поблескиваешь еле-еле…

* * *

Веришь ли в мистику ритмов: прилива – отлива,
Выдоха – вдоха?… Не вписана ль в кровь партитура
Встреч и разлук? Что ж снуют и лопочат пугливо
Чайки у моря когда начинается буря?

Так я волнуюсь и переживаю от сдвига
Каждого атома. … Ужас не повыдырь горя.
Пятится в реку свою ледяная коврига.
Тягловой силой ведомая ветра и моря.

Значит напрасно взаимопроникнув друг в друга
Некогда жили мы в виде уродцев сращённых…
Вскрикиваю по ночам, обмираю с испуга…
Тело твоё не собрать меж ступней и гребёнок

Ты – вездесуща. Присутствие твое в окоеме
Слышится всюду За мною как спицы за осью
Образы ходят. Привились бы даже фантомы,
Если б волокнами мышц я с тобою не сросся!

Под ноги брось, апельсиновой коркою выжав.
Смилуйся над простаком – деревенщиной.
Ты же, любимая, милая – милая, ты же
Больше, чем я – потому, что ты – женщина.

До ижицы последней...

     Алле Р.

             1

До ижицы последней –
тёмной
Своей Вселенною – в глаза
Твои гляжусь, как в мир огромный
Всей жизнью с первого аза!
Твои глаза с моими вровень
Из влажной полутьмы блестят.
Как брызги виноградной крови
В давильном жбане из под пят.
Твои глаза – зажим на сердце
Такой, что если снять зажим,
То сердцем впору разболеться
Без остановок, на всю жизнь!
Так в нематериальной муке
Материальным молотком
В свои вколачивают руки
Гвоздь за гвоздём, гвоздь за гвоздём.
И, затуманивая зренье
Слезами, требуют размах
Ресниц – иной – как исключенье
И счастье – с болью жить в глазах. 

             2

Охрой пылит на отёкшие улицы
Солнце – росит водопровод в траншее.
И мостовая меж окон сутулится,
И ожерельем загара льнёт к шее.
И преломляясь, в витринах оранжево
Улица – чем не из оранжереи?
Выглядит, женщиною охорашиваясь,
Обетованной: – Берите, евреи!
Город, любимая, твой сколько подлинней
Рая библейского с травкой из рубищ
Лиственной прели – се-общая родина,
Где и духи на стихи не окупишь.
Но – прикажи: буду зверя нежнее я,
Веера мягче, Адама рассеянней,
Рук оплетая тебя ожерельями
Не дорогими, не оранжерейными…
Чтоб в неназойливом однообразии
Век вековать в баскетбольного роста
Многоэтажках – с присущей всей Азии
Неторопливостью – как можно просто. 

             3

Сам беру и отдаю
Фейерверочного залпа
Праздничнее – слышишь? – всю
Кровь свою за каплей капля,
Радуясь небытию
Будущему, как покою
(Лучше выразить свою…
Средств не вижу под рукою)…
Будь благословенна вся
Ты – твои уста и чрево!
Плодородная земля
Смысл лемеха и сева.
Исчерпать в тебе себя
И, алкая, стать безумным
От начала мира я,
Знать, Йеговою задуман.
Счастья – требовать со всей
Психо-силой одиночки
Завершения вещей –
Смерти, как логичной точки. 

             4

И я повторял твоё имя и, видимо, плюсом,
Была моя невосприимчивость к боли, раз гвозди
Я благословлял, на которых и распят с Иисусом
В необлегчённом ещё от жертв предыдущих воздухе.
Как это не ты средь надменных, замужних ходила
В Ершалаиме! – Я знал наизусть твои платья.
Был грех: я хватал твои руки – меня осудила
На казнь вся твоя Иудея Кайафо – Пилатья.
Играя, актёрствуя, мускулами на овальце
Лица я могу, будучи далеко не первым,
Кто б мог, воссоздать до рисунка на пальцах
Тебя, зацелованную как реликвия церкви. 

             5

Небо – ближе некуда…
Мысли без усилий
Мышц дрейфуют нехотя
Перистой флотилией.
Слышишь? – Над и около
Вьюсь бесполым облаком
Птицей, орнитологам
Неизвестной обликом.
И ликую внутренне:
– Аллилуйя, милая! –
Потому что чувственность
Наша – рукокрылая!
Всем, кто с земью вертится,
Мужествует, женствует
И бесштанным перистым
Сам в себе блаженствует…

* * *

Привстав на цыпочки, одна
Из-за другой гора глядит.
О, гамарджоба, тишина!
К Тамаре демон не летить.
Безоблачные небеса
Объять – ничьих не хватит рук.
Поддельным жемчугом роса
Кропит манжеты брюк. Бурдюк
Топырит в стороны культи.
Я пью – и ползает кадык.
«Ык, ык» – коль вслух перевести
На человеческий язык.
Кури, биджо, кнутом стреляй
Вслед круторогому волу.
И о надгробной урны край
Стряхивай с бычка золу.
Позднее станешь тих и сед.
И над чешуйчатой Курой
Проникнешь таинство бесед
Сосны с сосной, горы с горой,
Звезды с звездой…
Смешно сказать:
Деревня лишь откроет рот
И не шанелью номер пять,
А Геродотом опахнет.
Приехал душу отвести…
Где Врубелевский бес как гид
С несуществующей пости
Царицы совлекает стыд.

«Я»

До луны не высоко.
Можно провести верблюда
Сквозь игольное ушко
Полнолуние покуда.

Между – из чего лопух
Прорастает на погосте
И душой – одной из двух
Чаш весов –
в противоборстве
Света и теней –
луну
К горлу шариком подкатит.
Думаю на не одну
Сотню лет смятенья хватит.

И кружит исходный пункт
Помешательства дервишем.
Пресловутый Млечный Путь
Мызыкою сфер не слышим.

Вот и ячевствует «Я»
В мире солнц и человека,
Всем ячейкам ячея,
Соль земная, смысл века…

* * *

Катят круглые сутки к тебе поезда,
День за днём, в неизвестно куда.
Ты предчувствуешь, город, откуда – когда
Я приеду к тебе навсегда,

…Нет, не зря над Невою – похоже на то, –
Путеводная стынет звезда!
Я оттуда, где, кроме несчастий, ничто
Не сбывалось вполне никогда.

Что там: белые ночи, ветра впереди,
Привокзальная чаек орда?
Свить бы птица посмела гнездо на груди
У меня – не замечу гнезда.

Меловые утесы, кусты ковыля
Сны заполнят мои по края.
Заиграет башкир на тростинке стебля,
Может статься, заплачу и я…

Как при параде...

     Не отправленное из 89 г.

Как при параде,
Таким – губастым,
Я в Ленинграде
Таком – глыбастом.


С бравадой той, что
Плетёт побайки,
Вру по той почте,
Что носят чайки:

– Бесстрастный, старый
Громозд-Исакий
Обветрен хмарой,
Изъеден влагой.

Я – чуть поменьше,
Но – неустанно –
Поперек женщинам
И вдоль тумана…

* * *

На балтийском море ветреном
В пику сонным донерветтерам
Чудо-город восстаёт.
С-под фуганка стружкой кремовой
Сходит в море своевременный
Первенец Петровый – Флот.

Мачт пернатых камарилья…
Плещут крылья и надкрылья
У линейных кораблей.
А судачили: – не вырасти
Флоту на болотной сырости
Выше бревен штабелей.

Зря злорадствовали недруги.
Позадь – треволнения, спереди –
Балтика, Чухонь, Литва…
Пожелайте и –получите!
Знать, не боги мелют участи
Там, где люди – жернова.

С палубы – по обе стороны
Шляпы с трех углов подвернутой
Фейерверками – стрельба.
Справа – берег торжествующий,
Вьются над землёй ликующей
Птичьи головы герба.

* * *

О городе с неровным климатом,
промозглой сыростью тумана вымытом.
С ночами матовее млека,
В начале восемнадцатого века
Проклюнувшемся из-под моха
Как требовала то эпоха:
Стремительней экспромта – из потемок
Небытия – бери, потомок! –

О городе дворцов и арсеналов,
Казарм, кондитерских, вокзалов,
Чугунных надолбов и сажи,
И золоченых экипажей
Я думаю сиюминутно…

Из исторического грунта
На свет выуживаю, кроме
Того, что черепки да комья,
Фрагменты монолитной славы…

Как если бы орел двухглавый
Ожил и вспомнил прежний клекот
И ветра пушкинскую легкость…

* * *

Империи петровой тростью
Очерченные рубежи…
Взошли фундаменты на кости,
Овеществились чертежи.

Так, на костях и сваях город
Петра вознесся на века…
Но что ни город, то свой норов,
Причуды быта, языка…

Сойдет на нет смешной обычай,
Железо – в ржу, в песок – гранит:
Об историческом величьи
На камень – слово говорит.

Не из материи, но – духа
Настанет время Пирамид:
Оно сердца, как лемех плуга,
Во имя Нивы бороздит…

Исчезнет имя «Пётр» со света,
И те, что после нас придут
Сей град, спустя тысячелетья,
Поэтоградом нарекут.

* * *

Я на дороге, что ползёт всё выше,
На холм крутой, откуда крыши
Молдавских сел – как на ладони.
Фургон с цыганами… В фургоне,
Похожем на чуланчик на колёсах,
Я украшаю резью посох.
Соседа справа осторожно
Оглядывая: не – таможня?
По пуговкам орлы на фраке,
Вертлявостью – под стать макаке…
Как вдруг – кастетом по макушке –
Испуг:
– Мосье, не Вы ли Пушкин?

* * *

На распутье меж страстным «исполнься»
И несбыточностью – тишина.
У ничто, у подземного солнца
Отрицательная величина.
Ворон каркает горе за горем:
Мне ль, кому ль? … А фотограф до плеч
Накрывается саваном черным:
У треноги улыбки стеречь.
Призанять у него б оптимизма
В меру средств, по уму своему.
И блаженно вымучивать письма
К Вам, века, и к себе самому.
А не то я сбегу… Как пустое
Все отдав, за заимку в горах,
Где, одной половиною стоя
В небе, домик парит на жердях.
Где, склоняясь, взвожу рукоятку
И – с-под ветхозаветной иглы
Патефона со сдержанной страстью
Древний голос спрямляет углы.
Ту пластинку в местах заеданья
Пальцем вместо мотора верчу.
И как с гребня волны при купанье
С ней в певучую бездну лечу.

* * *

Впечатлительна ты и лицо твоего
Отражение – как молоко.
Своевольные губы сведённого рта –
Как трагической маски уста.
У рояля с заломленным к люстрам крылом
Скрипку – к уху и промельк – смычком…

Чуть за тридцать… Еще и айвою тепла,
И сосулькой под солнцем светла…
Не пора ли ребёнка в лохани купать.
А ничья ни жена и не мать?
Но зеркальной поверхностью повторена –
С партитурой как с глазом нежна:

Скрипку – к уху и – промельк смычком:
Пыльных люстр дирижабли с крылом
Приоткрытым рояля – все, – бог знает, где:
Растворилось как сахар в воде,
Так срывают дрова, затопляя дворы,
Исполинского шторма шары…

Триптих

               1

Не иначе, как в чулках,
В буклях парика и в плисе
Клавиши вбивает Бах,
В музыку свивает мысли.

Давит на педаль, держа
Паузу на нужной ноте,
Многоцветье витража
В звуковом дрожит полете.

Перед ним ряды колонн
И мехов, и рукояток,
Чей вселенский гром и звон
Рвет опоры из-под пяток.

Составляются легко
Акустические трюки
И куда-то высоко
Тянут, взяв меня под руки. 

               2

Где-то холодом по жилам,
То струями кипятка
Носят жизнь по перистилям
Труб органные меха,
Акустическая сила,
Звуковое торжество
Норовит разъять стропила
У собора своего
Иль пошатывает стены
При сейсмическом толчке?
Музыкант в самозабвении
Рвет манжету на руке. 

               3

Стынет венская луна
Над Бетховенской ночевкой:
У чердачного окна
С веерною расстекловкой.

Сам Бетховен в неглиже
Свечи жжет и жжет поленья
На четвертом этаже
Трехэтажного строенья.

То бумаги нотной пук
Перекапывает рьяно,
То до онеменья рук
Клавиш бьет по фортепьяно.

В коем целой – ни струны
Не осталось – ни единой,
Стуки дерева слышны:
Ящик – с полой сердцевиной!

О, глухой чудак, живи
Вечность музыкою
вместо
Человеческой крови
В жилах.
Где Вселенной тесно.

Кремонские скрипки

      Яковлевой Ю.

Париж, Париж, Париж не тот:
Хлеб – дорог, дешев – эшафот
И древесина, и железо…–
Ни верхового, ни портшеза!
А противопоставь Кремону
Парижу – я и ты за соню
сочтем её, сказав, «Ей-бо».
Как над развернутой ладонью
Над нею небо голубо.
Ещё оливы и фужеры
Улавливают в кроны свет
И рокового шантеклера
Судьбы – войны, в помине нет.
Есть Страдивари и Гварнери,
Загадочный Амати их…
На грифах струнных – пасти зверьи…
И в старом коллекционере
Иных порывов никаких.


В чехле под мышкой подле графа
Ливрейный служка альт несет:
У графа скрипок за шестьсот…
И каждая за тушкой шкафа
Застеклена и эту – ждет.
И всяк почтенная, как Мекка,
Имеет свой и цвет, и тон –
Под лаком грушевая дека,
Пластинчатые ель и клен.
Что ни пластина – камертон.

Разно породной древесины
Кусочки сшиты воедино,
Хоть из одних и вышли рук –
Как одинаковых улыбок,
Так нет и двух похожих скрипок.
Как звонче воздуха на слух
проводят звук сосна и бук,
Так выветренная до звона
Ель всех певучей – а, Кремона?
Патриархальный городок,
Твои пронизывает улочки
Мышиной суетливости ток,
Разноголосицы и сутолоки.
К твоим подвешены плечам
И кладовые, и киоски,
Кой-где леса и дух известки…

Прислушаемся к голосам:
-Я честный человек, не урка –
Иной брюзжит, – и сам с усам,
Но скрипки те, что по шкафам…
Ночьми безжалостней Ликурга
Граф разнимает по частям!
А челядинцев – так волов
За лемехом не понукают! –
Бьет чем ни поподя! – каков! –
В регистры женских голосов,
Рассказывая, забегает.

А граф меж кариесных стен
Кремоны кружит, как прощается.
Барышник скрипок, их Скопен
Без скрипок жить не соглашается:
Умру и – ничего взамен…

Я так в чешуйках позолот
Дворцовых сам себя обеливаю:
Искусство скрипки создает.
Уменье – грубые изделия.
Но я ни за какой алмаз
Не променяю и пластинки
Из скрипки – звездами морщинки
Расходятся у губ и глаз.


И ты не умствуй чересчур:
Там, в квохтанье детей и кур,
Старух, торгующих требуху,
Оборвыш скрипку крепит к уху
И – си-и, – изделие поет!..

Без наслажденья и аскеза
Не делается… Зря, что ль, ждет
Гварнериевская дель-Джеза?

Гаммы

…Не диезы, не бемоли –
Плавки, лифчики, носки:
Трикотажные куколи,
Бельевые пустяки.

Кто б додумался на нити
Ноты вывесить сушить,
Тишины зелёный фитиль
В лампе дома приспустить?

Вьётся бабочками сажа
То – задумчивость моя…
Звуки клавиш сучат пряжу
Нить за нитью с бытия.

И разводят череп звуки
Шире, шире… Стоп! – доколь?
То – соседский мальчик руки
Ставит:
до-ре-ми-фа-соль,
Ля-си-си-ля-соль – забиты! –
Фа-ми-ре – с ума сойти! –
До-до-ре-ми-фа – для быта
Революция почти.

* * *

Точит, точит пианино
Древоточец. Редкий день
Не теряет сердцевина
Струны, слышишь, снова “Дзень”

Иль за странное нетленье
В ранг мощей произведут,
Иль – скорее, – на поленья
У камина разберут.

Но вникает мастер некий
В скрупулезное нутро…
Бляшкой стетоскопа лекарь
Крестит на больном ребро.

Бабочек пушистых вроде:
Рот раззявишь, внутрь влетят, –
Хлопают в ушном проходе
Звуки и… качает в такт

Слушателя…Тесен ворот
Мне – органом в глубине
Всяк удару пальца вторит
Молоточек по струне.

* * *

Человек умирает, а вещи его остаются.
Вот истоки, откуда материалисты берутся.
Но… возносятся чьи-то ладони над ждущим оркестром…
Всем отечным лицом, для ношенья прилюдно не годным,
Зеркалам и хозяину, кажущимся инородным
Озираюсь пугливо и… дыбится волос на коже:
И по правую сторону – я, и по левую – то же.
А с экрана мелькают над ложами струнных заплачек
Лезвиями смычков оголенные руки скрипачек.
…За окном – ни ведра, ни метлы… Где ж вы, ведра и метла?
Иль по сговору дворники в городе вымерли подло?
Но без их перекличек так улицы утром пустынны,
Что и впрямь – никого, окромя солонцов да полыни.
Жив язык человеческий или мертвее латыни?
Но возносятся чьи-то ладони над струнным оркестром…
От анданте до престо катаюсь, на скрипках покоясь,
Став и солнцем и ветром, не будучи классиком, то есть
Как в прямом так и в иносказательном смысле – бессмертным!
Но – возносятся чьи-то ладони – и нимб над оркестром!

* * *

Явной оглаской
Злодейства венчаются редко.
Молит принц Датский
Парящего в воздухе предка.

И роковые
Слова заклинают о мщении.
Ходят живые,
А мертвые – в воображении.

Трупы на трупы,
И вонь как в мертвецкой со сцены.
Тленна и труппа,
И зрители, всё в мире тленно.

Глупые! – жадно
Внимают, что Завтра им прочит,
Знающи – задним
Числом – результаты пророчеств.