HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Александр Яржомбек

Праздник

Обсудить

Сборник стихотворений и рассказов

 

Купить в журнале за декабрь 2016 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за декабрь 2016 года

 

На чтение потребуется 45 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf
Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 4.01.2017
Оглавление

7. Росия-го
8. Эвакуация


Эвакуация


 

 

 

Участников боёв в ВОВ уже почти не осталось (во всяком случае, тех, которые в здравом уме и твёрдой памяти). Уже не так много осталось нас – людей, которые в войну были детьми. На очередных похоронах сверстника я подумал, что стоит описать свою эвакуацию из ленинградской блокады. О самой блокаде распространяться не буду. О ней написано достаточно много. Тем не менее, должен сказать, что от голода я страдал не очень – притерпелся и потихоньку «доходил». Действительным страданием было одному дома ждать маму с работы. Я почти непрерывно громким шёпотом молился, чтобы она пришла, и можно было прижаться к ней и сосать прекрасную пластмассовую пуговицу её милой вязаной кофты. Из репродуктора неслись бодрые песни типа «Играй мой баян и скажи всем друзьям отважным и смелым в бою, что как подругу мы Родину любим свою». Почему-то это нагоняло тоску.

Мы пережили первую блокадную зиму. Наш Институт физкультуры имени Лесгафта вывезли по «дороге жизни» по льду Ладожского озера, наверное, в марте. До этого у нас уже была возможность выбраться – отец служил на аэродроме на Волховском фронте. Оттуда прилетел самолёт, пришёл молодой высокий лётчик (помню фамилию – Куликевич), принёс немного еды, мне – деревянный игрушечный эсминец, приведший меня в восторг. Мы должны были улететь рано утром. Всю ночь собирались, тепло одевались – была сильная стужа. Однако на самолёт не успели. Самолёт сгорел над Ладогой.

Эвакуация началась с железнодорожного вокзала, все были возбуждены и тревожны. Мёрзли. Мне дали глоток разведённого одеколона, чего-то немного поесть. Куда прибыл поезд, можно было бы установить, но меня больше интересует не история с географией, а свои отрывочные детские воспоминания. До ночи мы ждали в какой-то деревенской избе. Потом погрузились в бортовые полуторки и тронулись во мрак. Я, естественно, мёрз, но занят больше был тем, чтобы поменьше касаться попкой штанишек, в которые слегка напустил.

Нас рассадили в «пульманы» и повезли. Возили долго – то в одну сторону, то в другую. Были разговоры о Сталинграде, но там стали назревать события. Нас в пути время от времени подкармливали. Иногда удавалось добыть чего-нибудь типа картофельной шелухи. На многочисленных стоянках и остановках все выходили «оформиться» (юмор), то есть справить нужду, подавить вшей на белье, поискать досок для нар, воды, пищевых отбросов. У нас с мамой был маленький литровый самоварчик. Мы его одалживали – обычно в связи с чьей-нибудь болезнью. Чаще всего просили для детей – в нескольких вагонах ехал какой-то детский дом. Носить и оберегать самоварчик было моей обязанностью. В пульмане было человек 20 и 5-6 детей разного возраста, один даже совсем маленький, ещё почти не говорил. Взрослые как могли развлекали нас. Старикан по имени Кузьма Егорыч сочинял нам жуткие сказки, где фигурировал какой-то Доктор-Заупокой. О Кузьме Егорыче ещё будет речь впереди.

По мере продвижения на юг становилось легче. Как я сейчас полагаю, в апреле мы прибыли в город Нальчик. Это был поистине рай. Не было слышно привычной для нас канонады. Фронт был в недосягаемой, как нам казалось, дали. Всё зеленело и цвело. Горизонт украшали горные вершины необыкновенной красоты. В столовой давали гороховый кисель. При входе в столовую каждому выдавали ложку, и при выходе её следовало отдать. Скоро я впервые в жизни попробовал клубнику. Нам дали клочки каменистой земли, где рекомендовали выращивать картофель и фасоль. Камни складывали пирамидами. Если по пирамиде ударить палкой, оттуда выскакивала уйма зелёных и коричневых ящериц. Мы с мамой ходили в лесистое предгорье на быструю речку Нальчик (подкова). Там я нашёл кукан с наловленной кем-то рыбёшкой. Когда бывал дождь, дети пускали кораблики в лужах. У меня были такие хорошие кораблики, что я с удивлением узнал, что мой отец был столяр. В город приезжал зверинец с замученными зверями. На базаре работали различные балаганы. Лето 1942 года – счастливейший период моей жизни. Однако были и печальные события. Пришла весть о гибели под Смоленском маминого младшего брата Валентина.

Возобновились занятия студентов. Мама хорошо знала анатомию и стала работать прозектором в анатомическом театре – готовила препараты для занятий. Помощником её был Кузьма Егорыч. Она им командовала, и он ей почтительно подчинялся. Я частенько отдыхал от жары в этом прохладном подвале.

«Материал» поступал из ближайшего госпиталя. Хранились трупы в большом чане с формалином. Мама говорила Кузьме Егорычу: «Вон того, потощее», «Надуйте кишку. Да не ртом, через трубочку», «Высыпьте свой табак из черепа. Он мне сегодня понадобится». Я удивлялся, когда студентки, входя в «театр», всплёскивали руками и вскрикивали. Мертвецов я насмотрелся в блокаде – и во дворе, и на лестнице, и даже на холодной плите в кухне. Меня живо интересовали татуировки: «сердце, пронзённое стрелой», «якорь», «что нас губит», «нет в жизни счастья», «не забуду мать родную» и т. п. Я спрашивал маму: «а почему у этого такой сплющенный нос?». Она отвечала: «он долго лежал на каменном столе лицом вниз».

В городе было военное училище «Выстрел». Курсанты ходили строем и громко пели: «Стоим на страже. Всегда-всегда. Но если скажет Страна Труда. Прицелом точным врага в упор. Дальневосточная! Смелее в бой, краснознамённая. Смелее в бой!».

Нас разместили по местным жителям. Мы с мамой жили в чуланчике у грузин. Мы с ними очень подружились и даже встречались после войны. Дядя Пётр был важной персоной. Он работал в столовой. Его отец Аслана – огромный старик в вылинявшей серой чохе – плохо понимал происходящее. Немецкие «рамы» не бомбили, а разбрасывали листовки типа «Бей жида-политрука. Морда просит кирпича». Увидев самолёт, старик впадал в панику, кричал «Вай ме!» и убегал в сад. Когда самолёт улетал, он радовался как дитя и говорил, что война кончилась. Мне дозволялось подбирать плоды, которые падали с деревьев в саду. Я набирал пригоршни алычи за майку и угощал мальчишек на улице. Моё прозвище было Алыча.

К Петру почти ежедневно приходил его приятель, майор из военкомата, уговаривать пойти в армию. Женщины провожали его в сад, где скрывался Пётр и, гримасничая, отдавали честь у него за спиной. В саду мужчины пили вино и беседовали. Пётр таки-ушёл в армию, отвоевал, вернулся невредимым. Наши друзья – двое молодых кабардинцев Аскер и Кучук – тоже ушли на войну. Вернулись с орденами и раневыми нашивками, но были отправлены в Казахстан, где должны были показываться в милиции. В 60-х годах эти два громадных уже пожилых мужика бывали у нас в Москве. Их возмущало, что у них тогда не отобрали партбилеты. Один стал профессором-лингвистом, другому поручили командовать домом отдыха.

Но фронт в конце лета подошёл и к Нальчику. Опять загремела канонада. Поперёк улиц рыли противотанковые рвы, сооружали баррикады из старых машин, ломаных телег, брёвен и всякого хлама. Мы, мальчишки, с восторгом лазили внутри этих нагромождений. Под домом молодые солдаты ладили пулемётное гнездо и курили махорку, заворачивая её в клочья немецких листовок. Для прикуривания использовали кремень и кусок рашпиля. У офицеров были бензиновые зажигалки из гильз с припаянным зубчатым колёсиком. Консервы они вскрывали ножом из рессорной стали. Один хвастался, что этим ножом он резал румын. Военные были разных национальностей. Над речью азиатов беззлобно подшучивали: «Нога храмой. Башка балной. Дорога узкий. Кимандыр русский крычит шыр-шаг!», «Винтовка балшой-балшой – на одного. Катилок маленький-маленький – на дваих».

Однако армия отошла без боя, а немцы почему-то не приходили. В городе начались пожары и мародёрство. Я с упоением принимал в этом активное участие. Ходил по брошенным разграбленным квартирам. Искал прежде всего съестное, и не без успеха. Нашёл палку копчёной колбасы, банку консервов – через месяц мы её вскрыли, оказалась сгущенка. Из вещей мне достался градусник. Преподаватели и студенты ушли через перевал. Мать из-за меня не пошла, сожгла комсомольский билет и осталась ждать развития событий. Через пару дней старики и инвалиды организовали что-то вроде временного правительства и патрулирования. Был отремонтирован старый паровоз, несколько телячьих вагонов, позвали сапёров восстановить взорванный путь. Этим поездом мы покинули благословенный Нальчик. Помню переправу через ущелье реки Урвань. Рельсы были положены на «ряжи» – срубы, наполненные булыжниками. Поезд шёл медленно-медленно. Внизу стояли солдаты и наблюдали за рискованной операцией.

Поезд привёз нас на берег Каспия. Я увидел прекрасное светло-голубое море. Железная дорога шла вдоль берега. Во время частых и долгих стоянок все шли купаться в тёплой и как бы мыльной воде – мальчики налево, девочки с детьми направо. Жизнь снова стала прекрасной. Девушки пели мелодичные, ныне забытые песни: «Небо синее, и море, и твои глаза», «Чайка смело пролетела над седой волной», «Приходи, милый. Бил свиданья час. Птицей сизокрылой ночь идёт на нас». Парни шепотком пели другие песни, смысл которых я понял гораздо позже: «Мой дед от импотенции горазд лишь на сентенции, кузен из-за инфляции склонился к мастурбации, отец из-за поллюции не принял революции, а я из-за эрекции не посещаю лекции».

Мало-помалу добрались до Баку. Раскинули бивуак у гранитного парапета на морском берегу. Тёплый ветер сдувал барахло в море, и за ним приходилось прыгать в воду. В конце 60-х я посетил эти места. За парапетом росли деревья, благоухали клумбы, вились прогулочные дорожки – море отошло. Сейчас оно, говорят, снова вернулось.

Мы погрузились на палубу грузового парохода «Каганович» и отправились через море в Красноводск. Мама лежала пластом, хотя качки особенной не было. Я бродил среди барахла и беженцев, любовался чайками и тюленями.

Красноводск – удивительное место. Ни травы, ни деревьев я не помню. На горизонте – красно-бурые горы. Стояла сильная жара. Воду продавали стаканами из вёдер. Нам устроили баню. Я, естественно, ходил в баню с мамой. Там я испытал одно из величайших потрясений в своей жизни. Под душем ополаскивалась молодая женщина. Она поворачивалась под струями, поднимала и опускала руки. Никаких сексуальных чувств я, шестилетний доходяга, не испытывал, но взгляда отвести не мог. Я ничего конкретно не помню о телосложении этой женщины, но она, как бы я сейчас сказал, была создана по какому-то божественному лекалу. Я помню какой-то медовый колер её образа – мама была беленькая как молочко. Нечто подобное ваял Аристид Майоль, но одно дело скульптура, другое – живой человек. Много позже, на встрече бывших блокадников, я узнал, что это была знаменитая гимнастка Чабанова – общепризнанная красавица.

Дальше наш путь лежал через всякие Каракумы-Кызылкумы. Этого тоже никогда не забыть. Парни набирали на стоянках камней и швыряли в стоящих столбиками сусликов. Верблюды были серьёзны и величественны. На стоянках у местных жителей обменивали остатки одежды на овощи и фрукты. На станции Мары маме исполнилось 30 лет (значит, это было 28 сентября). Она выменяла на фланелевую куртку целый таз винограда. У нас был праздничный пир. Нам подбрасывали время от времени продукты – постное масло, повидло, муку. Из муки на костерке между двух камней мама варила затируху. Я запомнил это яство как очень вкусное. Когда лет через 40 мы с ней клеили обои мучным клейстером, я его попробовал и нашёл очень недурным.

Конечным пунктом эвакуации Института был город Фрунзе (ныне Бишкек). Полагали, что сюда-то уж враг не доберётся – заблудится. Это тоже прекрасный город между гор. В парке текли арыки. Мы с мальчишками строили на них запруды, и нас гонял старик-сторож. На ветвях каштанов и чинар по краям улиц висели клочья верблюжьей шерсти. Мы жили в раздевалках стадиона – каждая семья на своей кучке барахла. К этому времени немцев отогнали от нашей малой родины, города (тогда городка) Конаково. Немцев остановили в восьми километрах у Второго Мохового (ныне остановка электрички Конаковский мох). Мама уволилась, и мы на настоящем пассажирском поезде поехали из Азии в Европу. В Москве меня поразил эскалатор метро. Пока мама с вещами спускалась, я решил ещё разок прокатиться вверх и вниз и чуть не потерялся.

Дедушка с бабушкой в Конаково жили в большом деревянном доме с двумя печами, был там сарай для кур и коз (на корову был большой налог). В саду были плодовые деревья и ягодные кусты, в огороде – грядки, но пока была снежная зимняя пора. Чай пили из самовара, пищу варили в русской печи. Вообще быт был вполне деревенский. Сначала на месте Конакова был рабочий посёлок при фаянсовой фабрике Кузнецова, но в 30-х годах построили Иваньковскую плотину, разлилось Московское море и затопило много деревень и даже городов. Жителей переселили в Кузнецовский посёлок. Кроме того, городок слился с окружающими деревнями. Получилось тысяч 12 жителей. Так и жили кварталами – там Корчевские, здесь Андрониха, Полтево, Глинники, Заборье. Летним утром на главную улицу Свободы выгоняли скотину, и она под присмотром пастухов паслась в ближайших перелесках. Вечером на фоне заходящего солнца появлялась туча пыли с мычанием и блеянием. Женщины и подростки встречали своих скотов криками: Марта-Марта-Марта! Эльза-Эльза-Эльза! Скотине давали немецкие имена. Кур и скотину кормили из военных касок – немецких и наших. Их много валялось на местах недавних упорных боёв. Использовалась также бракованная фаянсовая посуда, вагон которой ежедневно выставляли за городом для разбора. Мы, ребятишки, пускали по воздуху с высокой насыпи белые тарелки. Весной козы ягнились. Резвых козлят держали в избе, и они прыгали прямо по кучам картошки, насыпанной по углам. Была и собачонка Туска (сперва думали, что кобелёк Тузик). Крупную овчарку Усмана забрали на войну.

Дед работал бухгалтером на фаянсовом заводе (ныне обанкротился и закрылся) в старинном кирпичном строении, стоя за конторкой. Он был педантичный и неразговорчивый, но притом мастер на все руки, к тому же умел охотиться и рыбачить. Работала также тётя Оля, портниха и закройщица. Я в этой патриархальной семье оказался четвёртым внуком. Мама устроилась в госпиталь и вместе с ним двинулась вслед за фронтом. Ей дали лейтенантские погоны и войну она закончила в Восточной Пруссии. Родители подбрасывали деньжат и жили мы, в общем, неголодно. Время в детстве очень длинное. Это сейчас для меня 10 лет тому назад – это недавно. А те три года в семействе деда – это длинная и содержательная эпоха. Бабушка Евдокия Андрияновна была мне за мать. Она крестила меня в Ильинской церкви ближнего села Селихово, где потом и деда, и её, и тётю Олю отпели. Бабушка молилась утром и вечером с земными поклонами, а поскольку перед божницей был стол, младшая внучка Лариса помолившись залезала под стол, полагая, что это часть молитвенного ритуала. Дед не молился и в церковь не ходил, но против религии, по-видимому, ничего не имел. В доме было много икон, писаных ещё его братом Иваном – иконописцем и художником из мастерской Ильи Репина. На чердаке мы, дети, любили разбирать огромную папку эскизов, набросков и рисунков Ивана Егоровича (пейзажи, портреты, сцены из сельской жизни). Он, к сожалению, рано умер, «повредившись умом». На чердаке валялись также «колодки» – деревянные ноги предков-сапожников, имевших некогда мастерскую и лавку в Москве на Чистых прудах.

Интересно и привольно было и зимой и летом. Лыжи мы, распарив, загибали в частоколе, коньки прикручивали к валенкам при помощи верёвки и палки. Хорошо было, зацепившись крючком за задок розвальней, запряжённых быками (лошади все были на войне) катиться по заезженной до блеска дороге. Катались мы с крутого берега Донховки на салазках. Была у нас и «лыжанка» – что-то вроде лыжного самоката. Суровый, неулыбчивый дед много чего делал для детей. Была деревянная лошадка, пружинное ружьё, превосходная поворотная тележка. Он мастерил красивые скворечники, сделал превосходную лодку. На ней мы «пихлись» шестом по Донховке до Волги, а по Волге гребли или ставили парус. Уезжали с ночёвкой – «в ночное». В заводях водохранилища мы ставили сети, сплетённые и посаженные дедом. Стреляли из старинной двустволки уток и грачей. Мы – это я и двоюродный брат Анатолий, моя защита и опора. Кстати, в конце 50-х я навестил стариков и обнаружил на чердаке аккуратный гроб. Это дед позаботился о своих похоронах. Умер он года через три, когда я уже работал на Камчатке…

Домой возвращались раненые – кто хромой, кто без руки, кто в толстых очках на искорёженном лице, кто – заикаясь после контузии. Многие дико пьянствовали, жутко бузили, теряли медали. Их не осуждали, но ужасались. Мой дальний родственник Витя Широков вернулся после тяжелого ранения в задницу – «калямый», то есть хромой. Он любил проводить время с нами, ребятами. Ездил с нами на самодельной брезентовой лодке, вместе с нами бреднем ловил рыбёшку в речке. Увидев горку, он говорил: «Я здесь бы залёг. Артирелия сюда не достанет». Моим товарищем по играм был тоже какой-то четвероюродный Генька по прозвищу Мамарин. Его маму звали Тамара, и когда его маленького спрашивали «ты чей?», он отвечал: «мамарин». Это был безобидный и добродушный мальчишка. Как-то шаловливый приятель нагадил ему в шапку. Мамарин вытряхнул, одел на голову и обиженно ушёл, не сказав ни слова. Я виделся с ним в студенческие годы. Мы радовались, что остались верны своим детским увлечениям – я стал ихтиологом, а он рыбаком. Потом он (здоровенный блондин) кого-то зарезал, отсидел, вернулся, опять кого-то зарезал. Из Вологды он слал матери посылки с клюквой и брусникой.

В конце войны появились трофеи: мотоциклы, аккордеоны, рубашки, расстёгивающиеся донизу, брюки с двумя задними карманами, иностранные шинели. Мальчишки ходили в танкистских и лётных шлемах. У меня была синяя будёновка – отец как-то проездом из части в часть забегал к нам. Привёз кое-какие харчи, жестянку спирту для угощения. Он взвесил меня на безмене, говорил: «силён!», дал мне поиграть своим ТТ, подарил будёновку.

Я помню конец войны. Рано утром я проснулся на печи. За рекой орали и палили из ружей. Дед с бабкой тихо вспоминали сына Валентина. В Ленинграде наша семья собралась в конце 45-года. Но отец с матерью скоро разошлись – отвыкли друг от друга за время войны, да и претензии имели друг к другу.

Так закончилась моя эвакуация.

 

 

 

Москва, 2016

 

 

 

(в начало)

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2016 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт магазина»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите доступ к каждому произведению декабря 2016 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 


Оглавление

7. Росия-го
8. Эвакуация

517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!