Чего мы там не найдём

 

 

 

Валентин Сергеевич Крапивин, серьёзный молодой человек в продолговатых очках с блестящей оправой, поступил на работу в школу по протекции отца. Директрисе, по настоянию того же отца, владельца продовольственного магазина, он преподнёс коробку шоколадных конфет, повязанную розовой лентой. Приняли его хорошо и учителя, а мужская половина, собиравшаяся после уроков в спортзале играть в домино, взяла вскоре его в свою компанию. И уже спустя месяц-другой, поправляя очки или отряхивая пылинки с костюма перед зеркалом в фойе, перед которым обычно любили красоваться ученицы старших классов, Валентин Сергеевич всякий раз отмечал, что в школе ему нравится, и себе он тоже нравится в этой должности, которая звучит степенно – заместитель директора по хозяйственной части.

Место у него было, как и у его предшественника, в приёмной, где стояли у окна впритык два стола: его и некрасивой секретарши пенсионного возраста. По утрам, приходя на работу одним из первых, он опускал в большую кружку с водой кипятильник и вытаскивал из карманов пакетик с растворимым кофе и шоколадную конфетку. И после, с этим своим лёгким завтраком, входил в комнатку технического персонала. Немного краснея и заикаясь от волнения, потому что почти все женщины были гораздо старше его, а обращаться приходилось не так, как даже к молодым учителям, по имени-отчеству, но, как было заведено, просто по именам и на «ты», он перечислял наряды путано и в конце всегда добавлял:

– Вы лучше меня знаете, что надо делать. Так… Что ещё? Плотник наш никак не отойдёт после Нового года, дворничиха уже разгребает снег… А Света и Катя опять опаздывают? Ну, я им!..

Но когда ему говорили, что эти молодые технички уже на третьем этаже – белят в кабинете психолога, то Валентин Сергеевич касался с достоинством блестящей дужки очков и произносил:

– Ага. Значит, исправляются…

И заворачивал допивать кофе в просторные мастерские. Здесь было очень светло, тихо и несколько прохладно: за высокими окнами падал редкий снег, продолжались каникулы, и никто не громыхал молотками по железным верстакам. Валентин Сергеевич доел конфету и глотнул горячего из кружки, и ему стало теплее и уютнее. Скоро начнут подтягиваться учителя, и надо не прозевать физрука Борисовича и договориться с ним о паре: здорово вчера они разделали всех под орех, сыграли одиннадцать партий подряд без проигрыша. И продолжили бы дальше, если бы в бытовку физкультурников не явилась директриса: «Взрослые же люди, но никак не доходит до вас, что каникулы – это для учеников, а вы… Хотя бы щели в окнах забили ватой, что от ёлки осталась, а то сквозит вовсю в спортзале». Она ушла домой, но игра уже расстроилась. Борисович, моложавый сорокалетний толстячок, обычно рано подгоняет свой автомобиль под окна мастерских, но дворовая площадка уже расчищена от снега, а он всё запаздывает…

 

Из мастерских вела ещё одна дверь в маленькую, с выходом на тот же школьный двор, комнатушку, где была сломанная циркулярная пила и где обычно курили, а сейчас оттуда раздавался кашель. Валентин Сергеевич заглянул в эту дверь и увидел Свету, сидевшую на стуле. Света, как слышал он из чужих разговоров, недавно развелась с мужем, но своё состояние ничем не выказывала. Она вдавливала в плоскую жестяную баночку окурок и покашливала; на станине циркулярки стояла открытая бутылка пива.

– О, ты… – пробормотал Валентин Сергеевич, смутившись и не глядя на пиво, точно так же, как Света, елозя шваброй в спортзале, не поднимала от пола глаз, будто не замечала, как он с учителями забивает козла и пьёт вино. – Много куришь… Тебе надо какой-нибудь заменитель подобрать, вместо сигареты...

Валентин Сергеевич сунул свободную от кофе руку в карман и начал ощупывать пальцами конфеты, выбирая из трёх сортов ту, которая, по его мнению, оказалась бы самой вкусной…

Каждое утро по пути на работу он заглядывал в отцовский магазин и брал конфеты и пакетики растворимого кофе у своего младшего брата, который стоял за прилавком. Сам Валентин Сергеевич проживал от родителей отдельно, в доме, который получил по завещанию умершей бабушки. «Смотри, я всё записываю… – говорил младший брат, похлопывая ладонью по толстой чёрной тетрадке. – Я в техникуме не учился, как ты, но и то знаю, что деньги должны не перекладываться внутри семьи, а извне притекать в карманы семьи. Ко мне заходят знакомые, всяко-разные алкаши, умоляют: дай карамельку на закуску… А я им: «дай» уехал в Китай, а у нас остался «продай». Сначала конфетка, потом другая, потом ещё что… Разориться можно. А ты соришь конфетами в школе… Зачем тебе сегодня так много? Ещё и дорогие, и разных сортов… Говорят, за Светкой-уборщицей увиваешься. Чего та разведёнка тебе далась? Попробовать хочешь? Разоряешь семью по конфетке. Отвечать будешь перед отцом». – «Твоё-то какое дело? – отвечал Валентин Сергеевич хмуро, зная, что брат попросту завидует его наследству и самостоятельной жизни. – Я плачу сполна. Как набегает сумма, так сразу и покрываю её. А тебе не всё ли равно, из чьих денег твоя зарплата складывается?» – «Ну да, ну да… – ворчал младший брат, как мудрый старик, и россыпью сбрасывал с весов на прилавок конфеты. – Себе на автомобиль копишь, а тут бы тебе ещё халява светила… А то знаешь, как бывает… Вот бегают, я и это знаю, за тобой десятиклассницы, конфетки просят… Они сейчас все во-он какие: что спереди, что сзади! Ты и рад, а тебе раз – и пришьют педофилию. Доказывай потом, что ты не верблюд! И начнут с тебя уже не конфетки, а денежки сосать… В такие дела сейчас о-го-го как просто вляпаться». Чего брат несусветное мелет? Молод ещё, а уж такая зануда из зануд, да и насквозь уж пропитан расчётливым торгашеским духом… Ну, бегают за Валентином Сергеевичем девчонки-школьницы, и что с того? Ну, выпрашивают конфетки… Не виноват же он в том, что нравится им… Не привязан же он к одному месту, тому же прилавку, как собака у конуры, а находится днями в движении и общении с людьми…

«Брат недалёк и завистлив, – поморщился Валентин Сергеевич и глотнул из кружки. – Где он был, когда надо было выносить горшки из-под бабушки? Да там же, за прилавком, рублики подсчитывал. А сам-то подворовывает то водку, то продукты в других отделах, да отец не знает, ругается и высчитывает с продавщиц… Меня, наверно, тоже обвешивает… А Светка старше меня на пять лет и… да и пусть она пьёт своё пиво».

 

Валентин Сергеевич перещупал в кармане конфеты и вынул пустую ладонь, отчего-то повлажневшую. Прикоснувшись к очкам, скорее всего, машинально, он вдохнул исходящий от пальцев шоколадный аромат, и ему до стыдливости в душе показалось, что этим приятным запахом наполнилась и вся эта грязная полутёмная комната. Здесь лущилась пожелтевшая побелка, углы и полки вдоль стен забиты были сломанной школьной мебелью и разной утварью: банками, бидонами, инструментом для работы учеников во дворе…

– Что ты говоришь? – спросила Света.

– Ты много куришь, – повторил Валентин Сергеевич смущённо.

– Не хочу растолстеть, как Катька, – ответила Света, потянувшись рукой к пиву. – Будешь?

– Нет. Я по утрам обожаю кофе.

– Обо-жа-а-ю-ю, – пропела Света и поглядела на него прямо и насмешливо. – И даже с похмелья?

– Ммм… – промямлил Валентин Сергеевич, встретив её взгляд и ещё больше смутившись.

Света допила медленно из горлышка и пихнула пустую бутылку под стул. Её ярко накрашенные красные губы, всегда отчего-то подрагивающие, в этой сумеречной комнатке заблестели пивной влагой. Света медленно провела указательным пальцем по губам и снова вынула из своего халата сигареты.

– Где мне ещё твою подругу искать? – спросил Валентин Сергеевич с напускной строгостью и, поставив кружку на станок, принялся с беспокойством расхаживать и делать такие жесты, будто бы изгонял из циркулярки шоколадный дух. – Директрисы сегодня не будет, так она приказала, чтобы вы занялись её кабинетом. Шторы снять, постирать… Коврики вытряхнуть. – Его левая рука взлетала, а правая тут же устремлялась вбок. – Обои подклеить в углу, там ещё что-то… Сами увидите, что надо. На то вы и… и женщины. А вы…

– Валь, да перестань ты нервничать…

– Мне вот сказали, что ты с Катей у психолога. А ты тут… А она где? Пойдём наверх, может, там её найдём.

– Я знаю, чего мы там не найдём… – ответила Света певуче, потянулась, вскинув руки за голову, и встала. – Ну, что ты? Зовёшь, а не идёшь… Я и сама схожу.

– Нет! – Валентин Сергеевич неодобрительно покачал головой. – Ищи потом вас двоих. Знаю я вас!

– Ах, какие мы сердитые…

 

Он выглянул в дверь во двор, запустив в комнату холод и снег, ставший уже валить крупными хлопьями, и пробормотал: «Где же этот чёрт, Борисович?»

Света молча пошла через мастерские. Валентин Сергеевич направился следом, как если бы это он был подчинённый, и это ему приказывают идти: приказывают эти узкие покатые плечи, в такт плавной ходьбе то приподымающиеся, то опускающиеся, словно их хозяйка плывёт по воздуху; приказывают эти соблазнительные завитушки тёмных волос на затылке и под маленькими ушами; и Валентин Сергеевич, как завороженный, побрёл покорно за ними. Если сейчас сделать три быстрых шага вперёд, то на эти покатые плечи можно положить ладони и коснуться завитушек на затылке губами, и от таких внезапных мыслей у Валентина Сергеевича необъяснимо застучало и полыхнуло в груди. У двери он, заслышав во дворе шум и увидев подъехавший автомобиль, остановился и поправил очки.

– Стой здесь, – пробормотал он, всё ещё взволнованный своими мыслями. – Это, кажется, Борисович. Я сейчас.

– То пошли, то стой… А то вообще и не он. У них с физиком машины одинаковые.

Валентин Сергеевич и сам знал, кто подъехал и вылезал уже из автомобиля, толстый и неуклюжий пожилой физик, но ему надо было каким-то образом унять то нервное возбуждение, которое охватило вдруг всего его рядом со Светой, и он пошёл быстро в комнату-циркулярку с выходом во двор. Но и там, встретив физика, был ещё не в себе: толковал сбивчиво о домино, что он сейчас занят и ненадолго отлучится, и если подъедет Борисович, то надо ему передать, что играть они будут вместе в паре. Физик выслушал вежливо, но, так как ничего не понял из сбивчивой речи завхоза, с улыбочкой развёл руками: извините, молодой человек, но сегодня я в спортзал ни ногой, у меня дела в компьютерном классе…

Высокая, стройная, с большими голубыми глазами и веснушками на круглых белых щеках, Света нравилась Валентину Сергеевичу и в этом синем рабочем халате с пятнами извести. Но и с ней наедине, хотя они были почти ровесники, он отчего-то терялся и запутывался в своих же словах, как и перед техничками старшего возраста. А видя её среди учителей, взрослых и уже опытных мужчин, с ней заигрывавших и пытавшихся, словно случайно, поймать её за локоть или обнять за талию, ловил внезапно себя: вот подойду и дам обидчику в… морду. Света, казалось, не замечала к себе этого мужского внимания, а в Валентине Сергеевиче, напыщенном молодом начальнике, видела только предмет, над которым можно было подшутить. И всегда, когда уж без всякого, усыплённый до истомы её мелодичным голосом, он пялился на её лицо или высокую грудь, её яркие тонкие губы вздрагивали в усмешке и с грудным напевом выдыхали: «И чего мы там ищем? Чего мы там не найдём?» И от этого он ещё сильнее нервничал, и сердце у него колотилось, как у пристыженного мальчика…

 

Всю дорогу на третий этаж он дёргал суетливо двери то в один класс, то в другой, и, не найдя там никого, нагонял после Свету; то останавливался ни с того ни с сего посреди коридора или на лестничном марше и прислушивался к тишине… А один раз, словно споткнувшись, поглядел отчего-то в потолок и, найдя там чёрную трещину, сказал со значением: «Да-а…» – и снова торопился вслед за Светой.

Дверь в кабинете психолога была нараспашку, но Кати здесь не было. Психолог в школе появился в начале зимы, и на маленьком совещании у директрисы долго гадали, где ему разместиться. Крапивин предложил оборудовать кабинет из неработающего туалета, где сохранялся и копился не один десяток лет всякий хлам. И очень гордился своей разумной идеей, когда ученики и технички таскали на свалку неугодные книги и ветхозаветную электронную аппаратуру, разбивали сантехнику и крушили перегородки. Плотник школьный, дыша, как обычно, тяжёлым перегаром, тогда ещё высказал, что прежний старик-завхоз, когда случались массовые субботники в этом духе, сам переодевался в халат и брал в руки лопату или кувалду. На что Крапивин, сверкнув очками и слегка в волнении заикнувшись, потому что он не мог и представить себя в синем рабочем халате, ответил с неудовольствием: «Я не завхоз, а заместитель директора…» Теперь оставалось тут добелить одну стену, вымыть окно и кафельный пол, перенести сюда из других кабинетов несколько столов и стульев; на лето же оставить покраску, обои… да об этом ли речь? Психолог – женщина, найдёт общий язык с техничками.

– Да и вот оно что… – сказала Света, вздохнув, и поплыла по кабинету к окну, покачивая бёдрами и поводя вверх-вниз плечами. – А на улице снег, снег…

Валентин Сергеевич приблизился к ней сзади, но Света наклонилась вдруг вперёд и упёрлась локтями в подоконник, так что Валентин Сергеевич, натолкнувшись на её согнутую фигуру, непроизвольно взял её за талию. Света не придала этому значения и, упираясь все так же локтями в подоконник, опустила голову подбородком на свои ладони и прогнулась спиной, а Валентина Сергеевича всего бросило в жар, ладони на женской талии вспотели и задрожали.

– Какой снег, снег… – не говорила, а певуче выдыхала Света. – А вот и Катька с пивом возвращается. Надо же, похожа на живой сугроб: топ-топ… И знала я, чего мы здесь не найдём-ём-ём…

Валентин Сергеевич сдавил талию, потом руки его с той же нервной дрожью скользнули по женским бедрам, а пальцы стали быстро подбирать, комкать и закатывать вверх полы халата. Вскоре Света, не проронившая ни слова, задышала прерывисто, с наслаждением, а он, содрогаясь в ритмичных движениях, косился выпученными глазами из-за поблескивающих очков на открытую дверь и прислушивался…

 

Когда она ушла, снисходительно молча и не удостаивая его взглядом, ещё несколько минут он провёл в нерешительном одиночестве. В рекреации под мягкими туфлями Светланы скрипели с треском паркетины, и ему казалось, что они предательски разглашают всем о том, что только что произошло в этом кабинете. И не сразу в его помрачённой голове прояснилось, что школа, кроме нескольких учителей и техничек, совершенно пуста: каникулы. Крапивин снял очки, старательно протёр запотевшие стёкла носовым платком и, оглядывая дальше себя придирчиво, сбил с костюма пятнышки извести и пыли, приставшие к нему от грязного халата технички. Перед его глазами выплыл чистенький продовольственный магазинчик, чёрная толстая долговая тетрадка возле электронных весов на прилавке и, с такими же блестящими очками, как у него, глупенький младший брат: «Дай» уехал в Китай…» Отчего-то вспомнилось о дорогих шоколадных конфетах; но, сунув руку в карман, Крапивин обнаружил, что они раздавились и потекли. Фу, гадость! Надо бы их выбросить: да не здесь, и не в урну в коридоре, чтобы не обнаружили уборщицы, лучше во дворе зашвырнуть через забор в сугроб… И в этой комнатке, некогда служившей туалетом, с голыми сырыми стенами и заляпанным известью кафельным полом, среди всей этой обыденной грязи Валентину Сергеевичу стало приятно и спокойно…

Под его ногами тоже трещал паркет, но этот звук его теперь радовал. Он подпрыгнул, как мальчишка, и ударил двумя тяжелыми ботинками в пол. И глухой звук тоже с радостью полетел впереди него по пустынному коридору.

– Вот так! – сказал Валентин Сергеевич.

На лестничном марше, между вторым и первым этажами, он услышал внизу голоса. Люди шептались, и Крапивин, как был в шаге, так и застыл раскорякой на разных ступеньках, с любопытством прислушиваясь. По одному, слегка картавившему бормотанью, он узнал учителя физкультуры Владимира Борисовича, своего партнёра по домино. Борисович, этот полненький приземистый мужлан, поразил его вчера не только умением игры. Примотав свои ладони ремнями к турнику и качнувшись несколько раз маятником, он неожиданно взмыл и с поразительной лёгкостью три раза прокрутил своё тело вокруг перекладины. И выполнил он этот захватывающий трюк без видимых усилий и напряжения, на едином порыве, словно позабавившись от нечего делать. Крапивин от удивления открыл рот, хотел захлопать в ладоши и похвалить Борисовича, как нахваливал обыкновенно техничек за выполненную работу, но отчего-то не решился.

«Вот так, – сказал физрук после как бы между прочим, увлекая завхоза в бытовку физруков, где играли в домино. – Теперь умные извилины разомнём…»

– Я тебя обыскался, – картавил Борисович шёпотом. – Чего этот пацан за тобой тенью ходит? Хочешь – отважу! Это я мигом…

– Да ну его, – ответил женский голос, чуть знакомый, но теперь грубый и пренебрежительный. – А ты чего?

– Пиво есть отличное, «Клинское», – зашептал снова физрук с настойчивостью. – Сегодня из наших никого не будет, спортзал изнутри закрою. Машину я за школой оставил. Ну, что? Пойдём…

– Я знаю, чего мы там не найдём… – пропел вдруг всё более узнаваемый грудной голос.

Крапивин прислонился к стене, не чувствуя затёкших в неудобной позе ног. Сердце его наливалось ледяной кровью и готово было вот-вот лопнуть, а удаляющиеся внизу голоса всё более растворялись в тишине, и не было слышно шагов: пол на первом этаже покрыт линолеумом. У молодого завхоза от изобилия чувств внутри что-то ёкнуло, и ему стало совсем нехорошо, как незаслуженно выставленному из класса ученику.

«Какой же я… – Он ткнулся лбом в холодную стену и его охватил жалкий истеричный смех. – Это же она меня! Она меня!.. Какой же я всё-таки… животное. Обыкновенное животное».

 

 

 

Зима, 2012 г.