Вдохновение жить

 

 

 

Кошка Машка вполне самостоятельно “жила” на кухне, на теплой батарее под окном, в уютном закутке, образовавшемся между придвинутым вплотную маленьким кухонным диванчиком и подоконником. Хозяйская рука обычно не дотягивалась туда, и можно было беспечно нежиться на теплой батарее хоть целый день, пока не надоест.

Машкина хозяйка, пенсионерка Галина Ивановна, тоже по преимуществу “жила” на кухне. Только не на батарее, а у плиты с мойкой, победно сверкавших своей зеркальной нержавеющей поверхностью. Галина Ивановна была патологически аккуратным человеком. И кухня, которую она считала лицом квартиры, блистала чистотой.

Никого не подпуская к ответственному участку приготовления пищи и мытья посуды, бабушка незаметно переселилась сюда вместе со старым портативным телевизором и своим постоянным ворчанием. Она ежедневно наматывала тут километры заботы о семейном очаге, шаркала по полу резиновыми подошвами стареньких тапочек, прокладывая от мойки к плите хорошо различимую на потертом линолеуме тропинку.

Дочь Галины Ивановны, Дарья Сургучова, “жила” на работе. Она была ведущим логистом какой-то труднопроизносимой иностранно-отечественной компании и уходила очень рано, когда все еще спали. А возвращалась в период первого чуткого сна своей матери. Галина Ивановна после ее прихода долго и тщетно пыталась поймать нить прерванных сновидений. Накапав себе корвалолу, она старательно укутывалась в теплое шерстяное одеяло, но сна больше не было ни в одном глазу.

В небольшой, не рассчитанной на демографический креатив квартирке обитали еще два, на взгляд Галины Ивановны, «странных, инопланетных» и совершенно неадекватных существа. Ее внуки.

Вероника и Колька.

Вероника “жила” в Интернете, зависая одновременно на нескольких сайтах, форумах и в чате поклонников Сергея Лазарева, симпатичного и талантливого паренька, певшего совершенно «одинаковые», как казалось бабушке, песни.

Галина Ивановна когда-то была учительницей и по старой педагогической привычке, не отставать от времени и находить подход к каждому ребенку, пыталась настроиться на одну волну со своей инопланетной внучкой. Она старательно штудировала азы современной эстрады, тайком заглядывая в глянцевые журналы, которые валялись всюду, куда не достигал ее трудовой энтузиазм. И в бабушкином телевизоре, так же как и в наушниках Вероники, часто звучала одна и та же изрядно поднадоевшая всем песня в исполнении их “общего” кумира.

Иногда, словно студентка на лекции, вместе с Вероникой бабушка до двух часов ночи смотрела “Евровидение” и старалась не отвлекаться. Но сон, коварно настигал ее в эти ответственные воспитательные моменты жизни. И усвоение эстрадного материала происходило урывками, эпизодично, осложняясь развивающимся склерозом и спасительной прелестью сновидений.

Брат Вероники, Колька, предпочитал “жить” на улице. Он мотался где-то целыми днями, голодный и “плохо одетый”, с явными следами «физического здоровья» на лице и теле в виде характерных “фонарей” и ссадин, преимущественно свидетельствующих о росте его авторитета среди сверстников. К вечеру жизненные силы покидали Кольку и его футбольный мяч, с которым он не расставался. Они закатывались в дом, покорно выслушивали воспитательные песни “о главном”. А потом дружно “надувались” новыми продуктами жизнедеятельности. Мячик – воздухом из автомобильного насоса, который Кольке подарил “пришлый” отец. А Колька – всем, что еще сохранилось в холодильнике после проникновения туда “мечтательной” Вероники.

Мать, “обитающую” в трехэтажном стеклянном офисе в центре города, дети видели крайне редко. Она постоянно задерживалась на работе, даже в выходные дни, а вечерами так уставала, что едва шевелила языком, чтоб сделать какие-то замечания по поводу беспечно протекающей мимо нее жизни детей.

А впрочем, им всем было уже не до замечаний: вдохновенная мягкость долгожданной подушки разводила “родственников” по разные стороны луны, нашептывающей каждому свои сюжеты.

Веронике снился, как правило, какой-нибудь очередной клип, с участием ее кумира.

Кольке – Женька Остапенко, его одноклассник, сидевший за последней партой и вечно подстраивающий какие-то пакости, вроде кнопки на стул или приклеенной к Колькиной спине матерной надписи. Во сне вместо Остапенко за последней партой сидел сам Колька и весь взмокший от напряжения, пытался незаметно прицепить к спине своего врага откровенную надпись “ДУРАК!”.

Галине Ивановне снилось прошлое. Небольшой военный городок в Бранденбурге, где в семидесятых годах прошлого века в группе советских войск в Германии служил ее муж. Чистенькие улочки, аккуратные домишки, дворики, лужайки, любовно ухоженные пунктуальными гэдээровскими немцами, не утратившими и при социализме своих бюргерских наклонностей. Непривычная чистота парков и многолюдье праздников с факельными шествиями и печеными сосисками со сладкой горчицей. Еще маленькие Даша и Андрюшка, ее дети, время, насыщенное молодыми заботами, чувствами и стремлениями, какое-то иное измерение существования, после возвращения в Союз безжалостно перечеркнутое неумолимыми тенденциями новой жизни, перестройкой и рыночной экономикой.

Перемены не миновали тогда и тихую пристань ее семьи. Любимый муж, воплощавший весь смысл и философию ее существования, вдруг в одночасье превратился в предателя и подлеца, бросив жену и к тому времени уже повзрослевших детей.

Галина Ивановна давно об этом не горюет. Но простить предательства так и не смогла. Колючка, когда-то попавшая в сердце, до сих пор настойчиво провоцирует гипертонию и сердечную недостаточность, а неистребимая обида прорывается в горьких упреках, давно потерявших свою актуальность.

Но во сне все эти наросты времени сглаживаются, как будто и не было в жизни ничего плохого.

Её дочери Дарье Сургучовой не снится бывший муж. Не снится теперь даже в плохих снах, потому что, в отличие от матери, она отпустила его пять лет назад с миром, от души простив и поняв всю социальную обусловленность его прегрешений. И чудо случилось! Он тоже отпустил ее вместе с прошлыми воспоминаниями, позволив сосредоточиться исключительно на настоящем. А в настоящем у Даши был роман с начальником склада готовой продукции Семеном Егоровичем Туриным.

И снятся ей теперь только его карие глаза, тронутый сединой по-молодецки зачесанный чуб и продолговатое лицо в оправе аккуратно подстриженной стильной растительности. И она ничего не может с этим поделать.

Да, иногда ее предательски настигает мучительное чувство вины перед детьми и матерью, которых она бросила на произвол судьбы, отдав на откуп обстоятельствам и случайным влияниям. Тогда, стараясь реабилитироваться, Дарья пытается выкроить скудные часы свободного времени и предлагает родственникам провести их вместе: пойти в зоопарк, на каток, поехать на речку. Но у бабушки болит сердце, а дети «покупаются» только на предложение съездить в ближайший гипермаркет, где есть отдел электроники, одежды и спорттоваров.

Не нужна им теперь Даша. У них свои интересы. Свой круг общения. Свои мечты, в которые они не хотят посвящать предательницу, когда-то променявшую видимость полной семьи на автономное плавание в океане туманных альтернатив своей свободы.

И Даша чувствует, как по неизменным законам жизни, дети неумолимо отдаляются от нее, точно так же, как она в свое время отдалилась от своей матери, предоставив в полное ее распоряжение кухню со всем ее блестящим кафелем и нержавеющей сталью начищенной мойки. Отдала и забыла спросить, этого ли ждала от нее мама, когда приняла после развода под свою опеку с двумя малолетними детьми.

Какие вопросы и какие счеты могут быть между самыми близкими людьми?

Вот так и жили бы они вместе и раздельно одновременно, каждый в своем измерении и в то же время в едином микрокосмосе одной семьи, если бы не случилось одно досадное житейское обстоятельство.

Однажды кошка Машка, опрометчиво выползшая из-под батареи на подоконник, заметила во дворе безумно симпатичного соседского кота в рыжем полосатом костюме и белом галстуке на покрытой растительностью груди. В неконтролируемом эротическом порыве, который периодически накрывал ее в самые неподходящие моменты жизни и к которому, как и к бабушкиному ворчанию, все давно привыкли, Машка выпрыгнула в форточку. И исчезла в неизвестном направлении.

Происшествие, надо признаться, лишено глобального общечеловеческого смысла. Но для описываемой нами семьи оказалось фатальным. Ибо вызвало совершенно непредсказуемые последствия.

Кошка пропала утром. Но так как обычно она весь день спала не теплой батарее под окном, то ее отсутствие заметили только вечером. Вот тут и началось…

Проведя ночь без своей любимицы, первая выключилась из обычного ритма бабушка. У нее схватило сердце. Потом начался гипертонический криз. Повлекший за собой скорую помощь и приезд Даши домой в совершенно немыслимое время суток. Дети уже забыли, как выглядит их мать при свете дня. Они едва ее узнали, придя из школы, чтобы бросить портфели и по привычке зависнуть на своих орбитах.

Присутствие матери и полное отсутствие обеда, который всегда ожидал их на кухне, выбил детей из колеи.

Новая, незнакомая жизнь, требующая включения чего-то еще кроме компьютера и автомобильного насоса, накрыла неподготовленных гуманоидов, подвигнув их на совершенно неадекватные поступки.

Колька метнулся в аптеку, Вероника – в гастроном. Даша, до неприличия одомашненная старенькими джинсами и свитером, сидела возле больной матери, гладила ее по теплой руке и рассказывала сказку о Семене Егоровиче Турине, который вчера сделал ей предложение.

Так прошло несколько дней. Все с удивлением открывали для себя присутствие друг друга. Даша, как штык, возвращалась домой к ужину, модем погас, мяч пылился под кроватью, а на кухне, вместо кошки Машки появился бородач в бабушкином фартуке, очень похожий на Дашиного начальника склада. Он балагурил без остановки, деловито навешивал разболтавшиеся дверцы давно не ремонтируемых шкафов, менял прокладки в привычно капающих кранах, находил свободные места для забивания гвоздей и совершенно не стеснялся при всех целовать Дашу прямо в носик.

С тех пор, как разнокалиберное семейство поселилось у бабушки, еще никто из присутствующих не позволял себе таких вопиющих вольностей. Даша счастливо краснела, и смущенно косилась на своих родных, в надежде, что они ничего не заметили.

Наивная…

Странно, но даже сны им теперь стали являться какие-то все одинаково неприличные. Да, да… Им снились теперь только эти карие глаза, тронутый сединой по-молодецки зачесанный чуб и продолговатое лицо в оправе аккуратно подстриженной стильной растительности. И они ничего не могли с этим поделать.

Месяца через полтора после того, как в доме поселился новый человек, и бабушка пошла на поправку, возвратилась блудная кошка Машка. Это было как раз вечером, когда все ужинали на кухне, привыкая к новому семейному ритуалу обсуждения дневных новостей.

Машка долго скреблась и мяукала под дверью, пока отчаявшиеся ее найти хозяева не допустили возможность, что она может вернуться сама, и не открыли ей дверь.

Шатаясь на тонких ногах, худая и грязная, она вызывающе сверкнула на всех своим огненным взглядом, ни слова не говоря, запрыгнула на руки к Семену Егоровичу и оглушительно замурлыкала.

– Ну, вот все и в сборе! – весело пробасил начальник склада и придвинул к себе дымящуюся тарелку с гречневой кашей.