Наследник проклятого трона

 

Lənətlənmiş taxtın varisi

 

Heir of the cursed throne

 

 

 

 

Бушра со страхом и тоской в больших и добрых глазах смотрела на бесновавшего эмира. Имея кроткий и боязливый нрав, девушка относилась болезненно к любым проявлениям грубости. За два месяца, проведенные ею в гареме Минкиджавра, она довольно быстро привыкла к постоянному обожанию с его стороны, к особому вниманию и заботе о ней, совмещенной с пылкой страстью. Увы, Бушра успела позабыть и то обстоятельство, при котором она попала во дворец эмира. Словно маленький огонек, освещавший путь ее мыслям, сердцу и разуму внезапно погас. Только одно желание преследовало ее теперь− и это, быть единственной возлюбленной молодого повелителя. А Гияс отныне представлялся Бушре уже чем-то далеким, нереальным, хотя и занявшим себе маленькое место где-то в глубине ее души. По родителям и братьям она скучала отчаянно, с нежностью и грустью. Но клятвенные и, закрепленные поцелуями, заверения Минкиджавра о том, что ее отец благополучно обустроился в Нишапуре и шлет ей приветы, очевидно успокаивали девушку.

Наконец, Минкиджавр обратил внимание и на Бушру. Забившись в угол ложа, она следила за ним глазами маленького, насмерть перепуганного зверька.

– Убирайся с моих глаз! – остервенело махнув рукой, прорычал он и отвернулся.­

Бушру словно жгучей пощечиной хлестнули по лицу. Не сказав ни слова, она убежала.

– Пиши, писец, пиши! В самых красочных фразах обрисуй мое сожаление и горе по поводу услышанной вести. Из-за ложных донесений асхаб-аль барида, то бишь ибн Абдуррахмана, халиф получил неправильные сведения. Нет у меня ни единой крупинки из сокровищ Бабека, и никогда не было! Клянусь в том всемогущим и всезнающим Аллахом! А если говорю я неправду, то пусть ослепнут мои глаза, и постигнет меня самая злостная кара великого Аллаха! Написал? Настрочи похожее письмецо и Афшину ибн Кавусу. А то он в последнее время поднадоел мне со своими угрозами и проклятиями. Попроси заступиться за меня перед халифом. И придумай сам что-нибудь насчет клятв и заверений в верности и преданности. Мне сейчас не до этого.

Эмир сжал в кулак свою правую руку и изо всех сил стукнул ею себя по груди.

– Не будь я Минкиджавром, если сегодня же не расправлюсь с этим мерзким предателем!

Абдульхакам с непроницаемым, каменным выражением на лице продолжал выводить красивым, изящным почерком послание халифу.

Как только он закончил писать, и эмир поставил свою подпись и печать на исписанном листе из тонкой египетской бумаги, Абдульхакам спешно направился в свою комнату, находившуюся на той половине дворца, где размещалась дворцовая челядь. Войдя в свою комнатушку, покрытую несколькими циновками, он немедля разбудил слугу, грузного на вид толстяка, храпевшего с раскрытым ртом возле столика с непочатым кувшином вина.

– Али? Али! – терпеливо позвал его по имени молодой писец.

Когда слуга открыл глаза, Абдульхакам ласково положил свою руку ему на плечо и, приблизив губы к уху слуги, что-то прошептал.

– Слушаюсь и повинуюсь! – ответил с необычайной живостью Али и в мгновение ока он вскочил на ноги и покинул покои.

Абдульхакам несколько минут стоял недвижно скрестив руки на груди и о чем-то задумчиво размышлял. Неожиданно он потянулся к кувшину с вином и взглянул на запечатанное горлышко. Юноша потряс кувшин и удовлетворенно улыбнулся. С того самого дня, как Али поклялся ему в верности, Абдульхакам проверял его и на выдержку. И каждый раз слуга проходил экзамен без сучков и задоринок. Бедняга Минкиджавр! Его слуги были намного удачливее его в выборе верных себе людей, нежели он сам!

Али своевременно удалось сообщить бариду ибн Абд ар-Рахману о намерениях эмира Минкиджавра убить его. Азхаб аль барид^[77] понял, что эмира не остановят ни гнев, ни месть халифа и, плюнув себе на пятки, он покинул Тебриз прежде, чем люди наместника ворвались в его дом. Ему удалось добраться до города Ардебиля^[78] и попросить помощи и защиту у его жителей. Те согласились и взяли барида под свое покровительство. А когда эмир Минкиджавр, пустившись за ним в погоню, потребовал у них выдать ему ибн Абд ар-Рахмана, жители города ответили наместнику улюлюканьем и насмешками с высоты городских крепостных стен.

Не менее позорная картина, но на этот раз уже для Афшина, развернулась и в самой столице халифата − Самарре. Повелитель верующих аль Мутасим разгневался не на шутку, узнав о настойчивых попытках строптивого наместника Азербайджана взять штурмом город Ардебиль и о его подозрительных намерениях в отношении халифского чиновника. Халиф приказал Хайдару ибн Кавусу в самые короткие сроки арестовать и привезти закованного по рукам и ногам эмира Минкиджавра в столицу Самарру. Отдать приказ то отдал, но и упрекнуть не забыл. Громко и вспыльчиво припомнил, как Афшин нарочно позволил царю Феофилу беспрепятственно уйти от погони. Халиф даже процедил сквозь зубы те знаменитые слова ибн Кавуса, которые тот произнес, преспокойно наблюдая с вышины одной горы за бегством царя Византии: «Он — царь, а цари оставляют друг друга, один для другого».

– Плохой же ты царь, раз этот негодник Минкиджавр возомнил себя непобедимым и всевластным! Ишь что задумал! Присвоить себе несметные сокровища! Наверное, этот глупец решился брать пример с тебя, – и халиф аль Мутасим зло усмехнулся, бросая колючий взгляд на Афшина. А тот сразу вспыхнул, и сквозь его темную, обгоревшую под жарким арабским солнцем кожу, проступили алые пятна.

Речь шла о старой истории с динарами. Слуги Афшина по его приказу должны были тайно доставить в Уструшану несколько тысяч динаров, зашитыми в их пояса и одежды. Но люди правителя Абдуллаха ибн Тахира выследили их и арестовали.

В конечном итоге Афшину тогда удалось выкрутиться, заявив, что его собственность принадлежит халифу независимо от того, где она находится – в Самарре или в Уструшане.

А теперь в сердце халифа словно безумный джинн вселился. Он то и дело хмурился, несмотря на то, что наступило время маджлис ат-тараба – вечернего пира, на который постоянно приглашались поэты, философы, надимы и адибы.