Дом с привиденьями

* * *

Смерть всегда очень грустная вещь,
Но без неё не бывает рожденья.
Так возле пива появляется лещ,
Так у забора жалит крапива.

Так и ты, позабыв про меня,
Вздрогнешь однажды от громкого лая.
Так потечёт из крана вода.
И ты шепнёшь: а вода-то живая.

* * *

Не бедность речи нас сживает,
А лень и тупость суеты.
Мы всё прекрасно понимаем,
Но лень нам делать выводы.

Мы знаем точно: Пушкин – гений,
Но что толкнуло его вдаль,
Когда он смело, без зазрений,
Шагнул за роковую грань?

А тем не менье, вся Россия
За этим подвигом стоит.
Затем, что слабый – он не сильный,
И кто за ним тут постоит?

Затем, что мы лишь отголоски
Всех этих праведных путей.
Затем, что Сростки – это Сростки,
Отечество Макарычей…

«Всё парубки играются в бандитов...»

                               А. Аверкину

Всё парубки играются в бандитов,
А девки всё играют в королев.
Должно быть, это козни трансвеститов,
Америки таинственной – пример.

А ты сажаешь самосады,
И гонишь дивный самогон.
И зело хитро самоцветы
Моргают из твоих окон.

Ты самоед и самописец,
Ты самокрут и самодур.
И здесь не каждый летописец,
Тебя отметит из брошюр.

Тебе, увы, закон – не писан,
Но почему-то ты в веках
Живёшь предостереженьем истин:
Что сирый – се – не есть дурак.

Ты – национальная фигура,
Забытый символ доброты,
Ты – историческая сила,
Секретный туз своей страны.

И Пентагон дрожит от страха,
Когда в запое ты молчишь.
Сие для них страшней Аллаха,
Со всеми ихними ДАИШ.

«Сверчок-пролаза, где-то брешью...»

                                Е.Т.

Сверчок-пролаза, где-то брешью
Воспользовавшись, в дом проник.
И потекли концерты трелью
В наш наблюдательный дневник.

Как с тапком ты за ним носилась,
Теперь не вспомнишь без смешка.
А осень в окнах раздевалась
Червонным златом сентября.

Наш Скрябин, так его прозвал я,
Хвалил и славил сердолик,
Он на рябинах разгорался,
Огнём древнейших базилик.

Ты дёргалась, а я тащился
И говорил: «Да успокойся ты,
Он ненадолго зацепился
За наши ветхие углы».

И вышло так, как я пророчил,
Он на Покров совсем затих.
И воздух сирым многоточьем
Стал исповедовать дневник.

Да, да, и прыщики вскочили,
Потом бурсит нас одолел,
И натрия диклофенакий
На наших ножках засинел.

Вот так бывает, на рассвете,
Когда уж утро. Ляжешь спать.
И лезут в бошку чьи-то дети.
И на стихах летит кровать.

Мы все лишь кварки мироколиц,
И слон, и мшица, и сверчок,
Поющие о жизни свою повесть,
Пока нас тьма не заключит в острог.

«Заплачут мартовские крыши...»

                                Е.Т.

Заплачут мартовские крыши,
Заслепит утро из окна,
И ты в который раз поверишь,
Что мир стоит на трёх слонах.

И виридоновые сосны
Сгустят в снегах ультрамарин.
И засветлеет среброносно
Наш потемневший мезонин.

И ты засмотришься на бурость
Старинных деревенских изб.
И в голове твоей вся хмурость
Сойдёт дыханием любви.

Знать, от того и плачут крыши
И душу щемит от весны,
Что нет степенства в мире чище
Для сердца русского, увы.

* * *

Хороший нехороший дом,
Шандал когда-нибудь его рассудит.
Короче говоря, я поселился в нём.
И пусть лишь Бог меня тут судит.

Мне скажут: что ж, к чему ж, с чего ж,
Такой он уж хороший нехороший?
Не знаю, что ответить, и кому ж:
Он с привиденьями, и всё такой же-шь.

Тут только Заратустра не бывал.
А так, тут были все: и Пушкин, и Радищев;
Лев Николаич тут чаи пивал
И рассуждал о судном днище.

С Антоном Палычем мы на одной ноге,
Устраивали, бывало жигу,
Фэ Эм пестрился в босоте,
И Гоголь всех носами тыкал.

Булгаков тут раз Грозного читал,
Мы все катались по полу со смеху.
Тут был и Пастернак, и Мандельштам.
И Чацкий тут орал: «Карету мне, карету».

Тут прорастала и душа моя,
От многих, многих дядек воспаряя,
Азм есмь – сей дом, се – улица моя.
И если что, не надо мне там рая.

* * *

Благодарен, очарован, восхищён.

Извините, мне бы телеграммку,
Отослать тут надо кой кому.
Можно бланк? Спасибо. Вот и славно…

«Дражайший друг, привет тебе, привет!
Отчего молчишь, как в рот воды набравши,
Или портмоне твой схилил без монет,
Иль скончалась у тебя вся бражка?

Отвечай, мне душу не тревожь,
Я ж ведь тоже, право, не железный,
И меня, бывает, сердца вошь
Иссушает, мать её в колено.

Я живу нормально, то бишь, ничего,
Ну, конечно, есть и кой-каки проблемы,
Вот, к примеру: ссохлось либидо;
И ума не приложу: какие принять меры?

Околела Сивка, мать её,
Приказала жить, как говорится.
На дворе – апрель, коровы жрут гумно,
И всё чаще мне рассветами не спится.

Видно, тож душа готовится к весне,
Улететь в сплошную спозаранку.
Или мир наш движется к войне?
Не пойму. И нечем обработать ранки.

Йод весь вышел, а перекись – не та.
Слабовата, ничего не лечит.
Нет в моей аптечке ни черта,
Антисептиком совсем не обеспечен.

Ты бы выслал мне, дружище, пузырёк,
Чай же, люди мы – свои, чай – не в Париже.
Ну, а я б тебе мать-мачехи привлёк,
Зверобойчика, ромашки или пижмы.

Ты давай там, тоже не хандри,
И приятелей не забывай, однако.
Мы ж с тобою вродь не дикари
И должны не забывать друг друга, всяко».

Извините, можно на секунд,
Вас отвлечь от дивной мылодрамы.
Отошлите это другу в Карачунд,
Чай, совсем там одичал без телеграммы.

Благодарен, очарован, восхищён.

«Трудней всего на свете – признавать свои ошибки...»

                                   В.С.

Трудней всего на свете – признавать свои ошибки.
Трудней всего – в себе Горыныча открыть.
Так отрубаешь одну голову обидки.
А вместо оной вырастают целых три.

И как ты с этой гидрой не ристайся
Всё беспроторица тут будет посещать.
Не лучше ль, мой дружок, с обидами расстаться
И до гробовой доски всегда и всех прощать?

Презри ж в себе всё варварство отныне,
Умей обид своих не замечать,
И никому, особо свиньям,
Не позволяй собою понужать.

* * *

На душе скребутся кошки
И не лезет в рот компот?
Это да… сие – тревожно,
Но и это всё пройдёт.

Всё пройдёт, не надо драмы,
Берегите нервы впрок.
Заболело сердце, спазмы?
Прими но-шпу, всё – пройдёт.

Пройдут ноги, руки, шеи,
Животы, глаза и ушки,
Надо только быть полезным
И не есть на сон ватрушки.

Надо много дней трудиться,
Надо маму уважать,
И тогда ничто не будет
Не болеть, не раздражать.

* * *

Здравствуй, лес мой чародейский,
Ясноглазый старовер!
Принимай бродягу, Старый,
На классический манер.

Я к тебе с обычным делом:
Поглядеть да подышать,
Все твои красоты зело
Захотелось поискать.

Слышу, слышу, дятлом занят,
Уважаю этот птах,
Работящий он христианин,
Не какой-нибудь варнак.

Я люблю его трескоты,
Есть какая-то в них стать:
Поработат, поработат,
А потом затихнет всласть.

Сердцу в этих звуках – лепо,
Преподобно и светло.
Сердце здравым человеком
Насыщаться ведь должно.

Или я не прав тут, Старый?..
Курсани тогда чуток.
Видит Бог, он – Боже правый,
Я же – вечный твой исток.

Ты ж родитель мой, кормилец,
Что же мне тебе-то врать.
Великан и присновидец.
Я люблю твою печать.

Летом ли, весной ли, в зиму,
Я про осень уж молчу.
Ты один мне – друг единый,
Кому верить я хочу.

Ты один, один не кинешь,
Не продашь и не предашь,
Ты – единственный товарищ,
Кто с душой не вас из дас.

* * *

Натянутые наспех лица
В чреде оправданных сует.
Боюсь представить, что им снится,
Какой рассказ или сонет?

Каким тут домыслом врачуют?
Каким числом теперь живут?
Какой валютою торгуют?
Чего хотят и что здесь ждут?

Кому не спится в ночь глухую?
Кто в этой жизни ни бум-бум?
Чем объяснить бездушность злую
За каждым явственным столом?

Какие нынче перемены?
И кто кого там отравил?
Каким словцом здесь нынче греют?
И кто есть нынче – старожил?

Вообще: какие перспективы?
Какой судьбою Бог блюдёт?
Какими болями исходят?
И для чего едят и пьют?

Я просто сам из захолустья,
Холуйство – не моя стезя.
Мне очень важно знать, допустим:
Что облекают днесь слова?

* * *

Когда-то славили мосты, заводы, удаль пятилеток,
И это было, чёрт возьми, оправдано и смыслом,
И насущным хлебом.

Теперь иные времена, и оффшоры могут спать спокойно.
Но вот опять же, не до сна, не спит сердечко-трудоголик.

Всё перемалывает суть, всё пережёвывает мякиш. Зачем?
Кто ж знает, почему под окнами пружинит мячик?

Всё многосложно и не просто, и надо внукам дать пожить.
И надо в их глазах серьёзно простые истины вложить:

Что мерзость – это когда люди себя скотинят слегонца,
Что сей порок наглядным будет, когда узришь ты подлеца,

Что радость надо свою строить, а не хулить её и бить,
Что как пожнёшь – так и откроешь свою питательную сыть,

Что дело человека в мире – тащить свой дальновидный крест,
Что горе, когда нету горя, и равнодушье – страшный грех,

Что жить богато – это значит: от Бога слёзы верно лить.
Что, искажая эти сути, втройне придётся заплатить…

«Ты всё мыслишь, рокируешь...»

                              А.Ш.

Ты всё мыслишь, рокируешь,
Весь в гамбитах – целый день.
Интригуешь, атакуешь,
И сие – тебе не лень.

А судьба играет в прятки
С твоим мнимым королём
И рисует тебе взятки
На сейчас и на потом.

И порою ты доволен,
Что впросак противник влез,
Весь напыщен и нескромен,
Вылитый лощёный бес.

Но влетает в раму муха,
Стынет жаркий самовар,
И соперник краем уха
Слышит полный твой провал.

Он ещё невнятно понял,
Как ты ляжешь под орех,
Но в мыслях его – все кони
Облекаются в успех.

Мух садится на варенье,
Ты её газетой: шварк.
А соперник, в чай печенье
Окуная, речет: «Шах!»

Ты, разинув светлы очи,
Изумляешься: как так?
Видишь гения, короче,
И ползёт твой ум в сумрак.

Вечер тает в тёмном чае.
Победитель уж ушёл.
На веранду входит няня,
Говорит: ну, что ушёл?

Ты сердитым Буремглоем
Рявкаешь: «Ушёл, ушёл!»,
И язвящей эпиграммой
Гаснет мысли корешок:

Надо было не слонами,
А конями его взять.
Тихнет воздух в летней раме,
Звёзд вверху – ни дать ни взять…

* * *

Вот и кончились все песни о зиме,
Пусть она уж меньше негодует.
Будем петь теперь о детворе,
Что исправно в вёснах торжествует.

Разбрелись веснушки по логам.
Рощи, краснотальники зардели.
Заржавел лишайник, стыд и срам!
Ну, тебе-то, плесени, какое дело?

Видно, видно, всем руководит весна,
То её беснуют факультеты.
В старых избах – тёплые тона
Дремотно охреют этим светом.

Глаз соскучился по зелени, по ржи,
Не по краскам, а по чуду воскресенья мира.
На окне – рассада, и ростки,
Распахнув объятья, просят пира.

Под окном чуть потекут ручьи,
Ребятня запрыгает морфлотно.
Есть у каждого свои тут корабли,
И у каждого мечта плывёт вольготно.

Вся деревня млеет от тепла,
Вышли из поскотины коровы,
Надо всем погреть свои бока,
Надо всласть напиться солнечной истомы.

Видно, так устроен этот свет,
И чудес напрасных не бывает.
Если есть в тебе – сей ультрафиолет,
Так просвечивай им риги и сараи.

Расплетайся, прыгай, хохочи,
Зайцем солнечным куда-нибудь устройся,
Жарь, глаголом жги, с ума сходи,
Упивайся, дирижируй, хорохорься!

* * *

Смурной денёк на белизне
Решил поставить себе бражки.
И бродят в сонном мареве
Его сомнительные сказки.

Но как ни выйдешь на крыльцо,
Синица: «Чьи вы, чьи вы?»
Как будто мы тут, правда что,
Все ватники и сплошь ханыги.

Ишь, археолог тож, нашлась,
Нашла себе смешную шутку.
Ничьи мы – так и запиши…
Но, правда, есть и прибаутки.

«Жил-был, у нас тут на селе,
Один мужик, и звался Горем,
Хотя по пачпорту точней: Егор,
Егоргий, всё такоё…

Село-то наше не село,
Станком считали нас издревле,
Шысят-ко, посчитай, дворов,
Поскотины, да лесопильня.

За водокачкой брег пустой,
За ним бежит убога речка,
Её все Бежой тут зовут.
Все – беженцы, ну и я, конечно.

Но ныне я же не про то,
Я о старателе Егоре,
Как был он сам – ни то, ни сё,
А раз с тайги пришёл Е г о р г и й.

Напрасно наши крохоборы
Его пытали: где ж такое?
Он месяц всех поил кагором
И никому ничо не молвил.

Наутро встал – босые лапы.
Бродяги стыбрили ботфорты,
Понятно дело, ни Бугати,
Но всё равно же, жалко обувь.

И рек наш Гоша корешкам:
«Какие ж вы, вы все, уроды?
Я с вами самородок пропил в хлам,
А вы ж стянули скороходы».

В сердцах он плюнул на порог
И вышел из села угрюмо.
Теперь, наверно, один Бог
Следит за Гориным костюмом.

Не пишет наш Егоргий никому
И телеграмм не шлёт отчасти,
Обиделся, а что к чему?
Подумаешь: ушли запчасти.

И долго ль, коротко ль, уже
Бежа бежала к океяну,
Нам это не понять вчуже,
Никто не мерил её краном.

Но знает точно старожил:
Хоть был Егоргий – златоротец,
Он злата-змея победил.
И нам представил эпизодец,

Но мы ж историям не внемлем,
Всё так и бродим в чудаках.
Бежит Бежа, и ново племя
Сидит с удой на берегах…»

* * *

Март, уходя, похлопал дверью,
Сорвал полкрыши и ушёл.
Ты вышла и, глазам не веря,
Посетовала: как Мамай прошёл.

Бывают в жизни огорченья,
И мачты кораблей скрипят.
Отправим крышу на леченье,
Мудрее будет вдругоряд.

Кому-то ж надо сердце мучить.
Подумаешь: девятый вал?!
У нас на срочной был поручик,
Он крыши крыл – аж шум стоял.

Все эти бедочки, бедули
Мы как-нибудь переживём.
Пока коньки не протянули,
Нас хрен возьмёшь таких, живьём!

* * *

Ремесло весны в разгаре,
В линьке пышные снега.
Небо в синем сарафане
Полоскает облака.

Русла рек раздули стёкла,
Даль скорняжит свой прикид.
В пегих шкурах её пекла
Ручеёк, журча, дубит.

Глины паводка ожили,
К устью в роспись подались.
И теперь все жили-были
Разрастутся вширь и ввысь.

Унавоженною жижей
Вновь насытится земля.
Обрастут и станут ближе
Плодородные поля.

Станет всё зелёным, вкусным,
Букву Ж восхвалит шмель,
На забор вползёт искусно
Старый и ползучий хмель.

Ремесло весны в разгаре,
В линьке пышные снега.
Небо в синем сарафане
Полоскает облака…

* * *

Вот, страстная идёт,
Каждый день будто вечность,
И душа не поёт,
А хулит свою грешность.

Оглазели поля,
И скворцы прилетели.
На припёках земля
Оголилась опрелью.

Ветерок тёплый дует,
Терпко пахнет полынью.
И пичуги ликуют
Непонятной латынью.

Видно, всё ж неспроста
Эта жизнь пролетела,
Что слезой на устах
Распогодилось тело.

Повлекло, поманило,
Зацвело и отпало,
Загрубело, остыло,
Занесло и пропало.

Ручеёк, ручеёк
Зажурчи мои боли.
Ветерок, ветерок,
Отогрей мою волю.

Свет мой яркий, скажи:
Что там дальше-то будет?
И рецепт пропиши
От беды и непрухи.

Отпусти мне грехи,
Как я всем всё прощаю.
И избавь от тоски,
Что меня всё ж печалит.

Дай надежды чутка,
Дай силёнок немного.
Ну, а я же в долгах
Не останусь, ей богу!

Так страстная идёт,
Каждый день – будто вечность,
И душа не поёт,
А хулит свою грешность…

* * *

Трезвонным благовестом Пасхи
Плывёт над нами небосклон,
И стынут в лужах твои глазки
Без сантиментов на потом.

Лес, полон песен благочинных,
Шлифует животворный звук,
Сам – крёстный ход, сам – Бог единый,
Бредёт холмами… и вокруг

Сочится слух о воскресенье,
И стронцианы рощ сквозят
Величественным всепрощеньем
Всего и всех. Скворцы скворчат.

Грядёт великая эпоха.
Природа стряхивает сон,
И начинает жить убого
Её размеренность сторон.

Неудержимым фиолетом
Ползёт подснежник на поляны.
В его лиловы силуэты
Спешат шмели и пчёлы рьяно.

Гудит и бредит мать-землица,
Уж воды отошли с полей,
Приплод заветной небылицы
День ото дня всё зеленей.

Трезвонным благовестом Пасхи
Плывёт над нами небосклон…

«Чуть обуглит рассвет...»

                              Н. Л.

Чуть обуглит рассвет
Зольник в стынущей сини,
Заскворчит свой куплет
Пересмешник невинный:

«Скыр-скырлах, скыр-скырлах,
Чучи чачи чучу чучишвечник».
Говорит, что чуть свет на ногах,
В общем, славит скворечник.

«Скыр-скырлах, скыр-скырлах,
Чучишвили шепча нешвелече».
Говорит, что ещё лишь вчера
Был отсюда далече.

«Скыр-скыршёл, скыр-скыршёл,
Чивичи вычё чешни чуше».
Говорит, что скворчиху нашёл
Аж в самом Гиндукуше.

Чуть обуглит рассвет
Зольник в стынущей сини,
Заскворчит свой куплет
Пересмешник невинный.

Тем не менье, приятно, небось,
Вернуться туда, где на свет появился,
Где тебе желторото жилось и былось,
Где взлетел, заскворчал, оперился.

Где свой голос обрёл, где лёг на крыло,
Где тугую струю неба выхватил,
Где тебя понесло, увлекло, обрекло.
Где ты песнею вырос и в мир её выпустил.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за март 2017 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению марта 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.