Солнца не надо, или Материалы для ненаписанного романа

 

 

 

Отец больше не приходил, зато как-то морозным скучным вечером явились Мишка с Грузчиком (Грузчиком прозвали давнего шрамовского приятеля по школе, когда он несколько дней поработал грузчиком на кондитерской фабрике). Они пришли уже порядочно пьяные и долго скандалили у входа с дежурной медсестрой, которая не хотела их пускать. И в отделении, через дверь, слышались их хриплые, неразборчивые голоса, которые Шрамов сразу не узнал, потому что прихода их в общем-то не ожидал, и визгливый крик медсестры: “Пьяным никаких свиданий, пьяным никаких свиданий!..” Но в конце концов она сдалась, позвала Шрамова: “Иди, полюбуйся на своих дружков! Только недолго!..”

Они сидели в комнате свиданий распаренные, красные, в пахучем облаке спиртных паров. И сразу кинулись к Шрамову обниматься, тискали, заглядывали в глаза, а ему, трезвому, было неловко от таких бурных пьяных проявлений эмоций. Грузчик достал из-за пазухи литровую банку с персиковым компотом.

– Вот! – сказал он, тщательно выговаривая каждый звук, с преувеличенной важностью. – Пользительная вещь!.. А больше ничего нет… – И он печально показал пустые руки.

– Спасибо, спасибо, ребятки, – говорил Шрамов, тронутый и довольный видеть их и такими.

Мишка смотрел мокрыми тусклыми глазами и бессвязно восклицал:

– Ну как? Надолго захомутали? Ты держись, поправляйся…

Потом он нехотя рассказал, что участковый опять раскручивает его. Прицепился к заявлению соседки, которую Мишка обложил матом по пьянке и даже вроде угрожал ей. И вот теперь горит новый срок.

– На четвертую ходку пойду, – сказал он.

– И ничего нельзя сделать? – спросил Шрамов.

– Можно вообще-то свалить куда-нибудь на полгодика... Кто меня разыскивать будет? Ну а зачем это надо? Все равно дорога туда… А-а, как будет – так и будет… Я уже и на работу бросил ходить… – Он говорил равнодушно, как не о себе. Хотя не о себе он говорил бы, пожалуй, с большим интересом.

– Ну а ты, – спросил Шрамов Грузчика, – ухо еще не отрезал?

Их постоянный ходячий анекдот, вечная шуточка – это ухо. С детства тянулся Грузчик что-то рисовать, потом все порывался выбиться в художники, даже учиться куда-то поступал, но всегда находилось что-то отвлекающее, что-то мешало, чего-то не хватало. Но он собирался когда-нибудь, по примеру Ван Гога (где-то услышал или вычитал), отрезать себе ухо и твердо взяться за дело. Пусть только жизнь немного устроится.

– Мольберт надо сделать, – сказал он. – Сделаю мольберт – тогда посмотрим…

И этот мольберт он делал уже не первый год, главная загвоздка была в мольберте.

– Да! – вспомнил Мишка. – Знаешь, кого я на днях встретил – Бразильца! Ну! Еле узнал – шапка пыжиковая, пальто кожаное, дипломат импортный! Нос отвернул – вроде не видит! А я не стал подходить – ну его, мы ему не компания…

Бразильца Шрамов помнил. Еще из далекого слободского детства – с нехитрыми играми на грязном побережье, беспричинными драками улица на улицу, побегами из дома – ненадолго, конечно, на денек, для разнообразия впечатлений, с туманными мечтаниями о какой-то другой жизни. В один осенний день, когда они сидели на перевернутом баркасе, синели от холода и придумывали, чем бы заняться, к ним подошел незнакомый пацан их возраста, но одетый куда аккуратнее, чище, как на праздник. Он так и назвался: я Бразилец, приехал из Бразилии, помогите мне, чем можете. Сразу все опешили, никто ему не поверил – откуда тут взяться Бразильцу, в их затурканной слободке, где все друг друга знали, а всякий новый человек был диковиной. Но Бразилец со слезой в голосе рассказывал, как работал от зари до зари под сжигающим солнцем на кофейных плантациях у богатого злого помещика, как били его плетками надсмотрщики, как издевались над ним хозяин и его красавица-дочь. И как однажды он не выдержал мук, зарезал хозяина и его дочь и сбежал к ним, в Советский Союз, где власть принадлежит трудовому народу. Сами разносолами не закормленные, в рваных штанах и фуфайках, пацаны слушали его, разинув рты, начинали верить и сочувствовать. И даже его незатрудненный русский язык ни у кого почему-то не вызывал уже подозрений. Бразилец заикнулся что-то насчет еды, и тотчас кто-то смотался домой, притащил кусок сала, луковицу, хлеб. Но Бразилец на еду не набросился, а рассовал запасливо все по карманам. А тут еще Мишка, заметив, что у Бразильца на пальто не хватает одной пуговицы, не задумываясь, оторвал пуговицу от своего бушлата и протянул ему: на! И Бразилец с достоинством принял подарок. А Мишка был доволен, что хоть этим услужил несчастному Бразильцу.

Долго Бразилец с ними не задержался.

– Пора идти дальше, – важно сказал он. – В Москву надо съездить, в Кремль…

Да, конечно, понимающе соглашались все, завидуя его необычайной судьбе. А он ушел как-то быстро, вроде чего-то побаиваясь, оставив хлопцев в волнении и растерянности.

А потом как-то случайно узналось, что он всегда жил в центре города с начальствующими родителями, поссорился с ними однажды – и устроил себе такое маленькое приключение, экскурсию в известный бандитский трущобный район. Шрамов встречал его несколько раз, узнавал, но не затрагивал. Посмеяться бы вместе, но ему почему-то было неловко. А помнили они Бразильца все. Один из многих обманов детства, но зацепился в памяти покрепче других…

Ребята ушли, а Шрамов ел персиковый компот и завидовал им, зная, что сейчас они наберут вина, пойдут домой к Грузчику (после смерти матери он жил один в двухкомнатной квартире), будут много пить, слушать записи Высоцкого, эмигрантов, много и с удовольствием говорить, перескакивая с темы на тему, с предмета на предмет, не заботясь быть услышанными, а потом уснут одетые, как потухнут, незаметно для самих себя, и никакого дела не будет им до всего мира, а миру до них… Так бы жить всегда, если б не приходило в наказание за счастливые минуты неизбежное мучительное, поганое похмелье.