Алексей Струмила
ЭссеОпубликовано редактором: Андрей Ларин, 29.12.2011Оглавление 14. Часть 14 15. Часть 15 16. Часть 16 Часть 15
Время от времени у меня возникает такое ощущение, – порой довольно сильное, – что и я бреду за такой же морковкой. Иду и не знаю, куда. Как, впрочем, и все остальные не знают. Так мне иногда кажется. Как сказал бы дед, не знаешь, куда везут, запоминай дорогу. «Шли-шли и как-то ушли из природы». Это ведь нужно, чтоб что-то этакое случилось в голове, чтобы мы с каждым днём всё больше и больше, шаг за шагом, сами отрешали себя от природы. Нужно изменить собственную природу, чтобы из природы же и уйти. И это вовсе не каламбур. Природа человека меняется. Из года в год, от поколения к поколению. И мы уже начинаем осознавать эти перемены в собственной сути как реальное движение, как свой путь. «Куда?» Хотелось бы, конечно, иметь какие-то ориентиры или хотя бы вешки. А ещё бы лучше иметь возможность рассчитывать невидимую эту траекторию движения, как мы когда-то научились это делать в мире физическом. Древние китайцы в своей великой «Книге Перемен» попытались ввести специальные знаковые обозначения элементов развития человека и вывести из них формулы, подобные химическим, чтобы иметь такую возможность: управлять реакциями собственного развития. Да и развития общественного тоже. Но, насколько мне известно, последователей у этой науки не нашлось. Дальше гаданий и колдовства дело у их потомков не пошло. Творцами самих себя мы так и не стали, поэтому выбирать себе дороги нам заказано. А значит, нам остаётся одно – подчиниться необходимости. И никто тебе, человек, ничего не расскажет и не покажет, перед носом маячит очередная морковка. Для каждого человека она, скорее всего, разная. Но практически всегда она как-то связана с созиданием. Человек уже произнёс эти странные слова: «Мы создаём вторую природу». И мы на самом деле её создаём, и даже не создаём, а творим. И специальности множества людей теперь называются творческими, а род их занятий называется творчеством. Откуда взялась эта способность творить, никто не помнит. Уж очень далеко в глубь веков уходят те времена, когда человек принялся громоздить друг на друга камни и разрисовывать себе глиной физиономию. Ещё сложнее выявить ту грань, за которой творчество становится самоцелью. Признаться, эта грань и сейчас не всегда различима. Однако потребность творить была, видимо, насущной и неодолимой. Иначе столько бы всего не натворили. После того как ты приложил к чему-то руку, это «что-то» уже не должно оставаться таким, каким было до нас. Взять хотя бы знаменитое «здесь был Вася». Это ископаемое проявление творческого импульса практически в первозданном виде докатилось до наших дней. Как живое ископаемое. Правда, люди почему-то не особенно ему бывают рады, как, скажем, какой-нибудь кистепёрой рыбе.
Как это бывает у других, не знаю. О себе же могу сказать определённо, у меня творческие способности проснулись от испуга. Увлечения наши часто менялись. Одно время мои старшие сёстры забросили свои межстраничные гербарии, оставили рисование барышень в бальных платьях и принялись собирать фантики. И я, разумеется, вместе с ними. В моей коробке, я теперь подозреваю, было жалкое подобие тех роскошных «коллекций», какие были у них, но я участвовал в деле, и этого мне было достаточно. Тем более, что коллекции эти у них не были, как я сначала выразился, – они ими обладали. И мне жутко интересно было обладать. Одним словом, все мысли у нас были заняты пополнением наших заветных коробок. Причём фантик от конфетки тобой съеденной ценился куда меньше, чем тот, который тебе удалось добыть даже хоть с земли, даже если он грязный и мятый, и его нужно чистить и разглаживать утюгом. И вот как-то изощрённая мысль искателя привела нас под петушинскую платформу, куда люди действительно могли бросать фантики, съедая конфетку или шоколадку в ожидании поезда. «Там где есть окурки, там должны были быть и фантики». Конечно, теперь уже не вспомнить, нашли ли мы там что-нибудь или нет, но мы как-то очень быстро попали между двух поездов. Когда поезд шёл с одной стороны платформы, мы просто вылезали с другой и пережидали. А в тот раз громада локомотива надвигалась и с другой стороны. Бежать уже было поздно. Поезда сошлись как раз в том месте, где мы сидели. Началось что-то невообразимое. Ужас со всех сторон. Ужас грохочущий, мелькающий и сотрясающий всё вокруг. Ужас, который непрерывно нарастал и, как всякое нарастающее действие, должен был закончиться чем-то непоправимым. И длилось всё это, казалось, бесконечно… Но всё оборвалось вдруг тишиной. Внезапной тишиной, которая ощущение ужаса во мне только усилила. Усилила стократ. Он продолжал во мне шевелиться, как что-то постороннее и потому – до жути мерзкое. Скорее всего, это был первый страх, подрывающий веру в благостность мира. Потом понадобилось какое-то время, чтобы мир вернулся в своё привычное состояние. Моё же отношение к миру, как мне думается, так до конца и не восстановилось. Я перестал ему доверять безоглядно. А он меня за это наградил кошмарным сном, в котором вся земля была покрыта путями, стрелками и разъездами, и куда бы я там ни сунулся, куда бы ни забился отовсюду на меня надвигалась громада локомотива, надвигалась всей своей, ко всему безразличной, тупой и неодухотворённой силой. Сном, из которого нужно было не просыпаться, а вырываться… Не стал я больше искушать тогда судьбу и решил рисовать себе фантики сам. Я принялся срисовывать их один за другим. Разумеется, мои фальшивки всерьёз сёстрами не воспринимались и уж тем более не принимались к обмену, но мне было всё равно. До сих пор могу по памяти нарисовать «Белочку» или «Мишку на севере». С тех пор я срисовывал, – а потом и рисовал, – постоянно. Потом и выучился, и профессию получил. Способность к рисованию, как и любая другая к чему бы то ни было способность, постепенно затягивает человека в соответствующие структуры, устроенные человеческим опытом задолго до тебя. Пребывание в коих награждает, в конце концов, умением, за которое начинают платить деньги. Что для меня, собственно, и означало занятие своего места в глобальной системе производства и распределения благ. Вместе с которой и на которую я должен был работать, пока она не обеспечит меня пенсией, то есть откажется от моих услуг, не уничтожая меня самого. Всё это позволяло мне подумать о женитьбе, об устройстве собственного очага. А там уже и о старости можно было начинать задумываться. Можно было начинать стариться. «Потихоньку, помаленьку». В соответствии с выкладками собственного разума и в полном согласии с тем, что считается естественным ходом вещей.
Естественным, однако, оказалось совсем другое. Зависимость от системы как-то незаметно уступила место зависимости от самого занятия, которое поначалу я полагал лишь частью профессии. Занятием этим была живопись. Пока ты учишься, осваиваешь основы, перенимаешь приёмы, то есть пока бегло, по верхам, проходишь тот путь, каким в этой области прошло человечество, – всё это не забирает тебя всего, целиком с потрохами. Особенно когда всё это организовано в учебный процесс и свёрстано в ученические задания, где ставятся определённые задачи и преследуются конкретные цели. А какие-либо «творческие поиски», – пока не освоил школы, – не поощряются. Совсем другое дело, когда все внешние цели и мотивы исчезают, когда ты остаёшься один на один с холстом и красками, когда ты свободен и вообще можешь всё бросить и никогда больше этим не заниматься. Разве что иногда, только чтоб не утерять навыки. И тут происходит неожиданное: оказывается, ты уже просто не можешь этим не заниматься. Многолетняя ли это привычка, зависимость ли это, но ты осознаёшь, что выбора-то у тебя, собственно, и нет. «И что тогда?» Продолжать делать ученические работы глупо, да и не нужно. Вот тогда и начинаются те самые «творческие поиски», переходящие со временем в «творческую страсть». Какое-то время у меня (по инерции, видимо) сохранялось устойчивое убеждение, что конечным продуктом живописания является картина. И как её не обзови: произведением, продуктом, товаром ли, – она всё равно остаётся неким материальным объектом, который кому-то для чего-то нужен. Именно как предмет. Эти предметы я и производил. Один за другим, один за другим. И не мог остановиться. Делал это по внутреннему побуждению, но, как это ни странно, с оглядкой на чьё-то мнение, какого-то воображаемого потребителя, хотя торговать картинами вовсе не собирался. Да и возможности такой у меня не было, – времена были советские. И очень хорошо, что не было. Это сохраняло, мне думается, чистоту эксперимента. Очень скоро, анализируя сам процесс и себя в этом процессе, я стал догадываться, что совсем не полотно является целью всех моих манипуляций, а то состояние, в котором ты находишься, когда возникают связи: натура – чувство – холст, чувство – холст – натура, холст – чувство – натура. И так по кругу, до бесконечности. Мне нужно было именно это состояние, а вовсе не картина, не продукт, который при этом получается. И я постоянно искал пути, чтобы загнать себя в это состояние. Выходило, искусство – это то отношение, которое возникает между художником и предметом искусства. Отношение, которое является результатом интимного творческого акта. Настолько интимного, что мне становилось удивительным, как это художники выставляют напоказ его результаты. На всеобщее обозрение. Впрочем, я мало об этом задумывался, я находился в состоянии непрекращающейся эйфории. Без кистей в руке я просто не находил себе места и думал об одном, только бы добраться до мольберта. Ты испытываешь постоянную потребность хоть раз в день, хоть ненадолго, но снова погружаться в это состояние. Попадаешь в зависимость. И чем дальше, тем больше и больше. Пока, в конце концов, это состояние (или его отсутствие) не завладеют тобой полностью, когда ты уже не в силах из этого состояния (либо его ожидания) выйти, даже если отвлекаешься на что-то постороннее. Которое, кстати, ты уже тоже не можешь воспринимать адекватно. Тебя удивляет, чем вокруг заняты люди. Сама действительность начинает тебя поражать и уже не представляется тебе единственно возможной и абсолютно неизбежной. Удивительное состояние!
Оглавление 14. Часть 14 15. Часть 15 16. Часть 16 |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|