Простые правила

... Внутри меня образовалась страшная пустота. Ночь. Тьма. Я стал закрыт прежде всего для самого себя. Я словно отгородился от всего остального мира.

Я ехал в поезде по Франции (зачем я на него сел – ума не приложу). Ночь. Ночь внутри и ночь снаружи. Ритмичное постукивание колес, пролетающие огни фонарей за окнами. Я сидел один в купе, бездумно смотрел в окно и думал, что же мне делать дальше.

...С тех пор, как я ушел от Джинджер и от навязанного ею образа жизни, прошел год. За этот небольшой промежуток я ничего не слышал и не знал ни про Джинджер, ни про ее (как оказалось) протеже Кэролайн. И пребывание в местах, о которых я так долго мечтал (например, отдых на Маршалловых островах) не принесло мне ровно никакого удовольствия. Я лежал на белоснежном песке пляжа и маялся от скуки. В первый же день я взял билет на обратный рейс и улетел. Да, острова; да, пляжи; да, это все было чертовски красиво, но мне было невыносимо одиноко. Все-таки то ли Джи была для меня всем, то ли я оказался таким слабаком, что не могу забыть эту... железную приязнь? любовь? привычку?.. Что это?.. Вопрос риторический.

Я метался по миру, как кролик в загоне. Я думал, что наркотики принесут мне успокоения и подсел на героин. Вовремя слез. Я думал, что стоит мне увлечься спортом – и тренировки отнимут все мое свободное время и мысли. Я потерял год. Я потерял больше, чем год. Я стал терять себя...

...Смотрю на часы – без десяти два ночи. Секундная стрелка неумолимо отсчитывает в обратную сторону время моей жизни. Жизни без цели и без смысла. Жизни пустой и хаотичной. Плюс ко всему у меня практически закончились деньги на кредитке, если я ничего не путаю – что-то в районе пяти тысяч.

... Откуда-то из соседнего купе донеслись тихие звуки "Lady in red" Криса Де Бурга. Непринужденный смех. Наверное, какая-нибудь влюбленная парочка. Боже, как же я им завидую... И вдруг я зарыдал. Я попытался подавить всхлипывания, но они стали только громче. И тогда я закрыл лицо руками и, наплевав на все, плакал, плакал и плакал... Вопреки ожиданию, слезы не принесли мне никакого облегчения; стало только еще тяжелее. Тоскливее. Одиночество давило так, как никогда раньше.

Поезд стал замедлять ход. Я вытер слезы и сделал попытку свериться с расписанием поезда. Куиза. Интересно, а до границы с Испанией еще очень далеко? Если судить по карте, то нет. Что ж, Куиза, так Куиза. Мне все равно. Я молча вытащил свой чемодан и просто вышел из поезда. Проводник удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

Кроме меня, из поезда не вышло ни единого человека. Видимо, это была уже совсем глухомань... Машинист дал свисток и поезд неспешно поехал дальше, все так же стуча колесами. Как я буду спать дальше без этого звука? За неделю непрерывного путешествия в поездах этот стук уже стал каким-то родным. Но это уже мелочи...

Я огляделся. Покосившаяся одноэтажная станция, старые рассохшиеся скамейки на крошечной платформе. Одинокий фонарь слабо раскачивался на ветру, бросая причудливые тени на ветхие стены, иногда слева высвечивались какие-то ящики и бочки. Н-да-а, занесло меня... И кто меня дернул здесь выйти? Наверное, кто-то все-таки дернул. До сих пор придерживаюсь дурацкого убеждения, что все в моей жизни предопределено. Хотя, что мне от этого? Легче? Нет, скорее интереснее, что судьба подкинет мне через минуту.

Присев на скамейку (даст бог, не развалится под моими ста пятьюдесятью фунтами), я продолжал думать... А может бросить все к чертовой матери, вернуться к Джинджер и зажить по-старому? Все-таки она меня любит (наверное), да и я ее, признаться, тоже (или ненавижу?). Вот это-то "или" и дало трещину. Самую первую.

Но зачем тогда вообще все это было? Мне не по нутру та жизнь, мне не по сердцу моя теперешняя СВОБОДНАЯ жизнь без правил, так что же мне вообще нужно? Интересно, никогда ведь не предполагал, что буду об этом задумываться в тридцать лет.

... Может, покончить с собой? Это ж будет самое простое избавление от всех проблем. Но что-то меня удерживало от этого шага. Может быть, то, что никому не известно что будет после смерти. Вдруг я в результате этого безрассудного поступка перевоплощусь в собаку или в камень? Или в ад попаду? Я атеист, верящий в перевоплощение душ – парадокс. Наверное, я просто боялся. Причем боялся именно не смерти, а того, что будет после нее. А в том, что что-то будет, я не сомневался. "НЕ МОГУ ЖЕ Я ПРОСТО ТАК ИСЧЕЗНУТЬ", – думал я во время очередной депрессии.

Наверное, так думают все.

...Вдалеке (да в каком "далеке" – в нескольких метрах от меня, с другого конца платформы) показался качающийся огонек фонарика. Смотритель, подумал я, и оказался прав.

– Мсье, вам чем-нибудь помочь?

Помочь? Приятель, ты мне ничем помочь не можешь. Я даже сам себе помочь не в состоянии.

– Когда ближайший поезд в сторону Парижа? – спросил я голосом, который показался мне совершенно чужим.

– Ближайший поезд из Рима до Парижа, мсье, пройдет в семь часов, то есть... через четыре часа сорок минут, – услужливо ответил он, сверившись с красивыми старинными карманными часами

– Благодарю вас.

– Вам правда ничем не нужно помочь?

– Нет, – ответил я, – а часы у вас хорошие.

– Спасибо, мсье. Они мне достались от отца, а ему – от его отца... Ну как это обычно бывает.

– Понятно, – скучно ответил я, – а бар у вас тут есть?

– Нет, мсье, к сожалению... У нас маленькая станция, а ближайший бар находится в Ренн-ле-Бен, на машине ехать примерно полчаса... У входа на станцию стоит такси, так что если захотите...

– Спасибо, – я дал ему понять, что разговор окончен.

– К вашим услугам, мсье, – смотритель вежливо наклонил голову и удалился.

Я сам не заметил, как уснул, а разбудил меня свисток поезда, который медленно затормаживая, подходил к станции.

– А вот и поезд из Рима, – пробормотал я.

Состав прогромыхал и остановился.

– Стоянка пять минут! – прокричал чей-то голос.

Было раннее утро, и все пассажиры спали. Несколько человек вышло на перрон покурить (наверное, у них бессонница), а я пошел спросить в ближайшем вагоне про свободные места. И замер, увидев до боли знакомую фигуру.

В красноватом свете встающего солнца Джинджер выглядела потрясающе красиво – как ангел, спустившийся с небес на землю... На ней были белые в полоску брюки (это в пригороде-то – так, я уже начинаю сразу к ней придираться, спокойнее надо быть...), красная футболка, а сверху короткая куртка. И все, если не считать небольшого чемодана. Легко и просто. По ней не было заметно, что она замерзла; а я внезапно поймал себя на мысли, что любуюсь ею. И тут же осознал, до чего же я по ней соскучился...

Я взглянул на часы – было без четверти три. Выходит, я проспал всего чуть более двадцати минут, и этот поезд явно не из Рима.

– Привет.

– Привет, – ответил я.

Молчание. А почему мы молчим? Неужели нам нечего сказать друг другу?..

– А ты изменилась, – стараясь казаться спокойным, заметил я.

– Ты тоже, – ответила она.

На самом деле и то, и другое было ложью. За год ни она, ни я не изменились (по крайней мере, внешне) ни капли. И она это тоже знала. Наверняка знала.

Опять наступило тягостное молчание.

– Пойдем поговорим куда-нибудь?

– Куда?

– В бар.

– Здесь есть бар?

– Недалеко.

Я поднялся со скамейки, которая с облегчением скрипнула, освободившись от меня, и молча пошел к выходу на "вокзал". Джинджер пошла следом.

Интересно, мы так и будем в молчанку играть? Что ей от меня надо?..

В Ренн-ле-Бен мы действительно доехали за полчаса в таком же режиме с выключенным звуком и, как ни странно, бар был еще (уже?) открыт. Хотя он скорее напоминал мне крошечное кафе: пять столиков с приглушенным освещением, стойка бара, картины на стенах... Довольно уютно. Не отказался бы даже здесь поселиться. В Ренн-ле-Бен, в смысле.

С трудом объяснившись с заспанным барменом на скверном французском, я заказал бутылку вина и сел за столик, где меня уже ждала Джинджер.

Она открыла бутылку и разлила вино по бокалам.

– За что пьем?

– Ни за что, – угрюмо ответил я, – я просто пью, а ты как хочешь.

– Мне кажется, ты не очень рад меня видеть, – заметила она, пригубив вино, – А я с таким трудом тебя нашла...

Я задал вопрос, который давно вертелся на языке:

– Зачем?

– Я соскучилась, – просто ответила она, – мне показалось, что и ты тоже.

Да будь ты проклята! Как тебе удается все время читать мои мысли? Угасший за год огонь ненависти вновь начал тлеть.

– Тебе показалось? – без выражения спросил я, – ты ошибаешься.

– Как ты жил этот год? – поинтересовалась она.

– Путешествовал.

– Это я знаю...

– Ты проследила весь мой маршрут, – полуутвердительно-полувопросительно заметил я с иронией.

– А иначе я бы тебя не нашла, – она тепло улыбнулась, – я не следила за тобой весь год, но две недели назад мне очень захотелось тебя увидеть...

– И вот ты здесь, – закончил я фразу.

– И вот я здесь, – подтвердила она и отпила из бокала.

– А тебе не приходило в голову, что я хочу от тебя отдохнуть?

– Мне вообще казалось, что у тебя не хватит силы духа уйти и не вернуться, – пожала плечами Джи.

– А ведь хватило, как видишь. Кстати, а чем ты занималась этот год?

– Ты действительно хочешь это знать?

– Вообще-то мне все равно, – я решил удерживать позицию полного безразличия.

Она внимательно посмотрела на меня, вздохнула, допила бокал и сказала:

– Я хочу перед тобой извиниться.

– За что? Ты ничего не сделала.

– Перестань. За все. Я же знаю, почему ты ушел.

– И почему же я ушел, интересно? – я вложил в этот вопрос столько сарказма, сколько смог.

– Тебе стало скучно, – ее голос, как и раньше, стал тихим.

– Гений, – прокомментировал я.

– Понимаешь, – продолжала она, не обратив внимание на мою едкую реплику, – вначале у нас ведь все было иначе, была романтика, помнишь?..

– Еще бы.

– А потом... Не скажу, что вина в этом была только моя – виноваты мы оба... Все стало каким-то простым, обыденным, банальным...

Супер! Интересно, когда ей пришла в голову эта мысль? Я додумался до этого еще несколько лет назад. Просто не хотел терять мою Джи.

– И наши отношения утратили свежесть, превратившись в привычку, – она по-прежнему смотрела не на меня, а куда-то в стол.

Я разлил вино по бокалам.

– Я понял это уже давно.

– Но почему ты не сказал об этом мне? – она посмотрела на меня, и в ее глазах блеснули слезы, – ведь ты же обещал приложить все усилия, чтобы наши отношения не становились пресными!

– Обещал, – подтвердил я, – но ответь мне на один вопрос – усилия должен был прилагать один я? Если бы отношения у меня были с самим собой, то тогда я бы понял справедливость твоих претензий. Что для развития наших отношений сделала ты? – подчеркнуто спросил я, сделав ударение на слове "ты".

Она поникла.

– Ничего. Но меня ведь все устраивало, Арни.

– В таком случае, что тебя не устраивает сейчас? – я вернулся к прежнему ироническому тону.

– Я изменилась, – она посмотрела мне прямо в глаза, – теперь я понимаю, что была неправа.

– Рад это слышать, – коротко ответил я.

А внутренне я ликовал. Если она поняла, как и я, что отношения надо сделать более разнообразными – может быть, еще не все потеряно? Попрепираюсь еще немного – и сдамся. Все-таки мне ужасно без нее тоскливо. Я еле подавлял в себе порыв обнять ее и расплакаться.

– Может, попробуем снова? – робко спросила она, – Я обещаю, я приложу все усилия...

Теперь она повторяет мои слова. Уже лучше.

Я с деланно испытывающим видом посмотрел на нее.

– Думаешь, стОит?

– Для начала просто попробуем. Ты ведь от этого ничего не теряешь, правда?..

Бастион пал, выброшен белый флаг, солдаты сдаются. Нападавшие победили.

– Иди ко мне, – тихо сказал я и протянул руки.

Джинджер вся просто засветилась радостью, отодвинула столик, и спустя несколько секунд уже была в моих объятиях.

Обратно мы возвращались на поезде, шедшем из Рима, на который чуть было не опоздали. От прежней тихой и невозмутимой Джи не осталось и следа: она сама вытащила меня из бара, каким-то чудом поймала единственную машину, проезжающую по шоссе и спустя короткое время мы уже вместе сидели в купе. Слушали стук колес, занимались любовью, отдыхали, снова занимались любовью, или просто молча сидели, обнявшись. Мы снова были вместе. И все было как прежде, в смысле, как в самом начале наших отношений.

И я был счастлив.

...А когда мы ехали из аэропорта домой на ее машине, Джинджер вдруг меня спросила:

– А как ты отнесешься к мысли о ребенке?

Погруженный в сладкие мысли о будущей счастливой жизни, я не сразу сообразил, что она имеет ввиду.

– О каком ребенке?

– О нашем, – Джи счастливо улыбнулась.

– Что? – я похолодел, – ты... ты хочешь сказать, что ты... беременна?

– Тебя не было год, дорогой, – Джи лукаво улыбнулась и посмотрела на меня, – он родился четыре месяца назад.

Я подавил в себе стремление высказать все, что я думаю о детях:

– Потом поговорим на эту тему, хорошо?

– Как хочешь, – с обидой ответила она и снова стала смотреть на дорогу.

А у меня в голове мгновенно нарисовалась картина – тюрьма, камеры, заключенные... Меня ведут в наручниках и сажают в клетку.

– ПОЖИЗНЕННОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ! – молоточек судьи со стуком опустился.

Нет нужды говорить о том, что Джи прекрасно знала о моем отношении к детям. Тем более к моим собственным, которых у меня не было. Что делать?..

В мозгу яркой вспышкой сверкнула мысль – покончить со всем сейчас. Немедленно.

Тело непроизвольно задрожало, в уголках глаз появились слезы, взгляд стал бессмысленным... Ненавижу такое состояние; оно появлялось всякий раз, когда меня поражала какая-то невероятная мысль, которая задевала мою душу за живое. Такое бывало нечасто, но бывало...

Вероятно, Джинджер что-то почувствовала (как это обычно и бывает). Она несколько раз покосилась не меня, продолжая, тем не менее, следить за дорогой – горный серпантин вещь опасная. И чуть сбросила скорость.

– Нет, – сказал я сам себе совершенно без никакого выражения, – так нельзя.

– Что нельзя, любимый? – Джинджер встревожилась, – ты себя хорошо чувствуешь?

– Ангелы, – я нарисовал на лице выражение вселенской радости, – они пришли за мной.

– Какие ангелы? Что с тобой? – лицо Джинджер выражало уже нешуточное беспокойство.

Странно, что она не привыкла к моим приступам "крейзанутости" за столько лет совместной жизни.

– Смерти! – внезапно выкрикнул я, навалился на нее и крутанул руль резко влево.

...Идущие по горной дороге туристы могли видеть великолепное зрелище – красивый черный BMW, медленно падающий с какого-то из верхних колец серпантина.

За то время, пока мы летели, я успел сказать только одно:

– Прости меня, Джи.

И последний раз увидел ее взгляд – взгляд, в котором не было ни капли осуждения, а только безграничная любовь и безмерная жалость ко мне, которые соединились в последний момент ее жизни воедино. Последний раз.

Машина грохнулась кверху колесами об камни и застыла.

– ...Как ты думаешь, там кто-нибудь выжил?

...Взрыв. Вверх взметнулись клубы дыма, во все стороны полетели осколки стекла и металла, а одно покореженное колесо умудрилось чуть было не задеть группу туристов, которые расширенными от ужаса глазами наблюдали за этим одновременно красивым и страшным зрелищем. Девушка лет двадцати пяти упала в обморок, когда увидела подлетающее к ней по воздуху горящее колесо. Да, наверное, ей не каждый день доводится видеть летающие по небу, да еще и горящие автомобильные колеса.

– ...Вряд ли.