Ебитеньевка и ее обитатели

 

Быль на и за гранью фола

 

 

 

 

 

Не успел Фися осуществить свой бредовый прожект с воздушным шаром. Не успел потому, как навалилось на него такое, что и не вышептать. После скандала и стрельбы возле бани председатель Хведя сидел под домашним арестом, конфискованный карабин лежал в сейфе у Шмакова, сам же Шмаков с трещиной стопы сидел дома и злился на весь мир. Бугай Зюга поступил на баланс колхозной столовой, а Фися лечил рожу. Примочки, сделанные Порей, помогали мало, а потому Фися, плюнув на обещание, данное Шмакову, решил прибегнуть к крайнему средству. Стырив у Прасковьи десятку и прихватив для виду удочки, наш плотник огородами, поминутно оглядываясь и таясь в кустах, крался к кузне. Слава Иисусу, Калиниха сжалилась и литра самогону приятно оттягивала карманы штанов.

 

Антон сидел за столом возле окна и хлебал грибовницу, обильно сдобренную сметаной, когда дверь, взвизгнув, пропустила в избу Егора.

– Как говорят в Португалии, добрый день в хату.

Антон, ещё не видавший дружка после экзекуции, поперхнулся едой. Картофелина, на манер тампекса, встала в горле, и ни туда, ни сюда. Еле прокашлявшись и отдышавшись, Антон перевёл дух и спросил:

– Ну, и чё, кто на этот раз из тебя Фантомаса делал? Опять, засранец, за языком не следил.

 

Фися помялся у порога, потом открыл для чего-то дверь и, взяв газетку, стал махать ею туда сюда.

– Ты чё, придурь, опять, что ли, пьяный? – удивился Антон. Фися скривил несчастную рожу и выдавил потупясь:

– Да щас пройдёт, шлаки выходят, ты пока сиди там, я тута пукнул маненько.

Антон повёл носом, сморщился и чихнул.

– Да ты, похоже, не пукнул, а обосрался, милок. Такое ощущение, что как будто где-то лошадь умерла, причём очень давно. Ладно, дверь оставь открытую, тепло нешто. Заходи, коли припёрся.

Фися робко прошёл к столу и, опорожнив карманы, брякнул бутылки на стол.

Кузнец скривился:

– Только понимаешь, начну тверёзую жизнь, только задумаюсь о Боге, о высоком, и опять ты, гад, и опять – с бухаловом. Не надоело? Да ладно, садись уже, жопа новый год. Рассказывай, чё опять учудил, по какому поводу гуляешь?

 

– Поминки у меня, – промямлил Фися. – Зюгу помнишь? Ну, дак козёл наш председатель отправил его на мясо.

Фися налил в две кружки самогонки и вкратце рассказал другу о происшествии с районными начальниками и последующей экзекуции. Антон только хмурился да крякал.

– Вот так, Тоша, люди серут друг другу, а бессловесная скотина за всё в ответе. Давай помянем раба божьего Зюгу, пущай земля ему будет пухом.

 

Антон усмехнулся.

– Ты Егорша, с ума, што ли, съехал, точно тебе Хведя башку стряс. Ты про быка говоришь, мудило, какой он тебе раб божий? Ишо в церковь сходи, свечку за него поставь. Сразу в дурдом загремишь.

– А вот это ты зря, Тоша. Бык – он тоже человек, только с рогами. А значит, есть у них свой коровий Иисус Христос. Представь себе, гуляет сейчас наш Зюга по райскому саду, а вокруг него коровы вечно юные, трава зелёная, да сочная… – Фися заплакал, сквозь рыдания выдавил: – Ну, жалко мне его, ой, не могу, как жалко. Давай, Тоша, помянем, а не хошь поминать, так просто молча выпей и подумай о хорошем.

 

Антон, понимая состояние друга, молча поднял кружку, перекрестился и залпом выпил. Фися последовал его примеру. Потом наливали снова и снова. Где-то часа через четыре Антон выдал плотнику пятидесятирублёвку и тот снова бегал к Калинихе. Уже поздно вечером Фися, еле ворочая подошвой языка, заявил:

– Всё, пойду убивать председателя, возьму ружьё и застрелю прямо в хрен. Хватит ему малых детушек сиротить.

Он, раскачиваясь, как ковыль под ветром, встал и молча, как труп, завалился на лавку.

 

Антон хмыкнул – «пить надо с умом» – и со смачным шлепком пал рожей в столешницу. При этом чернильница, стоявшая на самом уголке, перевернулась и чёрно-синяя жирная клякса с неумолимостью ледника поползла к кузнецу. Вот клякса залила правую щёку и часть носа, а кузнец поплямкал губами и перевернул харю на другой бок, вид его был удручающ.

 

Фися проснулся среди ночи от холода и сырости в штанах. Матерясь, он встал на отказывающиеся повиноваться ноги и поглядел на друга. В свете настольной лампы лицо кузнеца, чёрное и распухшее, привело Егора в ужас.

– Тоша, – робко позвал он. Тишина была ему ответом. Челюсть Фиси пала до подколена, глаза моментально стали мокрыми. С нами крестная сила, – промямлил он и пулей вылетел из избы. Не разбирая дороги, он добежал до своей хаты и, ворвавшись в горницу, наткнулся на встречавшую его с ухватом Прасковью.

– Поря, – еле слышно выдавил он непослушными губами. – Тоша Бармин помер, – и затрясся в беззвучном плаче.

 

 

Весть о скоропостижной смерти кузнеца облетела Ебитеньевку со скоростью сверхзвукового поноса. Бабы плакали у колодца, вспоминая, какой Антон был добрый и безотказный. Председатель превозмог свои горестные настроения и самолично собрался в город к детям Бармина с траурным сообщением.

Фися, совершенно трезвый, с вытянутым лицом и синими кругами под глазами ладил во дворе своего дома гроб. Местный оркестр, состоящий из геликона, валторны и двух балалаек, в срочном порядке репетировал Реквием. Над деревней плыли траурные и душераздирающие визги бессмертного творения Моцарта.

Афоня Механошин, Андрон Лободыров и дурачок Петяня с утра с лопатами отправились на погост копать могилку. Деревня крайне тяжело переживала уход из жизни кузнеца Антона Бармина.

 

Прасковья Фисина уже почти сутки лежала пластом на кровати. Не ела, не пила, ни с кем не разговаривала. С выплаканными глазами, взлохмаченная, взгляд отсутствующий. Губы её постоянно что-то шептали. При желании можно было и без сурдопереводчика угадать имя.

Фися ладил гроб, и время от времени заходил в избу, чтобы в очередной раз с подозрением поглядеть на жену. Впрочем, он молчал, мало ли, кто как воспринимает смерть знакомого с детства человека. Так уговаривал Фися сам себя и сам же себе не верил. Но молчал.

 

Часам к трём дня гроб был готов, последнюю яму в жизни Антона Бармина выкопали. Шофёр Федька, наконец-то, отремонтировал УАЗик. Председатель собрал в правлении активистов и перед отъездом в город наставлял их. Впрочем, в правлении и под окнами собралось чуть ли не пол-деревни. Пришёл Фися, на ватных ногах, вся белая пришла его жена Прасковья, вернулись копали. Все негромко, с горестными харями переговаривались. Даже продавщица из сельпо Фашистка, и та припёрлась. Любили Антона, что и говорить. За незлобивый нрав, за желание всегда и каждому помочь. Бесплатно, просто потому, что надо.

 

Председатель, прибитый не меньше других, обвёл присутствующих взглядом и спросил:

– Кто хоть пойдёт покойного обмывать?

– Калиниха со старухами только что ушли, – горестно вздохнула Фашистка.

Далее председатель стал распределять, кто чем занимается. Кто стряпает, кто выносит, кто фотографирует. Минут десять спорили, крест ставить или звезду. Большинством голосов решили, что крест.

 

Неожиданно дверь в сельсовет пинком распахнулась. Все присутствующие повернули головы и раскрыли рты. На пороге с чумным лицом и дикими глазами, трясясь всем телом и икая, стояла Калиниха. Первым пришел в себя председатель.

– Ну, чё опять?.. – простонал он.

Через икоту и всхлипывания Калиниха смогла только выдавить: «Тр тр тр». Иван Пантелеймонович зло заорал:

– Да говори ты, зараза старая, оглоблю тебе сама знаешь куда.

Калиниха от его крика пришла в себя и, сосредоточившись, выдавила, не переставая икать: – Труп украли!

В избе как будто повеяло лютым холодом, все замерли, даже дышать перестали. Сглотнув комок в горле, председатель осипшим голосом спросил:

– Как это – украли?

– А нету трупа. В избе кавардак, на столе бутылки пустые и одна недопитая. Весь стол чернилами залит, а трупа нету!

 

Такого ещё не бывало на памяти Ебитян, украли труп! Внезапно под окнами послышался гул голосов, а затем истошный женский визг из многих глоток. Дверь в сельсовет распахнулась, и в горницу вошёл весёлый улыбающийся, выбритый и причёсанный труп Антона Бармина собственной персоной.

– Всем привет, селяне, – жизнерадостно поздоровался труп. – По какому поводу собрание, или может, пока я в баню ходил, случилось чё?!

 

В гробовой тишине, сбрякав костями об пол и закатив глаза, упал Фися. Кто-то, не очень громко, но достаточно продуктивно, испортил воздух. Раздался кошачий визг, это Иван Пантелеймонович, не разбирая куда, сел на приблудную Муську.

– Да что случилось-то, председатель? – Антон всё ещё глуповато улыбался, но уже настороженность появилась в его глазах.

 

Председатель, как и положено лидеру, опомнился первым. Тяжёлым взглядом он посмотрел на лежащего без сознания Фисю, оглядел окружающих и изрёк:

– Имейте ввиду, похороны не отменяются. Всё, как запланировали, так и будет.

С вопросом влезла Калиниха:

– Дык, ежели он живой, так кого хоронять-то будем?

Председатель недобро посмотрел на лежащего Егора и твёрдо, не терпящим возражений голосом сказал:

– А вот это гамно и похороним, готовьтесь!