Рустаториум

 

 

 

Я прохожу по тропе, кусты по бокам веют свежестью, роса на них сгибает убогие голые ветки, под которыми образуются обильные лужицы из грязи, смахивающие на совсем крошечные болота. Стараюсь аккуратно обходить их, я в той же одежде, в которой уснул, то есть в той же, в которой ходил последний раз на работу. Сейчас это всё кажется невероятным, тем, что было много лет назад.

Туман вокруг несколько затрудняет моё передвижение, особенно когда дорога разветвляется сразу же на несколько путей, из которых мне необходимо выбрать один верный. Пару раз мне приходилось возвращаться и выбирать другой выход, пока я наконец не понял, что почти дошёл. Об этом мне подсказали непонятные силуэты, виднеющиеся на необъятных серых просторах перед взором. Вскоре показались и первые черты полуразломанной автобусной остановки, с сгнившей скамейкой, спрятанной под крытой территории, с крыши которой всё время сыплются куски тёмной и мокрой фанеры, которая делится на неравномерные куски при ударе об сырую землю под этим мрачным потолком. Возле простирается дорога, ничем не отличающаяся от послужившей мне для попадания сюда, только значительно увеличенной в размерах и более нестабильной и рыхлой; гроздья веток и мусора покрывали её вдоль и поперек, впечатление не из самых лучших. Я медленно дошёл до этой конструкции, увенчанной неработающим фонарём, достигавшем в высоту ровно моего роста. На лампочке, всё ещё странно тлеющей от недавней работы, красуется небольшая дыра и обхватившая весь свободный периметр трещина, благодаря которой две образующиеся части одного целого буквально на глазах отъезжают в совершенно разные стороны с неприятным скрипом, возникающем при их малейшем соприкосновении.

Немного потратив времени на то, чтобы обследовать брёвна, из которых была построена шаткая скамья на предмет чистоты, я осторожно сел, сложив руки на коленях, и принялся ждать своего автобуса. Мне показалось, что по идее, он уже скоро должен был подъехать, чтобы забрать меня, увозя в дальнейший путь, о нём я ещё и не думал, но знал, что это достаточно временно и сменно, как направление порывистого ветра в этих местах. К счастью, я думаю, это не относится к погоде, стоявшей здесь в пасмурном обличье постоянно, и днём и ночью, во время всех пор года, из которых тут была только одна – ненастное и меланхоличное состояние, чувствовавшееся в каждой скупой травинке, в каждом мрачном холме и извилистой истоптанной тропе, в каждом покосившемся дереве в этой неприветливой округе и за каждой неведомой преградой, состоявшей, в основном, из чуждого живому букета теней и слоёв непроходимого тумана. Это всё заставило меня подумать, что я был бы не против, если бы мой автобус прибыл за мной с опозданием в минут десять. Не больше, правда, так как абсолютная тишина, царившая вокруг и сжавшая уши непоколебимой хваткой, подсказывала в проникающих через рощи колючих веток нотах, что находиться чересчур долго тут является небезопасным занятием, требующим хорошего терпения и выдержки, которых у меня как раз и не оказалось. Я постукивал костяшками пальцев по дереву под собой и всё время оглядывался по сторонам, пытаясь найти признаки хотя бы чего-нибудь существующего и мыслящего, но все находившиеся твари попрятались по своим глубоким норам. Это было хорошо ощутимо при совершении равномерных и неспешных шагов по твёрдой земле: молчание ясно намекало на то, что они шепчутся между собой, приоткрывая пасти и показывая клыки. Их лапки скребли длинными когтями об стенки тесных и связанных в одну неделимую систему нор, поверхность легонько сотрясалась в такт движениям уродливых лапок. Немного позже я понял, что такие же скрываются и на ветвях, где, возможно, когда-то зеленела листва. Впрочем, это у меня вызывало сильные сомнения, ибо я был твёрдо уверен, что эта среда уже была мертва ещё в утробе матери природы, ставшей самым главным изгнанным и отвергнутым дитём материи и света. Короче, крылья бесшумно хлопали у костлявых пальцев тополей и дубов, маленькие колючие тельца соприкасались и ударялись друг с другом в наполненном мраком и зловонным удушьем воздухе, топтавшем любую жизнь в крепкой хватке кулака унынья. Всё потому, что одиночество здесь принимало другие, более острые и тёмные краски, однако, оставляя на порезанной всем увиденным вокруг царством непонятного зла невиданное чувство облегчения, и это заставляло по-особому полюбить эту среду. Этот хитрый и вкрадчивый паразит медленно завладевал всеми кругами насторожившегося и испуганного сознания, прочно и надолго заседая на троне расшатанной и неустойчивой психики, ставшей таковой из-за незабываемой сырой атмосферы в витавших над головой мыслях и идеях. Он заставлял тебя сидеть, как на иголках, нервно сглатывая и оглядываясь. И, ко всему прочему, знать, что этого ты хотел, и что ты не сам, внушавшее особое тепло и неуловимое спокойствие. Всё это, вероятно, и заставило меня улыбнуться настолько сладко, чтобы понять, что счастливее меня нет в этом мире. А то, что мне предстоит увидеть дальше чуть ли не сковывало и парализовало все неокрепшие состояния, которые могут быть у людей.

В руках я крепко сжимал карту, перебирая её с одной руки в другую, так как при малейшем контакте с другими вещами моя рука ужасно пекла и покалывала. Я взглянул за небольшой листик, который являлся планом огромной местности за городом, однако на ней кроме этой остановки не было больше ровным счётом ничего. Тут красовалась маленькая надпись, сделанные впопыхах – буквы то слишком растянуты, то наоборот, одна на другой. Написано было "ПУСТЫРЬ", но сейчас я совершенно не мог взять в толк, почему же я так назвал это странное, тихое место. На пустырь оно мало походило, единственная причина, по которой я мог написать так – это абсолютная безлюдность. Более странным казалось то обстоятельство, что я этого не помнил и не понимал, все карты казались мне почти незнакомыми, за исключением плана моего района, и я хотел с интересом их полистать и просмотреть, но почему-то решил воздержаться от этой идеи, какой бы заманчивой она мне не показалась вначале. Наконец, я слышу приближающийся из неведомой дали автобус, а по дороге стучит множество колёс. Так оно и оказалось, у старенькой пухлой машины было целых восемь колёс, непонятно только зачем. Да и вся она была склеенной из десятков металлических досок самых разных размеров и качества. Одни из них явно новенькие, и сверкали при малейшем вздрагивании конструкции, а другие уже почти насквозь проела ржавчина, продела местами приличные дырки, через которые было видно содержимое автобуса: через те, которые немного повыше люди, а пониже странные дроты и другие части. Несмотря на всё это смотрелась она вполне органично на фоне угнетающего мира, а вот если бы она проехалась по настоящему городу, то своим разваливающимся и полуфантастическим видом вызвала бы немалое удивление. Создавалось впечатление, что машину эту собирали где-то недалеко и вручную, при помощи подручных средств в сарае. Из огромной трубы, которая хорошо выделялась несмотря на то, что находилась сзади, валил зелёный дымок, оставляя длинный след тянущийся неровными линиями за автобусом. Под ним ещё что-то протекало, и мелкими очередями падали на ходу небольшие капли густой жидкости тёмного цвета. Резал глаза невероятно сильный запах горелого, как будто бы экипаж прибыл прямиком из печей чистилища, и один дьявол знает, куда же лежит его дорога. Когда машина подъехала достаточно близко, чтобы я мог рассмотреть её мельчайшие детали, я понял, что дверь у неё отсутствует, а окна слишком грязные, чтобы увидеть, кто сидит в салоне. Автобус остановился, и огромного вида водитель в обычном потёртом костюме и рваной фуражке прохрипел:

– Садись, мы опаздываем.

Я медленно поднялся со скамейки, всё ещё придирчиво вертя головой по сторонам, подошёл к проёму в боку машины.

– Если это возможно, то быстрее, – голос у водителя полностью соответствовал его медвежьему лицу и структуре нескладного и слишком большого тела. Когда он открывал рот, чтобы прохрипеть очередное слово, то виднелись его грязные зубы, в которых запутались остатки мяса с болотно-зелёным оттенком. На левой щеке красовался неглубокий короткий порез.

Ступенек не было, пришлось держать мою книгу с картами в зубах, схватившись руками за поручни, которые как назло расположены чуть ли не в самой глуби потускневшего салона, в нём я пока что не имел возможности ничего разобрать. Мне стоило огромных усилий не закричать, когда с шершавой и колючей поверхностью железного и покосившегося тонкого столбика для держания, столкнулась моя больная рука. Остальные пассажиры, еле уловимые при неярком бегающем свете со свечек, оставались невозмутимыми и выразительно и молчаливо, как бы соблюдая высокий тон, не без интереса наблюдали за моими неаккуратными попытками забраться к ним.

Когда же мне, наконец, это удалось, и я молниеносно занял первое попавшееся мне на глаза место, изучать всё вокруг стал уже я.

– Вы куда? – я содрогнулся от испуга, когда с заднего сиденья меня дёрнул за плечо какой-то старик, и прогремел на ухо, приставив засохшие и неживые губы к моему уху, тяжело и жарко дыша.

– Мне в город, не задумываясь бросил я в ответ, и попытался стряхнуть с себя длинные и костлявые пальцы крошечной ладони с слипшимися от старости складками отмирающей кожи.

– О, отлично! Вам выходить со мной, молодой человек! Я также направляюсь в город. Не изволите ли сказать цель вашего визита туда?

– Ну, а какие у меня могут быть причины направляться туда? – я не мог поверить в то, что я только что это произнёс.

– А как же, такие есть! – он замолчал на минуту.

Таким разговорчивым оказался только он. Другие иногда осторожно поглядывали на меня, правда, совсем не чувствуя ни тени смущения, и неловко было, наверное, только мне одному. Что же касается автобуса, то внутри он имел ещё более доисторический, почти вековой вид, чем снаружи. Сиденья, когда то бывшие новыми и кожаными, сейчас представляли с собой затвердевшее скопище из пружин и брусков, между которыми запутались оборванные жёлтого пуха и испачканные куски материи. Кроме того, было ясно, что сидений было больше, но сохранилась лишь половина из них, на пустовавшем месте пропавших внизу остались прорези для проезда небольших колёс. Запах гари распространился тут в несколько раз сильнее, а загрязнённость всего вокруг напрочь отбивала желание прикасаться вообще к чему-либо. Я не очень удивлюсь, если так и окажется, что автобус этот родом их эпохи гонки вооружений 1912, или даже раньше.

– Может быть, – снова подал голос носастый старик в очках сзади меня, – может быть, вы ищите себе жильё. Я прав? У вас нет своего дома!

Со стороны он выглядел так, словно на его скелет натянули чересчур короткую для него кожу, местами однако, как я уже замечал, схваченную как пинцетом в невысокие стенки плоти, отбрасывающей тень, из-за чего было похоже, что старика облепили чёрные щепки и насекомые. Он сидел с невысокой дамой, лицо которой спрятано под тёмной шляпой, по краям которой спускалась вниз кружевная материя. Она была похожа на вуаль, только короче. А сиденье возле меня пустовало.

– У меня есть жильё, – сухо проронил я.

– Хорошо, друг мой. Жильё отпадает. Вы ищите дом, я прав?

– Я же сказал, что у меня есть, где жить.

– Молодой человек, я понял. Вы дом ищите?

Сейчас я просто не знал, что ответить.

– Вы же не смеете назвать ту, простите меня за дерзкое выражение, дыру, в которой вы имеете несчастье обитать, своим домом?

Только когда автобус подпрыгнул, и свечка протащила огонёк на моего странного собеседника, я впервые заметил, что он водрузил себе очки, скрывающие его безумный взгляд серых, почти металлического блеска глаз.

– Я бы рад его найти тоже, – наконец сдался я.

– Отлично, мой друг, отлично! Могу поспорить, это вы со временем отыщите!

На последнем он сделал акцент.

– А я, возможно, со своей стороны, вам обязательно помогу, друг мой! Ну, и что вы на это скажете?

Я молча посмотрел на него.

– Ладно, друг мой... Есть ещё некоторые вещи, которые заставляют людей ехать в этот город... Что вы на это скажете?

Я не стал говорить, что это я его нарисовал. Город, в смысле.

– Одиночество, например. Что вы на это скажете, молодой человек?

– Я скажу, что именно из-за этого и был создан этот город.

– Простите меня за дерзость, – старик слегка наклонился ко мне, – но не вашего ума это дело. Простите за дерзость, но я осмелюсь сказать, что знаю об этом городе намного больше вашего. Вот скажите, например, молодой человек, что это за местность за окном?

Я посмотрел на пыльные окна, набрав немного воздуха и дунув на них. Некоторое время, прежде чем грязь вновь не захватила и не скрыла стекло, я наблюдал местность за окном, почти ничем не отличавшеюся от той, где меня подобрали. Одинокие и мерзкие луга, высушенные поля с колючими рощами по краям и одинокие деревья кое-где, совсем без намёка на листья. Ну, и, конечно же, всё такое же унылое и скучное серое небо, которое я по натуре своей находил необычайно живописным и прекрасным, чтобы там не говорил другим.

– Ну, я не знаю.

– Вот, а я вам скажу. Эта местность называется "пустырь".

Как же я не додумался! Мне стало стыдно за то, что я не проявил элементарные задатки логического ума – конечно же, я же видел эту надпись на карте. А если местность не меняется, стало быть, это всё ещё пустырь. Меня наполнила досада, смешанная с обидой на самого себя, и злость на этого слишком умного старикашку.

– Да? Интересно... , – я старался сохранить невозмутимый и заинтересованный вид, насколько мог, – А почему же это место так называется?

– А почему вы спрашиваете? Оно так называется, потому что это и есть пустырь.

– Что-то не похоже.

Разговор казался мне не просто фантастическим, невероятным, на фоне всего происходящего вокруг. По идее, я должен сидеть, открыв рот от удивления в шоке, и не менее двух часов. Мне же невыносимо хочется поговорить. Хочется просто добить этого умника.

 

– А что по вашему такое "пустырь"? Хотите, я скажу ваше глупейшее представление?

– Я вас слушаю, – сухо произнёс я. Голова у меня действительно началась кружиться, всё как во сне, шаткое и слишком восприимчивое.

– В вашем уме сейчас детство! В вашем, без преувеличения, прекраснейшем уме сейчас далёкие мысли о детстве.

– Вы мне льстите, – злость не убавлялась.

– Да, да! Эти примитивные мысли...

Он же сказал "прекрасный ум"?

– ... идут из вашего детства. Простите за дерзость, но я смею предположить, что в детстве вы видели, возможно, играли малышом на пустыре. Таким именем вы называли огромную мусорку, кучи поломанных вещей и приборов. Я прав?

– Мы не давали имя. Пустырь, какое бы моё понимание его не было, неживое существо.

– Простите за дерзость...

Прощаю.

– ... но я смею предположить, что вы ошибаетесь. Оглянитесь вокруг! Разве вы не поняли этого, когда ждали автобус на остановке?

– Я считаю, что пустырь называется пустырём от слова "пусто". Это предполагает, что там никого нет. Из людей.

Старик хитро улыбнулся.

– Аааа... Ошибаетесь. На пустыре живёт Лесник.

Кто?!! Какой ещё лесник?!!

– Мы его, по видимому, проехали. Этот Лесник не слишком приятный человек, простите за дерзость. Слабоумен, простите за дерзость, чёрен и неинтересен прогрессивному человеку, как я.

Теперь слабо усмехнулся уже я.

– Он живёт в палатке, прямо посреди пустыря, посреди одного из огромнейших его полей. И, охотится...

– На кого? Тут же никого нет.

– А вы не заметили? Разные твари, простите за дерзость, молодой человек.

Я посмотрел на карту. Никакого лесника, тем более Лесника не было и в помине. Было только пустое место, стёртое, или вырванное ещё до того, как я составлял эти карты. Дыра небольшая, но для палатки сгодится...

– А, у вас карты есть? – старик нагло перегибал палку. Он приподнялся со своего места и через плечо наблюдал за моей книгой. – не дадите ли посмотреть?

Я промолчал.

– Жаль, мой друг, простите за дерзость, друг... Ну, знаете, карт одних мало. Для умелого и правильного пользования ими необходим элементарный ум и логика. Нужно думать и мыслить. Запомните, карты не всё скажут.

Досада, и нет возможности взглянуть в окно. Так можно было бы избежать неприятного и ненужного разговора.

– Да, карт одних мало, мой друг. Вот вам пример, молодой человек. Простите за дерзость, но знаете ли вы, какая местность идёт дальше?

– Нет, – я старался не глядеть собеседнику в лицо.

– Вот-вот! А знаете что, молодой человек?

Я повернулся поудобнее к нему, разглядывая синюю изоленту на искалеченной руке моей.

– А ты знаешь?

– Вот-вот! И, кстати, простите за дерзость... Называйте меня на "вы", друг мой. Ну, это ещё не всё. На чём мы остановились?

Он вопросительно поглядел на меня.

– Вы знаете, какое место идёт по маршруту дальше, и знаете, как оно называется.

– Вот-вот! А знаете что, молодой человек?

– У вас нет карты?

– Вот-вот, друг мой! А я всё равно знаю, что же мы увидим дальше, – старик чуть ли не запел от радости.

Широко улыбаясь он производил неоценимо неприятное впечатление. Самовлюблённая физиономия подчёркивала все жуткие неприятности и уродства надвигающейся на каждого человека старости. Он выглядел точь-в-точь как скелет с неопрятным костюмом, натянутым демоном на себя впопыхах. Редкие седые волосы, прилизанные какой-то блестящей гелеобразной жидкостью ложились на огромный череп, который, казалось, можно раздавить одним дуновением ветерка, веющего из открытой двери. Было довольно душно, и ехал автобус не с такой уж и большой скоростью, чтобы охладить салон уличным воздухом.

Всем своим видом старик умолял, чтобы я спросил у него, где же мы будем дольше. Но вместе этого я снова открыл карту пустыря. Там ничего принципиально нового не оказалось, и, по-моему, следующим пунктом должен стать сам город. Уже догадываясь, что это наверняка не совсем так, я решил ничего не говорить, а узнать у этого мрачного престарелого хвастуна.

– Извините, не скажете, какая остановка следующая?

В ответ мне засияла безобразная улыбка длинными острыми клыками.

– Простите за дерзость, осмелюсь спросить, друг мой: что же, молодой

человек, карты не в состоянии вам этого сообщить?

– Кажется, следующим должен быть город, – я пропустил замечание мимо ушей, сделав вопрос собеседника риторическим.

– Нет, молодой человек, простите за дерзость, осмелюсь сказать, что вы не правы, друг мой. Друг мой, нам предстоит ещё одна остановка на пустыре, потом ещё одна на карантинной полосе, и затем уже город.

На моих картах никакой "карантинной полосы" не было и в помине.

– Кто-то выходит?

– На пустыре зайдёт одна женщина, друг мой, а на карантинной полосе она с ещё двумя особами покинет нас.

– А почему Лесника называют Лесником? Лесник, если уж на то пошло, связан с лесом, а не с гнилым пустырём.

– Дело в том, что тут когда-то были хвойные леса. А Лесник их уничтожил. И

теперь, друг мой, он рубит растущие деревья. Они, знаете ли, молодой человек, растут слишком быстро, знаете ли!

– Насколько?

– Простите за дерзость, осмелюсь сказать, что за день вырастают по парам!

– А зачем же он тогда их рубит?

– Молодой человек, он их рубит, потому что он – Лесник, осмелюсь сказать.

Я вновь налетел с тем, что показалось мне непонятным.

– Я не видел ни одного хвойного дерева.

– Ну? – старик улыбался.

– А вы сказали, что леса хвойные. А там только редкие деревья, и все лиственные.

– Редкие, потому что он их рубит, молодой человек.

Похоже, спрашивать не было смысла.

– Простите за дерзость, осмелюсь сказать, такие странные вопросы, мой друг.

– А что же такое "карантинная полоса"?

– Это полоса из деревьев. Те, кто болен и находятся в строгом карантине не могут пересекать эту полосу, мой друг – существует возможность заражения кого-нибудь из города, из-за непосредственно его близости.

– А кто тут чем болеет?

– Болеет "Тифозная Мила".

– Кто это такая?

– Осмелюсь сказать, простите меня, конечно, за дерзость, это девушка по имени Мила. Она болеет тифом. Мой друг, остановка, последняя на пустыре, которая уже скоро произойдёт, для неё.

Я удивился.

– Мы собираемся взять к автобус человека, болеющего тифом?

Старик дружески похлопал меня по плечу, как бы стараясь успокоить.

– Простите за дерзость, осмелюсь сказать, молодой человек, причин для беспокойства нет. "Тифозная Мила" выйдет на карантинной полосе, и город останется незараженным. А мы с вами, мой друг, поверьте, за это время не успеем подцепить заразу!

Единственное, что я мог предположить, это то, что остановка "Тифозной Милы" лежит где-то в конце пути в город, в начале "карантинной полосы", которой могла оказаться линия, нарисованная мной шариковой ручкой. Судя по всему, я тогда проверял, пригодна ли она для письма. А получилась целая полоса леса, о существовании которой я даже не догадывался.

Автобус остановился, и из тумана через открытые двери показалась приближающаяся фигура. Это была девушка, как можно было догадаться по стройной фигуре – все тело было одето в странные висящие лохмотья. Она пытается залезть в автобус так, чтобы не расшевелить свои тряпки, и, судя по всему, получалось у неё это ещё хуже, чем у меня.

– Почему ей никто не поможет? – мой голос звучал в полнейшей тишине испуганно и неуверенно, пассажиры удивлённо поглядывали на меня, всем своим видом насмехаясь надо мной и как бы призирая.

– А скажите, молодой человек, кто захочет помогать "Тифозной Миле"? Ха, осмелюсь сказать, что все опасаются заболеть!

– Может быть, они и не заболеют. Что, кто-нибудь знает, какими путями передаётся тиф?

– Ха, осмелюсь сказать, друг мой, что нет! – старик кряхтя обернулся в салон, – А вы хотите узнать и проверить?

Я решил промолчать и ничего не предпринимать.

– Да ладно вам, молодой человек! Вы посмотрите, у вас ожоги на руке, так? И вы не нашли ничего лучшего, чем перевязать их рабочей изолентой?

– У меня не было времени что-то делать с ними.

– Вам, друг мой, простите за дерзость, стоило обработать руку!

– Это не простые ожоги. И я не знаю, что именно с ней делать. Медикаментов у меня дома нет.

– Я знаю, что не простые! Это не освобождает вас от того, чтобы получить возможность загнать инфекцию от этой дряни! Вы, простите за дерзость, должны дать мне слово, что обязательно сходите к профессиональному врачу, как только уладите самые важные дела в городе!

Наконец, бедняга попала в салон, и, шатаясь, поковыляла в самый его конец. Люди перед ней немного сжимались и двигались, а когда опасность миновала, возвращались на прежние места и положения. Из под её обвисших кусков материи, нацепленных сверху, доносились непонятные и приглушённые звуки.

– Дама теперь путешествует исключительно одна! – сказал старик, кивая своей большой головой, как для такого хилого человека, на неё.

– А была когда-то не одна?

– Да, мой друг, с ней путешествовала мать её.

– Почему же тогда она одна?

– Осмелюсь сказать, молодой человек, что мать заболела! Никто не знает на самом деле, как оно было, но я думаю, друг мой – как же ещё, ежели не заболела и не померла? Ха, она, верно, единственная контролировала свою дочь! Были у неё и сыновья, прекрасные мужчины, осмелюсь сказать! Не в пример нынешнему поколению..

Я вновь почувствовал неприязнь к надоедливому спутнику.

– ... но, к сожалению, подохли! Осмелюсь сказать, простите за дерзость, так и надо этим негодяям!

– Вы же сказали, что они были прекрасными людьми?

– Молодой человек, простите за дерзость, но вы меня оскорбляете! Если вы настолько сомневаетесь в справедливости сказанного мною, то тогда до самого города можете помолчать, мой надоедливый друг!

Не знаю почему, но у меня возникли мысли, что "Тифозную Милу" будут буквально выталкивать на ходу из автобуса, ибо она не пожелает выйти добровольно. Мне казалось, что она хочет добраться до города, но другие не слишком уж и желают этого. Однако, я не в первый раз ошибался. Я услышал, как сзади меня откинувшийся на спинку сиденья старик прошептал "а вот и карантинная полоса". Автобус остановился, за дверью виднелась редкая полоса убогих голых деревьев. Мила спрыгнула, и направилась назад, туда, откуда мы приехали. Сразу за ней душный салон покинули ещё двое мужчин, но они пошли прямо по горизонтали, вдоль карантинной полосы. Дороги или хотя бы обычной тропинки там не было, и даже из далека было заметно, как они высоко делают шаги, обходя валяющиеся булыжники и отвратительные кучки разнообразного мусора.

До самого города ехали молча, мой спутник не проронил ни слова, да и никто вообще не обратил на меня пристального внимания. Наконец начали мелькать жилые дома, перемешанные с частными покинутыми особняками. На улицах никого не было. Особо чётко и внимательно я ничего рассмотреть не успел. Старик сзади меня поднялся, и держась за согнутые и поломанные поручни, подошёл к двери, перегородив весь вид.

– Друг мой, вы так всё проспите! Мы сейчас выходим с вами.

Я тоже встал, схватившись, чтобы не упасть, и напряжённо думал, долго ли нам ещё ехать. Остановка не заставила себя ждать, и водитель поторопил меня:

– Выходи давай, чего стоишь?!

Я спрыгнул, и последовал за стариком. На улицах вокруг меня не было никого, мы были абсолютно одни в полной тишине, нарушаемой гулом отдаляющегося автобуса. Ни один из домов не достигал в высоту хотя бы четырёх этажей, все ниже этой отметки. Лишь вдалеке маячил торговый центр, казавшийся тут неуместным, и башня радиостанции, обваливаемая волнами зелени деревьев городского парка. Безлюдность только выразительнее подчёркивала то, что фактически все здания окрашены в скучный серый цвет, и сливались с почти не отличавшемся небом. На его мрачном театре не виднелись белые облака – одна хватка воздуха железными тёмными тучами. Отсутствие признаков жизни и наполнение каждой мелочи сводящим с ума одиночеством сводила с ума.

– Простите за дерзость, осмелюсь спросить, куда вы намерены держать свой путь сейчас, друг мой? – старик даже не повернулся ко мне лицом, продолжая шагать в неизвестном мне направлении.

– Я не знаю, не думал.

– Так решайте же, молодой человек.

– Ну, мне, наверное, стоит найти место, где я бы имел возможность спокойно изучить карту... и решить, как действовать дальше.

– Разумно, друг мой! Ну, спокойствие тут всегда, уж поверьте мне.

– А куда вы направляетесь?

– Я пойду к себе домой, друг мой, – он внезапно остановился. – Меня семья заждалась уж... А знаете что?

– Что?

– Приходите ко мне на ужин через три дня! Как вам эта идея?

Он взял у меня книгу из рук, взял какую-то карту, и достал из кармана своего пиджака ручку. Затем что-то навёл и написал.

– Вот я вам показал мой дом. Умеете картой пользоваться, молодой человек? Для этого много ума не нужно!

Я мог спокойно впадать в кому.

– Почему же вы тогда говорили в автобусе мне, что...

– Знаете, друг мой, – перебил он, – вы достаточно наглый и самоуверенный молодой человек! И, не стану скрывать, это хорошая черта для человека! Поэтому приходите, я познакомлю вас с моей семьёй! Моя дочь и так долго ждёт вас!

– Она знает меня?

– Конечно же! Я ей столько всего о вас рассказывал!

Рот открылся сам по себе.

– Когда вы успели?

– Я рассказывал ей о вас ещё, как помню, недели две назад. Но, друг мой, простите за дерзость, осмелюсь сообщить вам мою точку скромного зрения! – он перевёл хриплый голос до шепота – Она ожидает вас намного дольше! Дольше, чем вы можете себе представить! Вы же тогда, когда она начала мечтать о вас, ещё и не успели родиться!

Старик вручил мне карты назад, кинув ручку во внутренний карман.

– Да будет вам, друг мой! Чего вы волнуетесь, молодой человек? Простите за дерзость, осмелюсь сказать, что вам не хватает наглости и самоуверенности!

Я хотел сказать ему, что тогда он оговорился. В третий или четвёртый раз. Но он быстро добавил:

– И не смейте спорить со мной или возражать! Коли вы уж скоро станете частью нашего семейства, то запомните, что с главой его не велено спорить! – и старик дружески похлопал меня по плечу, широко улыбаясь. Развернулся, и зашагал прочь.

– Спросите у кого-нибудь, что здесь и как! И не забудьте сходить к врачу, вы мне пообещали! Жду через три дня!

Улицы были заполнены туманом, окружавшем человека на определённо длине – за радиус около десяти метров белая пелена не смела ступать. Голос слышался уже из неоткуда. Я засмеялся про себя, что, мол, старик забыл уточнить, у кого же мне спрашивать – кругом пустота.

И мне пришлось идти в никуда. Я решил пойти в парк, и там отдохнуть на скамейке. Парк, с его величественностью и чрезмерной хорошей наблюдаемостью, мог послужить походным пунктом и без карты. Однако не смотря на то, что я собственными глазами видел выглядывающие из осевшего на землю тумана остроконечные верхушки, я всё же по записям нашёл кратчайший путь, и преодолел его за какие-то десять минут. А уж в самом парке мне без карты не получится обойтись – он представляет собой сквер огромнейших размеров, природа схожая да и ещё из-за белой стены ничего не разглядеть. На пару мгновений я серьёзно пожалел о том, что у меня хватило ума сделать его настолько большим. Конечно, при других обстоятельствах эти мысли никогда не посетили меня, но сейчас в городе я только первый раз, и тратить время на прохождение дебрей городской зелени не было ни малейшего желания, тем более я понятия не имел, сколько именно времени мне уделено до того момента, когда я очнусь у себя дома.

Наконец, я отыскал длинную и просторную скамейку почти в самом центре парка, возле меня находился неработающий, сгнивший и разломанный на цементные куски неработающий фонтан, являющийся центром этих миниатюрных джунглей. Его, собственно, я не узрел, но знал по уродливому и неаккуратному рисунку – карикатуре, что он представлял собой невысокий холм, на который взбирались маленькие ангелочки, кудрявые и румяные, со слезами на больших выразительных глазах, олицетворяющие слуг Люцифера, падших с ним бок об бок. Они, кинутые богом и изувеченные армиями небес, держали каждый по флагу обеими руками. Это, по задумке, картина борьбы за Землю, и показывает она то, что за неё сражаются лишь демоны, а раю до неё дел уж и подавно нет.

Фонтан был в форме сердца, подчёркивающей его местонахождение. Я уютно устроился на скамейке, сев по-турецки, и разложил перед собой карты. Если мне через три дня идти на обед, стало быть, завтра начнётся отсчёт тех трёх дней, так, кажется он сказал? Или не говорил? Про это он забыл упомянуть! Как по-моему, отсчёт начинается сегодня... Тогда у меня есть сегодня, завтра, и послезавтра, в послепослезавтра мне идти на званный обед, или ужин. Или завтрак? Так или иначе, мне стоит сходить к врачу, разобраться с моей рукой, может быть, узнать, что это за странные ожоги, коли я уж обещал.

Кажется, было бы вполне неплохо посвятить этому сегодня, времени это много не займёт, и много у меня и не осталось. Я быстро постарался найти госпиталь, вспомнив как долго я его проектировал, когда внезапно из тумана начала проявляться нелепая и нескладная широкоплечая фигура мужчины с метлой в руках. Я увидел, что облачён он в короткие для него штаны из под костюма серого цвета, но пиджака на нём не было. Белая рубаха, с парой коричневых пятен, закатанные рукава и жилет фиолетового, с мелкими красными пуговицами. На голове он носил шапку, что выглядело довольно странно и более чем непривычно.

– Приветствую вас!

– Да, здравствуйте...

– Не позволите ли сказать, кто вы такой?

– Я приезжий.

– А, – он искренне усмехнулся, – вы тот самый Гость!

Я пожал плечами.

– Может быть, право, не знаю, что же вам ответить.

– А, тогда, вы, может быть, вы тот самый Незнакомец?

– Может быть, – сказал я и начал собирать карты в книгу, – А вы кто?

– Я? – мой собеседник погладил свой жилет, – Я тут Смотритель парка!

– Вы охранник?

– Формально, нет! Но, это входит в список моих многочисленных функций. Я присматриваю за парком! И убираю его. И, кстати, будьте так добры, уберите ноги со скамейки, пожалуйста! Тут люди сидят.

– О, извините. А где эти люди?

– Вы их можете не замечать, они в тумане, – он оглянулся вокруг.

– Почему же я их не слышу?

– Ха, если бы я знал! Не хотите, вот и всё объяснение, незнакомец!

– А... – я растеряно поднялся со своего места.

– Да, представьте, в тумане вы их не увидите. Всё накрыло, всё в белом.

– Они не видны из-за тумана, – механически повторил я.

– Это не значит, что их нет.

– Но они же невидны не просто так!

– Это не значит, что они незначительны.

– Вы думаете? Вы так считаете?

Он начал звонко смеяться.

– И вы должны уважать остальных! Пусть сразу вы их не увидите всех. Вот я и попросил вас убрать ноги, там же может кто-то сидеть!

– Кто-то из тумана?

– Вам же не понравилось бы, если бы на место, на котором вы потом решите отдохнуть, кто-то другой положил свои ноги?!

– Это глупо, – ответил я, крепче сжимая книгу.

Смотритель опустил метлу, и начал мести землю под скамейкой, и с таким видом, как будто бы там намусорил именно я.

– А вы не знаете случайно, кто разрушил фонтан? – спросил я.

– Почему же разрушил? Фонтан ангелов всё ещё стоит?

– Почему вы называете их ангелами? Они приспешники Сатаны.

– Фонтан не разрушен, он просто ранен, – сказал Смотритель парка.

– А кто его разрушил тогда?

– Никто! Это композиция такая. Борьба за изломанное уродство.

Я старался как можно легче вздохнуть, изобразив понимание на своём лице.

– А вы видели его, незнакомец?

– Кого?

– Фонтан?

– Нет, не видел. Но я знаю, что он прямо возле нас.

– Да, вы правы! Откуда вы это узнали? Вы познакомились с кем-то, кто вам поведал это?

– Нет, у меня есть карты, – я повертел в воздухе книгой.

– О, у вас есть карты!

– Самого фонтана я не видел.

– Мой вам совет, проходите мимо! Я же надеюсь, что это сооружение съест туман и унесёт в небытиё.

– Почему? – я удивился, – Разве он некрасив?

– О, он прекрасен, – собеседник оторвался от работы.

– Почему же тогда вы желаете ему такой участи?

– Из-за его смысла, из-за его значения! Знаете, не всем приятно, когда скульптор указывает его недостатки! Я отношусь к этому числу, если честно.

– Да, но если замечание сделано доброжелателем? Или другом?

– Ну, знаете ли... – разочаровано протянул он, – Что же вы собираетесь делать дальше?

– Я пообещал сходить к врачу одному человеку, с которым познакомился по пути сюда, по пути в город.

– Да? Что у вас?

– Я обжог руку!

– О, больно, наверное, – Смотритель покачал головой.

– Ну, да! Я пойду сейчас. – протянул я в ответ.

– Да, карта у вас есть, доберётесь без затруднений...

– Да, спасибо вам за разговор.

– Мне также приятно было, заходите ещё, если захотите! Уж совсем скоро это будет!

Я как можно быстрее скрылся в толпе. Раз уж в тумане есть люди, то почему бы и не предположить, что их там много? И они все толпятся? Смотритель не должен был даже надеяться, что я последую его совету. Я должен, наверное должен, увидеть этот фонтан. Некоторое время я кинул на его поиски, осторожно побродив вдоль того участка, где, по моему мнению располагалась скамейка, на которой я сидел только что. Около неё и стояла та мрачная композиция, которая уродливо запечатлена рисунком на моих картах. И, наконец, я таки отыскал его. Он именно такой, каким я его запечатлел собственной рукой, но, естественно, настоящий, реальный и не такой смешной и нелепый. В его гладких, нежных изгибах и чертах, соприкасающихся с чрезмерной грубостью и шокирующей силой наводимого на подсознание ужаса явно чувствовались тщательно скрываемые проблески угасающего, как жизнь в чашах времени, трагизма и неизлечимой печали. Понятно, что Смотритель парка был прав, я чуть ли не плакал, глядя на всё это.

Одно, чего я не знал – это что именно и как делает эту скульптуру фонтаном. Как оказалось, источник протекания воды просто так заметить не удалось бы – длинная трубочка, торчащая из земли вертикально. Из неё, в форме кувшина, и лилась зеркально чистая вода. Повторюсь, её не было видно. Жидкость плыла по холме, между ногами дерущихся ангелов, вниз, к огранённому невысокой стенкой бассейну, где воду вновь через трубы поднималась вверх. Кольцеобразное сердце не имело в своей превосходной и лишённой недостатков структуре трещин или дыр, такое разрушенное состояние принимало исключительно само действо, благодаря чему все водные массы сохраняли быстрое размерное движение не выливаясь за пределы конструкции, на бетонный тротуар, по краям разбитый красивым рисованным розовым мелом камнем. На широких просторных тропах лежала щебень, непрерывно хрустящая и ездящая под неуверенно шагающими ногами путников, скрытых в тумане. Теперь я начал слышать их торопливые шаги по выдающей их звуками небольших путешествий дороге, а иногда до моих отмороженных, несмотря на довольно приятную морозную погоду, ушей долетали обрывки их голосов из громких бесед и разговоров.

Сзади меня, бесшумно ступая, подошёл Смотритель парка, держа метлу в своих руках в воздухе, так, чтобы она не достигала концами изогнутых торчащих прутьев земли. Он сказал:

– Решились посмотреть, незнакомец? Вопреки моим уверениям вы всё же решили увидеть его своими глазами, не посягая на мнение других, их россказни и басни!

– Почему вы так говорите?

– Да ладно уж, не делайте вид, будто ничего не знаете!

– О чём вы?

– Ну, о фонтане!

– О чём вы говорите?

– Я говорю о том, незнакомец, что вы никогда не узнаете, что же представляет из себя что-либо из рассказов других! Вам обязательно, непременно нужно увидеть всё своими глазами!

– Вы неправы, – сказал я и отвернулся.

А Смотритель улыбнулся, ловя мой взгляд, убегающий от него.

– В чём же я неправ, позвольте сказать мне, незнакомец?

– Ну, если бы мне описал его любимый и дорогой человек, то я бы поверил!

– Тогда забудьте, немедленно забудьте, что вы только что увидели!

Я крепко – крепко сжал глаза, и начал отходить назад, к ещё одной скамейке, но значительно меньшей, чем та, на которой я отдыхал ранее. Эта предназначалась только для двух людей, только два места. Я сел со всё ещё закрытыми глазами, не сделав даже самой мелочной щели.

– Вы закрыли глаза, незнакомец?

– Да...

– Забывайте эту картину, выкиньте из ума фонтан Разочарований.

Я отметил про себя, что не знал, что он называется так.

– И забудьте его! – я слышал возле тёплый, почти меховой голос Смотрителя парка.

– Хорошо.

– Найдите того, кто будет скрашивать ваше одиночество всегда!

– Хорошо.

– И приходите с ним на фонтан Разочарований.

– Хорошо.

– Спасибо...

– Мне можно открывать глаза?

– Ни в коем случае! Я выведу вас из парка, и вы пойдёте в больницу, как и пообещали вашему спутнику в автобусе, доставившем вас в этот призрачный город.

Смотритель взял меня под руку, ухватившись за мой локоть. Он помог мне встать на ноги, и такой странной процессией мы зашевелились по туманным дорогам парка, которых я не видел; но полностью доверял своему поводырю.

– Хотите, я расскажу вам одну очень занятную историю?

Я кивнул.

– Незнакомец, это интереснейшая история, поверьте мне! Вам она обязательно понравится, вот увидите!

Он поддерживал меня, наводил на нужную дорогу. Он ходит тут без карты, следовательно, и дорогу знает прекрасно, даже в тумане.

– Так вот, история, бишь... Был, когда-то давно, в канувшие золотые времена в одной стране, той, которая послужила прототипом первого мирового государства, жил-был замечательнейший гражданин.

– И чем же именно он был замечателен?

– И этот самый человек пошёл, в один пасмурный день, к ремесленнику. Знаете, незнакомец, тогда домов, какими мы понимаем их сейчас, не было. Тогда у богатых жителей были дворцы, у полководцев замки, учёные и астрономы жили в башнях, люди среднего заработка обитали в хижинах, а бедняки в лачугах. Этот замечательный гражданин имел в своём владении хорошую хижину, в ремесленник проживал в обычной лачуге.

Я усмехнулся. Смотритель спросил:

– Почему вам смешно, незнакомец?

– Это глупо.

– Что, простите спросить?

– Почему вы стали рассказывать мне про дома?

– Человек этот пришёл к ремесленнику, – продолжил он, – и, как случается, умер.

Я с трудом сдержался, чтобы не упасть в неконтролируемых приступах смеха и веселья. Настроение, правда, не улучшилось и не поднялось, и это нравилось мне ещё больше. Я во второй раз за сегодня почувствовал, с того времени, когда я ждал автобуса на остановке, что безумно счастлив.

– Он упал прямо посреди лачуги, как только вошёл, в коридоре! Представляете?

– И что? – спросил я.

– Ремесленник, по правилам того времени, закрыл свежий труп дома, и направился прямиком в дом погибшего, чтобы известить о случившемся горе его семью.

– У этого замечательного гражданина была семья?

– Да, красавица-жена, и трое детишек, двое девочек и подрастающий мужчина. Семья, к слову, у них была дружная...

– А это у чему?

– Это, про фонтан...

– И что ремесленник?

– А что ремесленник? Он известил, как и собирался, родственников, и остальных жителей города, и к концу дня все стали об этом знать.

– И что же?

– Будь терпеливее, мой друг. К этому самому времени, когда в городе объявили траур, появился незнакомец.

– Гость? – переспросил я.

– Это возвращает нас к нашей ситуации.

– То есть?

– Ну, у меня был выбор. Я мог называть тебя либо Гостем, либо Незнакомцем.

– И вы выбрали последнее.

– Как видишь, незнакомец. Так же было и тогда – незнакомец пришёл в город, и сказал что видел кое-кого на пути в город.

– Кого же?

– Того самого замечательного гражданина, который умер в лачуге у ремесленника!

– И что? – горький комок подступил к моему горлу, в голову приходили не самые приятные и обостряющие мысли.

– А то, незнакомец, что я бы настоятельно не советовал ходить к вам к вашему новому другу, которого вы встретили в автобусе. Понимаете, о чём я? – спросил Смотритель.

– Более чем, – ответил я, – но что в этом плохого?

– То, что вас хотят взять в это семейство. То, что вас там ждут и любят. То, что вас хотят взять в семейство прекрасного гражданина, лежащего мёртвым в лачуге у ремесленника.

Меня буквально распирало от счастья, в душе я летал, но наяву держал обыкновенный скучный вид, и это сводило меня с ума.

– Вот, а когда же всё семейство, ремесленник, и пару представителей власти в городе достигли места, где находился труп, то они его там, естественно, не нашли.

– Труп не нашли?

– Нет, его не было! Я же сказал, что незнакомец видел погибшего по пути в город.

– И что случилось потом?

– Ну, погибшего не смогли похоронить как следует...

– Значит, он всё – таки погиб?

– Умер, да он умер, – ответил собеседник, загадочно прыснув.

– А почему вы смеётесь?

– Да, теперь моя очередь смеяться!

– И почему же?!

– Знаете, вы далеко не первый, кому я рассказываю эту историю, и, по видимому, далеко не последний! Не исключено даже, что сразу после вас найдутся желающие послушать меня...

– Сегодня?

– Неправильный вопрос, незнакомец! Сегодня в этом городе всегда...

– Почему?

– Потому что жить нужно сегодняшним днём, а не прошлым или неясным и невидным будущем...

– Почему вы смеялись?

– Из всего этого огромного количества людей, которые имели возможность выслушать меня...

– Счастье!

– Вы мне льстите... из всех этих людей вы единственный, кто усомнился в смерти замечательного мёртвого гражданина!

Я улыбнулся, по-прежнему не разжимая железной хватки закрытых мною глаз.

– И что?

– А вы не видите?

– Что не вижу?

– Вам следует остаться, – проговорил он.

– И что?

– Ну, именно поэтому вы пойдёте на обед к вашему новому другу!

– Вы думаете, мне не стоит пойти?

– Вам следовало бы остаться. Мы пришли, открывайте ваши глаза.

Я наконец увидел дневной свет, пусть даже такой серый и неприветливый, я был безумно рад ему, и как никогда.

– А вас мне можно называть моим другом?

– Конечно, я ваш друг. Заходите ещё, друг!

– Я обязательно приду, честно!

– Хорошо! Только приходите не сами.

– Обязательно приду! Не сам, обещаю!

– Ха, прежде чем кидаться обещаниями, выполните предыдущее! Вам стоит посетить городского врача! Ваша рука выглядит не слишком обнадёживающе...

– А кто этот врач?

– Думаю, у вас есть карта госпиталя! Там и находится Доктор!

– А какой он, этот Доктор?

– Он очень умный и мудрый! И добрый! Может, он не такой впечатляющий и эффектный, как ваш спутник с автобуса, но на самом деле Доктор действительно лучший на деле! Просто он очень скромный.

– О, это, должно быть, делает его ещё прекраснее!

– Вы правы, друг мой.

– Позвольте спросить...

– Я слушаю.

– Что случилось потом?

– Потом?

– Ну, эта история, которую вы мне рассказывали, что случилось потом?

– Через семь лет этого мёртвого человека видели на заброшенных полях битв по всей Европе и Азии. Пару раз он, как стервятник, появлялся и перед началом самых кровопролитных сражений, его появление непременно влекло беду за собой.

– А что же тогда незнакомец?

– Прошу прощения?

– Ну, если появление этого мертвеца, который при жизни был замечательным гражданином, предзнаменовало беду, то пострадать от злого рока должен был и незнакомец, который первым сообщил, что видел якобы усопшего.

– Он не якобы усопший, тот человек действительно мёртв!

– Откуда вы знаете?

Смотритель парка прищурил глаз и медленно, членораздельно подбирая слова сказал:

– Он ваш дальний родственник.

– Как так?!

– Дитя четы ворона и мертвеца, путешествующего по крови солдат! Вам стоит уходить отсюда! Не появляйтесь здесь больше никогда! Вам здесь не место!

Его голос перешёл на крик, и пока он силой выпроводил меня за пределы ворот, то прошептал под самое ухо:

– А ещё через 350 лет он появился и в столице. Он потребовал поставить памятник среди зелёных благоуханий семи приспешникам Люцифера, падшим ангелам, ведущих междоусобицы за разделения нашего мира! А из памятника этого текла бы кровь земли, мёртвая вода холодного и непосвященного! Ваш прадед сказал, что он получил это приказание от самого дьявола, когда сопровождал того в ад, царство мучений и огня, в облике ворона. Тогда и появился весь ваш род! Ваш предок заставил жителей этого города поставить фонтан Разочарований, повергнув его во мрак на вечность. А сейчас здесь появились и вы ещё! Умоляю вас, не смейте приходить сюда больше сам! Не будьте одиноки, тогда я снова приму вас в парк, и будет вам прощение! Идите же, друг, карты у вас есть.

Я постоял в замешательстве пару минут, и направился по чертежам в больницу. Я проходил по безлюдным, в некоторых случаях почти одинаковых улицах, специально избегая своим маршрутом мест, имеющих шанс заинтересовать моё внимание, решив,

что посмотрю их в следующий раз. На огромном входе в госпиталь, на решётке

увенчанной остроконечными пиками висела деревянная табличка, на которой ножом вырезали кривую надпись "ГОСПИТАЛЬ НЕ РАБОТАЕТ, ПРИХОДИТЕ ЗАВТРА", что выглядело более, чем просто странно. В больнице, кажется, не может быть выходных, и если ещё она единственная в городе, то это точно.

Я зашагал назад, и с пол часа тупо бродил по городу, опять же, не заходя на занимательную территорию, припрятав всё для более удобного и длительного знакомства с городом. Я ходил по серым проспектам и тротуарам, вглядываясь в даль однообразных потоков вечного тумана, думал, сколько же времени осталось до того, пока я не проснусь весь мокрый от пота в своей единственной комнате, с моей искалеченной рукой, устало уснувший на диване. Надо же, размышлял я, так недолго, а уже успел влюбиться.

Может быть, всё дело не в том, что я не попал на приём к Доктору, как обещал одному своему новому знакомому. Может, дело в том, что я пропустил неприметную табличку, когда ехал в город, с потёртой грязной надписью на ней

"МЕСТО ЗАТЕРЯНО". Этот сумасшедший из парка сказал, что все мои родственники вороны, а я заметил, что никак не получается вспомнить лица семьи, родителей. Я продолжал греть себя тем, что мы просто плохо ладим, а не что они каждый день кружат над моим балконом.

Да, скорее всего, так оно и есть.