Записки провинциального редактора. 2008 год с переходом на 2009

 

Купить в журнале за май 2017 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 6 часов | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

1 марта

 

Как ни послушаешь, как их раньше называли, мастеров искусств, так услышишь жалостные стоны, как их притесняли, мешали им творчески резвиться при Советской власти идеологические ежовые рукавицы. А по-моему, так они просто зажрались. Ничего в жизни тяжелее пера или дирижёрской палочки в руках не держали и при этом сладко ели и долго спали, а теперь ещё и, как любимая кошка иногда, пытаются царапнуть руку им дающую. Некрасиво, очень некрасиво они поступают. Ну так иначе и не пробились бы они в мастера искусств. Локтями нужно было пихаться ой-ей-ей и, наверное, нет такого, кто бы добился славы и успеха без подхалимажа и доносов на своих товарищей.

Нет, для больших талантов весь этот идеологический контроль – сказка для новобранцев. Идеологические рамки были, и достаточно жёсткие, только не было тех, кому они могли бы помешать, ибо их отлавливали на ранней стадии, порой жестоко и подло, и рассаживали по не очень приятным местам.

А вот что действительно мешало творчеству, так это бюрократизация и централизация всех сфер жизни, и искусства в том числе. Как пример, возьму переводчиков. В своё время была идея создать Союз переводчиков наподобие Союза писателей или композиторов и загнать в это стойло всех, кто даёт возможность импортным авторам говорить на родных языках народов СССР.

Маршак эту идею провалил, но провалил по форме, а не по факту. Вся переводная литература могла издаваться только в журнале «Иностранная литература» или в Издательстве иностранной литературы. Всё. А там были собраны переводчики, которые образовали замкнутую касту без какой-либо возможности проникнуть в неё со стороны. Таким образом поэты и писатели, которые и являются естественными проводниками иностранного влияния на родную литературу, были от неё отсечены как топором.

Это имело положительным аспект. В том смысле, что с этих профессиональных переводчиков требовали знания языка, и всякие неправильности и ошибки сурово карались, вплоть до отречения от должности и ссылки на педагогические соловки, сиречь в школу. Не можешь переводить – учи иностранному языку детишек в школах.

Но минусовая составляющая далеко перевешала этот аспект. Все эти переводчики были способны максимум на оттарабанивание правил грамматики иностранного языка и пользование словарями (но не их составление: за всё время Советской власти так ни одного оригинального словаря и не появилось, а лишь переиздавались и корректировались классические дореволюционные и довоенные, составленные теми же уцелевшими от эмиграции и вырубки дореволюционными профессорами).

Что же касается поэтической выдумки и фантазии, которые переводчику прозы нужны также, как и поэзии, то здесь был полный швах. Ну не попадали в эту среду талантливые в языковом отношении люди, а если и попадали, то за 5 лет обучения в институтах в них этот талант выжигали начисто. Канцеляристы, а не писатели. Оттого и писали Диккенс, Бальзак и Хемингуэй – все на одно лицо грамотным языком школьных сочинений.

Любопытный эпизод рассказали мне в разное время сразу два человека: Арвидас Сабонис (не путать со знаменитым баскетболистом) и Алишер Мирзаев. А переводили они оба на свои литовский и узбекский языки один Сарояна, другой Хемингуэя.

А переводить их было непросто, хотя писали американцы и на уровне знаний средней школы (как должны были знать имеющие аттестат, но как, конечно, они и не думали знать). Сароян тот шпарил в основном простыми предложениями с очень редкими сложными, но каждый раз к сказуемому прицеплял всякую модальщину: would, could, may be. Смысл предложения от этого не менялся, но этакий легкий флерок мягкого юмора как прозрачная паутина накрывал ткань рассказа. Он типа сказал, мне вроде как бы повезло, и вот поднялся какой-то ветер – ну примерно так я бы продемонстрировал грубо и приблизительно его стиль на русском языке.

А Хемингуэй тот шпарил рублеными фразами: я прийти; завтра, погода класс, тихая. Благо английский язык благодаря независимым инфинитивам и т. п. позволяет эту рубленость не выводить за рамки хорошего литературного языка. Любая из хемингуэевских фраз не выпирала бы из прозы ни Свифта, ни Теккерея, ни Голсуорси. Но если у них таких рубленых предложений встретишь одно на 20, а то и 30, то у Хемингуэя их чуть ли не половина, ну, может, треть. Это и придаёт ему своеобразие: мужик сказал как отрезал.

И надо же такому случиться, что обоих на русский переводил один и тот же переводчик Левенгук. Он потом еще и Джойса 8 главу пересказал. И каждый раз этот перевод был пусть толковым, но худосочным пересказом, что сошло бы для приключенческого жанра, где главное – события, но было совершенно неприемлемо для прозы, где сюжетом едва пахнет, а главное – стиль.

И вот Алишер и Арвидас на чём свет кляли Левенгука, показывая довольно-таки высокий уровень владения ненормативной лексикой русского языка.

– Вам-то что до его переводов?

– Ну да. На литовский и узбекский можно переводить только тех иностранных авторов, которые переведены на русский.

– Так вы переводите по-своему.

– Ага, попереводи тут. Редактор он что, будет сверять твой перевод, что ли, с английским текстом? Как бы не так. Сядет и будет строка в строку глядеть, как у нас на узбекском и литовском и как у Левенгука на русском. Запятая, двоеточие в сторону – и втык.

Уже в 1990-е годы я видел дискуссию переводчиков, где брызгал слюной как раз Левенгук. И, конечно, жаловался на идеологический контроль, который, оказывается, и этого хмыря сковывал по рукам и ногам.

– А сейчас что мешает переводчику?

И Левенгук не моргнув глазом отрезал:

– Маленькая зарплата.

Можно подумать, что если бы ему платили больше, то у него бы и талант сразу прорезался.

 

 

3 марта

 

Вдругорядь, как говаривали мои алтайские из деревни земляки, Наумыч – коренной москвич, воевал, потом учился в Баумановском училище. При этом был Сталинским стипендиатом. Это я вам скажу, не хры-хры. И в награду за всё это его отправили после института и аспирантуры поднимать село куда-то в Смоленскую область: была тогда такая фишка – самых энергичных и талантливых оправлять работать в село. Сколько это поломало судеб и карьер в 1950-е годы!

Наумыч не унывал, подготовил там в глухомани диссертацию, отдал её за московскую прописку, подготовил другую, потом защитил докторскую. Но карьера его не сложилась, так в вузе он и не сумел пристроиться. Хотя и стал замечательным специалистом-конструктором, начальником отдела, неплохо зарабатывал, мотался по заграничным командировкам, правда, в основном, на Кубу и в ГДР.

Тем удивительнее было обнаруживать у него чувство вины пред страной и народом. Его любимыми фильмами были «Ссора в Лукашах», «После свадьбы» и т. п., где молодой и энергичный положительный герой, презрев городские удобства и карьеру, отдаёт все свои силы подъёму села.

– Эх, – вздыхал Наумыч, – а я вот в своё время дезертировал. Если бы не жена...

Странно мне было слушать такое, очень странно. Его же потоптали, и он же ещё и чувствовал себе виноватым.

 

 

7 марта

 

Марксистско-ленинскую философию у нас преподавал Филиппов. Отличный мужик. Любил поспорить, давал молодым темы для размышлений. Был он, как и водится, строгим марксистом-ленинцем, но любил покопаться в истории философии, твёрдо настаивая, что нельзя вполне понять Маркса, не понимая Канта, Юма и Платона и иже с ними. А главное – Гегеля. И нет-нет да и подпускал на лекциях и занятиях гегелевского тумана.

Гегель был в его изложении прост и доступен, а главное жизненен благодаря его примерам.

– Что есть истина? – как-то с издёвкой спросил Пилат. Христа. Христос промолчал, хотя ответ очевиден сам собой: истина есть соответствие понятия о предмете самому предмету. Это всякому понятно. А вот что истина – это также и соответствие предмета понятию, многим кажется абракадаброй. А зря. Вот, например, о каком-нибудь человеке говорят, что он мудрец. А он только щеки надувает, типа молчи, дурак, за умного сочтешь, а принюхаться, так ничем мудрым от него и не разит, разве что перегаром.

И получается, что он не истинный мудрец. То есть он как раз и есть тот предмет, который не соответствует самому понятию о мудрости. Можно о таком шаромыжнике иметь правильное представление, но такое правильное представление ни на миллиметр не приблизит нас к истине, то есть к понятию мудрости.

Это рассуждение часто приходит мне на мысль, когда думаешь о нашей сегодняшней жизни. Сколько вокруг нас писателей, политиков, учёных, особенно экономистов и юристов с дипломами, которые никак не соответствуют понятиям об этих одушевлённых предметах. Возьмите нашего проректора по науке. Есть ли что-нибудь более далёкое, чем он и наука?

Долгое время он работал директором пивоваренного завода где-то в одном из алтайских районов. Пиво до его прихода было фирменной маркой этого района. За ним приезжали из Барнаула, из Казахстана – район этот был в той стороне, – из Новосибирска, короче, со всей Западной Сибири. Там он затеял ссору с женщиной, главным технологом.

Кто из них был прав, им и отвечать на том самом суде, куда, по представлениям христиан, нас всех после смерти доставят безо всякой повестки. Но в результате конфронтации женщина покинула завод, якобы сказав, что посмотрим, как вы без меня справитесь. На что директор ответил, что свято место пусто не бывает и что баба с возу – кобыле легче, а на эту должность только свистни, кандидатов набежит сотни.

Оказались правы оба. Пиво стало настоящей мочой, и теперь оно уже никакая не марка этого района. Но и завод, хотя и регулярно не выплачивал зарплату рабочим и сотрудникам, успешно приносил директору доходы, так что он купил всем своим детям квартиры в Москве, а сам построил себе роскошный дом в пойме Оби. На старость лет он решил найти более спокойное место, прикупил себе докторскую степень и оказался самым подходящим для нашего университета кандидатом на роль проректора по науке.

Помню, как мы готовили ему докторскую диссертацию: я, в частности, подыскивал библиографию. Он часто приходил к нам и пытался освоить компьютер. Куда там. Его пальцы, как колбаски, маленькие, толстенькие с трудом попадали на нужную клавишу, чтобы не задеть соседнюю.

Ему быстро здесь спроворили кафедру, что-то вроде «Безопасности и жизнедеятельности», и он быстро включился работать на благо университета. Быстренько сократил количество конференций и научных командировок, которые не приносили университету пользы, то есть не давали никаких финансовых поступлений, и сосредоточил своё усилие на тех направлениях, которые могли быть для университета полезны.

Главным из таких направлений было создание НПО – научно-производственных объединений. Одно из них, например, открытое как раз на месте классов свободного доступа к Интернету, где любой новоалтаец, житель городка небогатого, мог бесплатно приобщиться к мировой сети, открыто торговало масляными радиаторами. Торговля развивалось тем успешнее, что как НПО оно было освобождено от многих налогов и имело в своей деятельности массу льгот.

– Что в этом объединении научного и что производственного? – спросил я как-то в научном отделе.

– Как? Радиаторы-то новейшие, немецкие. Разве это не внедрение инновационных технологий?

Вот такой неистинный руководитель был у университетской науки.

Рассказал я как-то обо всём этом своему брату, офицеру. Мы посмеялись. И вдруг брат к моему разочарованию сказал:

– Вот ты тут смеёшься. А кто ты такой? Что ты можешь? Он-то проректор и в жизни состоялся, а ты хоть и корчишь из себя умного и знаешь разные иностранные языки, а сводишь концы с концами. Так что ещё нужно подумать, кто из вас неистинный.

 

 

11 марта

 

Вот ещё о странностях советского книжного дефицита.

В Москве, которая, в общем-то, снабжалась лучше, чем провинция, тоже был книжный голод, но в какой-то извращённой форме.

В Москве все обстояло иначе. Москва уже тогда была то ли ещё не Россией, то ли уже не Россией, по крайней мере – это отличие чувствовалось очень сильно. Во всём. Сам я в 1970-е заочно учился в Литературном институте, плюс постоянно курсировал в Москву или через Москву в командировочном режиме и поэтому разницу не просто видел, а ощущал почти физически. Не говоря уже о том, что в Москве жили мои родственники – и, слава богу, живут до сих пор – так что с Москвой был знаком не только фланированием по центральным проспектам и магазинам, но и на бытовом уровне.

Так вот, там эти литературно-художественные журналы и покупались, и, что самое главное, читались. Уже через час-два после открытия киоска тираж полностью расходился, а когда появлялись забойные вещи, то люди занимали очередь, чтобы не пропустить свежий номер какого-нибудь «Нового мира» или «Нашего современника» ещё за час-полтора до открытия киоска. Причем интерес проявлялся не только литературно-ориентированными людьми – а в Москве, в отличие от провинции, таких была масса, причём читали не только классику, но и тогдашнюю современную литературу – но и простые люди: инженеры, клерки, учителя. Мой дядя в течение многих лет выписывал многие журналы, особенно упомянутые «Новый мир» и «Наш современник», переплетал их и бережно хранил.

Однажды в Москве в то время я был на дне рождения у герл-френд своего приятеля. Баба как баба, нормальная простая русская тётка. Только работала в торговле, как и её подруги. На столе дефицитная икра и коньяк, а весь разговор исключительно вокруг темы «купи-продай». И вдруг одна из этих торгашек спрашивает меня:

– Что вы думаете о «Царь-рыбе»?

Да в задницу пусть эта «Царь-рыба» идёт вместе с её автором, – подумал я, а вслух сказал, что не читал. У той аж глаза округлились:

– Как, вы учитесь в Литературном институте, вроде культурный человек, а не читали «Царь-рыбу»?

За столом аж все разговоры прекратились, и все уставились на меня как на некое чудо-юдо.

И вот при таком интересе к советской литературе продажа этих журналов и подписка на них были в столице строго ограничены. Пару раз я даже выписывал их у себя и посылал номера Наумычу, который хранил их все ещё с довоенных времён, и для которого невозможность оформить подписку на очередной год была настоящей драмой.

Одна из таких посылок не дошла. Наумыч буквально рухнул со стула, как потом он мне рассказывал. То же мне драма! Пошёл я в киоск «Союзпечати»: у вас не завалялся номер «Нашего современника»? Киоскёрша достает откуда-то из-под прилавка:

– Да хоть все забирайте. Дерьма этого навалом.

Вот вам и иррациональность дефицита. Если москвичи долбанулись на всех этих распутиных, астафьевых, битовых, трифоновых (о! как они млели от бездарнейшего «Дом на набережной», набитого сплетнями о быте партноменклатуры – после её выхода почти целый год в Москве эта была неисчерпаемая тема разговоров), ради бога: отправляйте тиражи в Москву, может быть, в Ленинград, где они покупаются с руками и ногами. Зачем вы их шлёте в Сибирь, где они даром никому не нужны, где никто этих имён не слышал (я имею в виду даже не рабочих, а именно образованцев, т. н. интеллигенцию, которая была тогда, а сейчас и подавно, абсолютно глуха к литературе) и слышать не хотел, и где все эти журналы обречены были макулатуре.

Я до сих пор этого уразуметь не могу.

Кстати о литературной неразборчивости своих земляков пишу без малейшего местечкового бахвальства. Да и чем бахвалиться. Отсутствие у т. н. интеллигенции в провинции каких-либо духовных запросов, самоуткнутости в корыто? Стоят московского снобизма как два сапога пора.

 

 

12 марта

 

А еще Богданов учил нас иметь для критических работ – хоть рецензий, хоть статей – набор словесных клише, которые полезны не только Ухудшанскому, а любому писателю, и как вехи помогают наладить стилистический каркас будущей статьи. Такие клише он предлагал выбирать из тех книг, которые мы читаем. И даже однажды задал нам курсовую, где мы должны были представить подобные клише. Привожу некоторые из них. Скажу, что в своё время я удостоился похвалы от него за свою курсовую.

 

Структура статьи о писателях

 

Автор в системе литературы

Театральная жизнь этого периода неразрывно связана с деятельностью Богуславского

Краткие вехи биографии: жизненной и литературной

Сын бедного шляхтича, воспитанный варшавский Collegium Nobilum, затем королевский гвардеец, Богуславкий вопреки шляхетским предрассудкам выбрал профессию актёра

Литературная деятельность

В борьбе с сильной конкуренцией иностранных трупп он первым ставит национальные политические пьесы

Тематическая характеристика творчества

Это жанр Богуславский развивал и в собственном творчестве: комедиях и драмах

Отдельные произведения: жанрово-тематическая принадлежность

«Генрих VI на охоте» – сентиментальная мелодрама, где трудолюбие простых людей противопоставлено порочности господствующего класса

Художественные особенности: сюжет, система образов, стиль

сюжетом которой является битва крестьян с горцами. Среди представителей шляхты зрители увидели образы образумившегося Шергинского и непреклонного Гадульского

Язык

Герои выражаются красочным языком горцев

Восприятие современниками и потомками

Пьеса в тогдашних условиях имела большой общественный резонанс и была запрещена к постановке

 

Перечисление произведений

 

В «Нагих и мёртвых» реалистически описываются военные будни небольшого армейского подразделения. Конфликт между милитаристом-генералом Каммингсом и лейтенантом Хирном высвечивает основную тему творчества Мейлера: непримиримое противоречие между авторитаризмом и свободой личности.

Место действия «Оленьего парка» (The Deer Park, 1955) – курорт, где отдыхают голливудские магнаты, ведущие непрерывную борьбу за влияние.

В «Американской мечте» (The American Dream, 1965) Мейлер проникает в потаённый мир наваждений, преследующих американца: насилие, власть, богатство, секс.

«Почему мы во Вьетнаме?» (Why Are We in Vietnam?, 1967) – лишённый политики роман, рассказанный от лица диск-жокея.

«В Майами и осаде Чикаго» (1968) описываются съезды Республиканской и Демократической партий в 1968-м. «Армии ночи» (The Armies of the Night, 1968) – рассказ об участии писателя в марше на Пентагон в 1967-м, направленном против войны во Вьетнаме (Национальная книжная премия, 1968; Пулитцеровская премия, 1969).

Своё отношение к высадке американцев на Луне в 1969-м Мейлер высказал в «Огне на Луне» (Of a Fire on the Moon, 1971).

Биография актрисы Мэрилин Монро «Мэрилин» (1973) вызвала литературную полемику.

«Песнь палача» (The Executioner's Song, 1979) – документальный рассказ о жизни и смерти убийцы Гэри Гилмора (Пулитцеровская премия, 1980).

Атмосфера древнего Египта помогает писателю исследовать в «Стародавних вечерах» (Ancient Evenings, 1983) такие метафизические темы, как смерть и трансцендентные силы разума.

Мейлер написал также роман «Берег варваров» (Barbary Shore, 1951), «Крутые парни не танцуют» (Tough Guys Don't Dance, 1984) и «Призрак шлюхи» (Harlot's Ghost, 1991).

Эссе писателя собраны в сборниках «Самореклама» (Advertisements for Myself, 1959), «Бумаги президента» (The Presidential Papers, 1963) и «Каннибалы и христиане» (Cannibals and Christians, 1966).

 

Литературное направление

 

Круг действительности

Изображаемый в новой комедии, – это жизнь средней, наиболее аполитичной прослойки полисного общества

Характеристика социальной среды и идейной атмосферы

Это семьи с

- надёжным достатком

- твёрдой системой жизненных ценностей

- с устоявшимся образом жизни

Политика их не занимает, их отношение с людьми определяются не общностью идейных взглядов, а общностью душевных чувств

Их жизненное кредо: Основа гармонии для них – общежитие, всечеловеческое человеколюбие. Эта гармония лишь временами нарушается игрою природы или судьбы: природа может наделить человека неудачным характером, судьба – поставить его в неудачное жизненное положение, но и то и другое поправимо

Пограничная ситуация: Острее всего чувствуется такое нарушение равновесия в молодости, когда человек ещё не занял своего места в жизни,

Основной герой:

поэтому героем комедии, естественно, становится юноша, полем его деятельности – привольная жизнь досужей молодёжи, завязкой сюжета служат его любовные и денежные затруднения, развязкой – свадьба и обретение своего места в жизни

Персонажи

Отсюда состав действующих лиц новой комедии:

- пылкий юноша, кроткая девушка

- вокруг них – добрый друг, услужливый раб, ловкий парасит, обольстительная гетера, краснобай-повар

- против них – хвастливый соперник, чаще всего воин, сводник

- над ними – старые отцы и матери, то ворчливые, то сострадательные

Сюжетное обрамление

Отсюда же – характер интриги: главным становится преодоление препятствий к соединению влюблённых, материальные препятствия преодолеваются, когда удаётся добыть у родителей денег, а моральные исчезают, когда выясняется, что героиня – не рабыня, а свободная девушка, когда-то подкинутая, а теперь узнанная. Отсюда –

Идейная топика

бесчисленные сентенции о человеческой природе, о всесилии случая, о гармонии и мере, о поведении в той или иной жизненной ситуации

 

Жанр любовной лирики

 

Тематическое поле

У Тибулла и Проперция любовь дана статичнее, душевное состояние героя одно и то же, меняются лишь внешние его проявления

Образ возлюбленной

В центре творчества поэта стоит образ единственной возлюбленной госпожи. Иногда героиня – свободнорождённая женщина, иногда – профессиональная гетера

Круг персонажей

В первом случае герой ревнует её к мужу, равнодушному и строгому, во втором – к любовнику, который богат и поэтому владеет ею. Помощником героя может выступить служанка героини, врагом его выступает сводня, приводящая к ней новых любовников

Перипетии любви

Чтобы проникнуть к подруге, герой должен преодолеть препятствия: обмануть сторожей, заставить замолчать собак и т. п.; он обращается к её двери, моля открываться лишь для него, и дверь жалуется ему на других любовников

Переживания

Любовь приносит герою вечные муки, так как он никогда не уверен в верности подруги; он разоряется, чтобы привлечь её подарками, он молит Венеру и Амура наградить его за верное служение и наказать её за измены; он чахнет от любви, ждёт смерти и сам сочиняет себе эпитафию.

Временами он пытается сбросить гнёт любви, забыться вином, найти утешение в новом увлечении, но он сам понимает, что эти попытки тщетны, и свою любовь он не променяет ни за что.

Зато любовь ему дарит поэтическое вдохновение и возносит его в сонм тех певцов, чьи творения будут читаться, пока жива на земле любовь

Идеологическая подлога

Таким образом, любовь становится исключительным содержанием жизни и поэзии элегиков. Это связная жизненная программа, и поэт выступает её пророком, обращаясь с пожеланиями к друзьям, застигнутым любовью.

В основе этой программы – неприятие мира, правда, не социально-политическое, а моральное. Мир – это алчность и роскошь, а пороки губят чистую любовь, делают героиню продажной, героя же разоряют на подарки.

Мечта поэта – древний золотой век с его чистотой и простотой нравов

 

 

14 марта

 

Нравилась мне работа редактора. Гораздо более – в книжном краевом издательстве, чем университетском. В университете все сплошь учёные, люди недалёкие, скучные, а если умные, и даже очень, то все умные как-то на один манер. А вот в книжном издательстве с кем только не приходилось встречаться. Если бы не обязанность возвращать отклонённые рукописи, я бы оттартанил их себе домой и сейчас бы много чего интересного мог бы выудить из них для назидания потомству и роду человеческому.

Из каких только сфер с авторами мне не приходилось работать. Я всегда внимательно читал рукописи, чаще всего скучные и бездарные, а потом беседовал с автором, что было, когда его удавалось разговорить интересно и захватывающе. В своё время я был издателем книги по водному туризму. Оказывается, на Алтае, аккурат где Обь делает разворот на 90 градусов от восточно-западного до юго-северного направления, река разливается почти что в озеро, потому что течение за счет ширины ослабевает, как больной, на три километра шириной.

Это место не место, а мечта всех серфингистов, которые любят там бороздить в меньшей степени водные, а в гораздо большей ледовые просторы. Гоняют они там со страшной скоростью, типа кто больше. Парадокс состоит в том, что по ветру быстрее, чем со скоростью ветра, ты двигаться никак не можешь. А против ветра, при правильной постановке парусов, за счёт одной из векторных составляющих – пожалуйста. У кого на сколько хватит сил.

Обычно ходят под углом в 120, реже 135 градусов. Но наиболее прыткие держат направление и 150 градусов, а самые отчаянные, и 165. Но здесь вторая векторная составляющая с такой силой разворачивает яхту, что нужно обладать железными мускулами, чтобы нестись навстречу ветру со скоростью экспресса, удерживая рвущие вразворот тросы. Соревнование шло не кто быстрее, а кто дальше и дольше удержит направление.

Другой автор – там их было 5 или 6: яхтсмены, серфингисты, байдарочники, плотогоны – любил сплавляться на плотах. Он неплохо зарабатывал, сопровождая водных туристов по Бии от Телецкого озера до Бийска. Бия – река широкая, спокойная, но в середине прерывается порогами, не очень сложными для профессионалов, но для любителей достаточно нерводробительными. А потом снова спокойная, плавают лодки, моторки и даже катера.

И вот однажды они прошли пороги, расслабились, развалились на плоту, грело солнышко, загорали, берега красивые и разнообразные: один равнина, а другой – горы под 200 метров, да не над уровнем моря, а от Бии высотой. И вдруг – трах, тарарах, плот кувырком, а они все в воде – напоролись на пороги. Всё потеряли, кроме чести. Да и та вышла подмоченной. Рассказчик как-никак был инструктором, и не должен был расслабляться ни на минуту, до самого конца – река она ведь разгильдяйства, как и дорога, не терпит.

– Ну чёрт возьми. Я же этот участок проходил десятки раз, знаю его как улицу, где живу. Откуда там взялись пороги? Ума не приложу. Я и после этого несколько раз снова ходил по этому маршруту, и никаких порогов не видел.

 

 

15 марта

 

На мартовские праздники произошло событие столь же удивительное, сколь и невероятное. Не стало нового ректора. Он замёрз на улице. Пьяный, однозначно утверждают все, хотя в его крови было найдено совсем чуть-чуть алкоголя и официальный вердикт гласит, что имел место сердечный приступ.

Удивительного и невероятного же было, что замёрз он ещё в светлое время дня, причём буквально в 133 метрах (промерил по карте в Интернете) от университета, можно сказать, в центре нашего города, где наверняка мимо него, лежащего, прошел не один студент или преподаватель. Да и город наш не такой большой, чтобы нашёлся хоть один человек, который бы не узнал ректора (правда, он мог лежать навзничь).

Так и напрашивается на уста морализирование по поводу того, кто презирал людей и получил от них в отместку. Хотя подобное могло, увы, случиться и с достойным человеком.

 

 

16 марта, воскресенье

 

Ещё на выходе из юности в мужество я наткнулся тогда на афоризмы Флобера. Когда он писал их, ему было столько же лет, сколько и мне-читателю. Афоризмы так себе и по отсутствию какой-то особой глубины мысли, и по неприсутствию формальных затей. Их интерес был совсем в другом. Будущий писатель на заре своего поприща в ясных и простых предложениях, не стесняясь банальностей, высказывает свои мысли о жизни.

Наверное, каждому, и не только писателю, было бы полезно проделать подобные манипуляции со своими взглядами. Люди часто хорохорятся своим мнением, даже не подозревая, в чём оно состоит. Иначе бы не получилось так, что каждый второй у нас одновременно коммунист, православный и русский националист. Хотя вроде бы коммунистические взгляды предполагают атеизм, а христианство несовместимо с национальной ограниченностью.

Я выписал себе в тетрадку тогда эти афоризмы, а напротив каждому флоберовскому противопоставил или уточнил свой, и сейчас рискую привести этот список, сохраняя нумерацию афоризмов, как они шли у Флобера. Привожу только свои варианты.

1. Нравственное чувство. Неизбежно, что человек безнравственный – внутренне опустошённый

2. Всё, что произошло, произошло закономерно, но всегда был возможен выбор

4. Обманутое доверие – самое страшное из преступлений. Как и предательство

6. Человек никогда не может чувствовать себя безупречным, разве лишь дебилы. Отсюда успех в бизнесе и политике

7. Большинство людей глупы. Люди, я любил вас, будьте бдительны

9. Человеческая история – фарс, но фарс переполненный кровью

10. Есть ли в жизни смысл? Не в жизни отдельного человека, а в жизни, взятой в целом

12. Кто жил и чувствовал, не может в душе не презирать людей

13. Людям общественного темперамента нельзя обойтись без некоторой бесбашенности, и уже совершенно невозможно – без безответственности

15. Искусство – совершенно необходимо. Это представление жизни в её идеальном варианте

16. Прогресс? Прогресс – это идея прогресса

17. Расцвет христианства, как и коммунизма, не позади, а впереди нас

20. Я материалист и атеист по убеждениям, и идеалист по мироощущению

22. Мы в ответе за тех, кого приручили

26. Зло – это не метафизическая категория, а бытовая

27. Идеи бывают не истинными или ложными, а продуктивными и непродуктивными

35. Цивилизация только и делает человека человеком. Наши беды не от цивилизованности, а от варварства, слегка припудренного цивилизованностью

36. Худший вид невежества – всеобщая образованность

 

 

19 марта

 

Внутри регионов в советские времена значительно различалось снабжение на заводах и в учреждениях. Скажем, на заводах, особенно номерных, оно было не в пример лучше. Рядом с НИИ, где я работал, был такой завод. У них была столовая, и у нас была столовая. Только у нас бифштексы из жил и сала, а там – из мяса, зелень на гарнир, борщ наваристый, как домашний. Естественно, мы норовили присоседиться к ним. Лазили через забор, делали пролом в бетонной стене, отделявшей нас от завода. Дыру заделывали – она появлялась в новом месте. Ставили охрану – находили лазейку рядом. А далее бесконечные скандалы в столовой.

– У нас обед, – говорили заводчане, – а вы тут нам очередь создаете.

– А что мы: не такие же советские люди? – парировали мы.

Словом, без переругани ни один обед не обходился. Руководство завода пыталось воздействовать на наше, но как? Нельзя же официально таким же советским людям запретить ходить в советскую же столовую?

Дефицитными товарами награждали передовиков производства. В деревне под Барнаулом я видел в одном из домов богатейшую библиотеку. Там были собрания сочинений и Драйзера, и Золя, и Шекспира – словом, у простого советского обывателя слюнки текли.

– Откуда?

– Да у меня мать была свинаркой. Всё время побеждала в соцсоревнованиях, вот её и награждали. Книжные шкафы и мебель – всё оттуда же.

Но и простые люди пользовались благами или, лучше сказать, подачками спецраспределения. Привозил в обед какой-нибудь магазин товары, и покупали мы обувь и мясо, и рубашки, и пластинки, и радиоприёмники – кто похуже, кто получше – так и жили. А сейчас ещё и ностальгируют по советской власти.

 

 

20 марта

 

Наши личные отношения с Яненко не сложились. Произошло это нелепейшим образом. Он читал свои стихи, наши слушали его, притаив дыхание – вся наша редакторская братия относилась к поэту хорошо, даром что никаких дивидендов в виде публикаций это не приносило: кого печатать, а кого нет, решалось совсем в других кабинетах. Стихи были серьёзные такие, хорошие. А я взял да засмеялся. Яненко резко остановился, а все с осуждением посмотрели на меня.

– Наверное, очень весёлые стихи? – спросила меня с потугой на иронию одна редакторша.

– Да нет. Эпитет весёлый: сильная лодка.

– Да в словаре, вы, наверное, такого не найдёте.

Все засмеялись. Надо мной. И тут Яненко испортил весь компот, заявив:

– Это не лодка сильная, а волна.

Чтобы был понятен предмет спора, приведу стихи, сначала без знаков препинания, а потом со знаками, как их расставил сам автор:

 

И лодка качается сильная волна поднимает её.

 

И лодка качается. Сильная

Волна поднимает её.

 

А поскольку читал Яненко, чётко выделяя строки, то слышалось не так, как писалось. Все опешили от авторского комментария. Оказывается, и наши редакторы полагали, что сильной была лодка, а не волна, но считали это вполне согласным с поэтической логикой. И теперь вдруг, почувствовав себя обманутыми, они разом накинулись на Яненко, обвиняя его в неудачной строфике. Яненко никогда не возражал, не спорил: он просто встал и вышел. Ссоры между нами не было, но определённая кошка пробежала: здравствуй – до свидания, и всё.

Надо заметить, что перенос части предложения на другую строку или даже в другую строфу (enjambment) – это очень сильный приём. Он резко выделяет переносимые слова и заостряет их смысл. Но пользоваться им надо крайне осторожно, примерно, как пасом пяткой. Такой пас всегда застаёт врасплох соперника: противоядия против него так и не смогли найти. Но у плохих игроков такой пас чаще и партнеров ставит в ступор, и вместо неожиданной атаки на чужие ворота ты привозишь её к своим. Так что когда в технике стиха не чувствуешь себя уверенным на все сто, применять enjambment не следует. Так себе спокойненько и кругленько каждое предложение укладывай в одну строку. На худой конец – законченный синтаксический период.

Яненко же этим приёмом пользовался часто и, на мой взгляд, неумеренно:

 

Финиш. Хана.

Не светит вырваться из тщеты.

 

а почему хана должна светить?

 

 

21 марта, суббота

 

Университет затеял непристойную тяжбу со своим бывшим «учёным» Колесниковым. Слово «учёный» взято мною в кавычки отнюдь не из-за недостатка уважения к Колесникову: никаких намёков на его якобы халтурность я и не думал делать. Но назвать его учёным, как хотите, рука не поднимается. Пришёл он к нам из проектного института, где занимался покрытием одного металла другим разными способами. Чаще всего – сваркой взрывом.

Идея очень проста. Берётся один металлический лист, сверху кладётся другой, на них насыпается или накладывается взрывчатка, бах-тарарах, и оба листа обнявшись, словно две сестры, теперь не разлей вода до гроба.

– А зачем это нужно?

Как зачем? Вот допустим, есть в котле такая деталь – барабан, несколько тонн весом, 10 м длиной и 3 в диаметре. Скорее по форме длинная сигара, чем барабан. В её чреве при работе котла как раз изготовляется пар в несколько сот атмосфер давлением и температурой 640 по Цельсию и по ГОСТу. Чтобы выдержать такое давление, металл должен быть сверхжаро- и просто прочным.

Вот и идёт на барабан хромисто-марганцовистая сталь по 3 рубля 40 копеек на советские деньги за килограмм. Ровно столько же стоил килограмм сливочного масла. А к чему такое расточительство? Ведь температуру-то выдерживает только верхний слой, максимум 10 мм толщиной, а чтобы выдержать давление, нужна толщина стального листа в 350 мм, причем из любой стали. Вот поэтому и было бы разумным изготавливать барабан из простой стали, какой-нибудь там 3кп, а делать только верхний слой жаропрочным, чем и занимался Колесников в своём проектном бюро, пока демократическая Россия это бюро не пустила на самоокупаемость.

Колесников однако приютился в университете, и очень неплохо подрабатывал на своей теме. Там ведь очень важны параметры, и нужно изрядно попотеть, чтобы 2 металлических листа срослись, чтобы положить достаточный заряд, но и не переборщить. Чтобы разместить заряд так, чтобы от взрыва лист не стал как распустившийся бутон с лепестками, и чтобы взрывом не прожгло металл. Здесь не столько наука, сколько опыт и искусство правили бал. Колесников неплохо на этом деле подрабатывал, что-то отдавал в университетский общак, а главное своих технологических секретов никому не выдавал.

Такой анархизм не вписывался в концепцию нового ректора, но и Колесников был кремень кремнем. Разногласия зашли так далеко, что Колесников взял да и ушёл из университета, а заодно под шумок вывез и все оборудование и расходники своей лаборатории.

Вот на него и подали в суд на предмет воровства. Хотя лаборатория было полностью оснащена на деньги самого же Колесникова. Университет давно уже не тратится на лаборатории, приборы, расходники: «Наука должна научиться сама зарабатывать, а не висеть нахлебником у общества», – любил повторять теперь уже покойный новый ректор. Или – «наука должна приносить обществу пользу, а не ходить с протянутой рукой».

Интересно, чем эта тяжба закончится? Тем более что Колесников ничего из своего оборудования в своё время легкомысленно не поставил на баланс университета.

 

 

23 марта

 

Ещё помню, как обсуждалась первая книга тогда молодого алтайского писателя (едва перевалило за 40), а теперь нашего мэтра Т. Гаврилина «Чужая игра». Анатолий Сергеевич прилепился тогда душой и творчеством к направлению антимещанской, по моему определению, литературы или городской прозы – по общепринятому («Служебный роман», «Гараж», «Послесловие», «Дела сердечные», «По семейным обстоятельствам» – называю кинофильмы, ибо их названия больше скажут читателю, чем фамилии обласканных московскими журналами авторов этого направления – Семёнов Г., Трифонов, Битов, Маканин...). Но если тот же Трифонов хотя бы вертел антисоветские фиги и бананы в кармане, то большинство его последователей посчитали, что можно просто описывать свой быт: вот тебе и вся литература.

Вот в этой повести Гаврилина, как и во всех произведениях того направления, герои сходятся, и расходятся, и суетятся с утра до вечера. То у главного героя ломается станок (не на заводе, а в ванной – так называемой безопасной бритвы) и он полдня бегает по магазинам небритым, чтобы достать этот станок. То он говорит жене что-то ласковое, а она неправильно его понимает и обижается, и он по телефону пытается то ли извиниться перед ней, то ли высказать ей свои упрёки, а она бросает трубку, то... Ну, словом, сериалы отдыхают, только без юмора и мелодрамы. Всё то да потому, всё то да потому...

Сергеев, который тоже был на читке в Союзе писателей, слушал, слушал всю эту хренотень, да так и взорвался. Современный герой – это не тот, кто ведёт растительное существование, протирая штаны в конторах, а кто охраняет в зной и мороз рубежи нашей родины или прокладывает новые трассы в труднодоступных местах, кто по зову сердца и партии... Ну вроде получалось, что Гаврилин был как бы неправ. Тут уже взорвался Яненко. Кто по зову сердца и партии – это хапуги и приспособленцы. Только подонки размахивают партбилетами, а честные люди просто живут. И нужно гордиться, что у нас на Алтае появился писатель, который не выслуживается перед крайкомом, чтобы и его допустили к писательской кормушке, а честно и правдиво описывает то, что чувствует и что видит в жизни. Вроде как бы получалось, что Гаврилин был уже и прав.

Короче, слово за слово: дело дошло до рукоприкладства. Ну и Яненко ударил Сергеева. Чему я не очень-то верю (описание идёт от рассказов очевидцев, моих коллег-редакторов и одного поэта, а другого писателя – то есть членов Союза писателей по совместительству). Яненко – он поджарый, мускулистый, а Сергеев... Зная их характеры, так и вижу, как Сергеев, как петушок наскакивает на Яненко, пытается схватить того за грудки. А Яненко, что? Дёрнул резко плечом, как бы стряхивая груз, и Сергеев отлетел от него как мячик от стенки (ну навроде как драка Михалкова и Басилашвили в «Вокзале для двоих»). А чтобы ударить? Яненко на улице мог драться, а вот так на заседании? Не в его это было характере. Все эти сплетни и обвинения шли, мне кажется, от литературного бабья, а мужики позорно к ним присоединились. Все – то есть наши редакторы, мои, а также Яненко и Гаврилина ровесники – были на стороне Яненко (хотя все мы были советскими патриотами, но либеральная гниль уже по полной набирала обороты в среде образованцев, особенно журналистской и прочей, обычно причисляемой к творческой), но не могли не попенять ему:

– Конечно, Яненко прав. Но зачем такое говорить? Все мы все прекрасно понимаем и про партбилет, и про эти дурацкие стройки коммунизма, но зачем такое говорить? Только наищешься приключений на свою жопу и всё.

Ну а Яненко был мужиком резким, и нет-нет да и срывался в таких эскападах. Ненавидел он чуть ли не как личного врага всякую фальшь, которая махровым цветом процветала тогда в жизни, а особенно в литературе, и так и доцвела до нашего времени. Потому и требовал искренности чувств от писателя. Жаль только, что повздорили два хороших мужика (Сергеев ведь тоже был человеком искренним), а все наши приживальщики при литературе только с ухмылкой пересказывали их ссору, да как они (якобы) мутузили друг друга.

Вот отсюда и росли ноги у Яненко к тем, кто говорит одно, а пишет совсем другое.

А как себя, интересно, вёл подкритикуемый с одной стороны и подзащитный с другой – Гаврилин? История о том умалчивает. Поэтому, воспользовавшись правом на художественный вымысел, позволю себе малость пофантазировать. Ну очень малость: много раз наблюдая поведение Гаврилина в разных литературных передрягах, прописать его в той сцене не составляет особого труда. А ситуация для Гаврилина была щекотливая. С Сергеевым он, понятное дело, согласным быть не мог. Но Сергеев – это тебе не тяп-ляп. Пусть писатели его и не любили, но он был членом Союза, а значит, возражать и одёргивать его перед молодыми (а не на междусобойчике) никто не будет. Поморщатся, но не одёрнут.

А потому Гаврилин сидел, слушал внимательно, что-то там почёркивал в блокнотике. Наоборот, защита, тем более яростная, со стороны Яненко, была как бы и неуместна. Яненко не был членом, то есть был он никто, и звать его было никак, ни дать ни взять настоящий маргинал. Хорошее знакомство с ним (а и Яненко, и Гаврилин были молоды – по 40 лет – вели себя как друзья: «Привет, гнида, как поживаешь, подонок?» – «Да ничего, сибирский валенок» (кто был молод, поймёт, что это такая манера общения, свойственная возрасту, когда люди вовсе не думают друг друга оскорблять) скорее могло повредить. И Гаврилин, человек всегда благоразумный и умеющий вести себя правильно, во время защиты себя смотрел отчуждённым взором на что там можно было смотреть, будто бы этот спор вовсе и не про него.

Это краткое замечание автору статьи было нужно, чтобы плавно переметнутся к вопросу о счастье, в плане эволюции писательской биографии. И поставленный ребром вопрос прозвучит так: были ли счастливы Яненко и Гаврилин? Гаврилин очень напоминал здесь Гёте. И тот и другой добрались до Олимпа, правда, Гаврилин – Олимпа местного значения, но в глазах алтайского обывателя он находился на самой литературной верхушке региона. Да что там говорить: сколько я помню молодых писателей моего поколения и тех, кто моложе меня, только Гаврилин и Николенкова и сумели пробиться в издательские планы. Ну и ещё несколько человек, но те по комсомольской или бизнес-административной части. И тот и другой – Гаврилин и Гёте – прожили жизнь без потрясений, в достатке и довольстве (у Гаврилина умерла жена, и он очень переживал – ну это, увы! заурядные несчастья бремени страстей человеческих). И тот и другой, однако, всегда были в дурном расположении духа.

Гаврилин был всем недоволен: его мало или не так, как надо, печатали, критика совершенно его не замечала. Его раздражали друзья, которые приходили всегда не вовремя и отрывали его от творческого труда: ведь писателю нужно сосредоточение, или не приходили неделями, оставляя его в одиночестве, без так необходимого писателю воздуха взаимообмена и обогащения творческими идеями. Его раздражала погода, плохая – потому что он не может выехать на дачу, хорошая – потому что прошлые выходные была плохая, и он в этом месяце недосчитался хороших дней. Его раздражала... легче, наверное, написать, что его не раздражало (только не спрашивайте, откуда, не будучи его другом и даже близким знакомым, всё это знаю: Новоалтайск – город маленький, и часто, разговорившись с незнакомым или малознакомым человеком, вдруг обнаруживаешь массу пересечений. Порой не то что о шапочных приятелях, но и о близких друзьях узнаёшь массу подробностей совершенно с неожиданной стороны).

И точно так же вечно всем был недоволен Гёте. Томас Манн объясняет это тем, что на Олимпе люди редко бывают счастливы: счастье для простых людей, а не для небожителей. Или, как тогда говорили, писатель, как всякая подлинно творческая личность – это человек вечно недовольный собой. Если писатель доволен собой – это творческая погибель. Но мне больше нравится другое объяснение, Ортеги, а также Гассета. Они, или он – с этими иностранными фамилиями вечная путаница – говорили, что Гёте был уклонистом от своей поэтической судьбы. Его вечное недовольство – это расплата за поэтическую трусость, за бегство от своего призвания.

А самое главное, что, несмотря на успех, оба жаловались на непонимание. Гёте – когда появилась долгожданная вторая часть «Фауста», и когда образованная Германия как-то единодушно стала пожимать плечами: а в чём здесь гений? В каком месте-то восхищаться? Ничего не понятно, лишь скорбно, но чтобы все могли это заметить, проронил: если произведение темно для читателя, нужно разобраться вначале, не темно ли в голове читателя (жаль, Льва Толстого там не было, тот бы выдал ему всё, что он думал о его «Фаусте»: полная белиберда).

Гаврилин называл наших писателей дураками, которым не книги хорошие читать, а сериалы дай бог понять. Читатели же ещё хуже. И даже когда получил «вышку» – самую престижную в крае литературную Шукшинскую премию, причем, прямо на горе Пикет из рук губернатора, – остался недоволен и облил грязью всех, и губернатора, и читателей, и журналистов, которые посмели намекнуть, что негоже-де главе писательской организации и председателю комитета по этой самой премии вручать её самому себе. (Кто понеискушённее в литературных интригах, счёл бы выражение «облил помоями» гнусной клеветой, так, хоть сдержанно, но с надлежащим пиететом Гаврилин хвалил всех, кого нужно хвалить в своей благодарственной речи и последующих интервью. Но нужно вариться в провинциальном соку, где критика невозможна по определению, чтобы понять, как, вроде бы, стандартно-благодарственные речи, где среди множества приятных обязательных слов проскальзывает пара мягких упрёков, а ещё больше недомолвок, могут расцениваться знающими людьми на уровне «не могу молчать» или «я обвиняю»).

Яненко сапогу Гёте в этом в этом отношении не пара. Хотя, наверное, и о счастье, учитывая его раннюю и страшно-нелепую смерть, говорить трудновато. Но уж дезертиром с поэтического фронта он не был. Он всегда боролся, всегда шёл на плотный контакт, до красных соплей. Однажды в поэтической компании, когда градус споров зашкалил за все допустимые пределы (на литстудиях такое бывает часто, хотя никакими 40 градусами там и не пахло), и один из оппонентов совершенно уже выпрягся по поводу Яненко, тот долго смотрел на него и сказал так тихо, но внятно и даже несколько меланхолично: «А я ведь могу и врезать». И все неловко замолчали. Ибо Яненко мог.

Можно сказать, что Яненко жил как хотел и от своей судьбы не уклонялся ни на миллиметр.

 

 

24 марта

 

Советская литература выработала особый жанр, навряд ли имеющий аналог в мировой литературе – производственный роман. Этот жанр был в ней доминирующим. Интересно порассуждать о нём вблизи.

Вот его элементы:

1) Пружина действия

В основе производственного романа лежит конфликт нового и старого.

2) Персонажи конфликта

Конфликт разворачивается в рамках треугольника, но не классического.

Один угол, или сторона конфликта, – положительный герой; другой – отрицательный; третий – deus ex machina. Что касается положительного героя, то это типичный, каким его хотела видеть власть, советский человек:

а) добрый, честный, с открытой душой

б) что-то там изобретает, внедряет, создаёт полезное людям. Он обязательно олицетворяет новое, прогресс

в) он целиком предан производству и где-то там даже пренебрегает личной жизнью

г) у него есть обязательно пунктик – отрицательное свойство. Пьяница, дебошир, хулиган – боже упаси. А вот внезапно вспыхнувшая любовь на стороне – это как раз его родное; кроме того, будучи профессионалом всей душой, он недооценивает политическую составляющую или там пренебрегает общественным.

На этом и ловит его отрицательный герой. Фигура очень любопытная и, в отличие от положительного героя, стационарного с самого момента возникновения в 1920-е гг., претерпевшая за годы совлитературы значительную эволюцию

а) сначала это был враг – открытый, потом скрытый – вредитель

б) когда врагов повывели, отрицательный герой трансформировался в карьериста, приспособленца, а ближе к концу советского периода и просто в мещанина. То есть человека, который законопослушный гражданин, не нарушает никаких законов, хороший семьянин, план регулярно выполняет. Но живёт исключительно для себя. Моя хата с краю, я человек маленький, начальству виднее – такова его позиция

в) также в отрицательные герои попадает человек, некогда заслуженный, но остановившийся в росте, пытающийся прожить старым капиталом или не понимающий нового. В последние годы советской власти, когда оппозиция хороший-плохой = молодой-старый при шамкающем политбюро стала неудобной, у противника нового стали проклёвываться и положительные черты: верность традициям, осторожность, диктуемая не только трусостью или косностью, но и большим жизненным опытом.

Так уж получалось, что в конфликте нового со старым новое всегда оказывалось в дураках. И тут на сцену появлялась третья сторона – deus ex machina или попросту парторг. Сказать о нём особенно нечего: он положителен во всех отношениях, но это всё как-то за скобками романа, так как все его черты не выходят за рамки анкетных данных. Этот парторг, в отличие от положительного героя, проводит линию партии. Это и помогает ему восстанавливать справедливость, побеждать своим вмешательством добру и наказывать зло. Удивительно, конечно, что представитель партии никогда не был героем художественного произведения.

 

 

25 марта

 

Есть вруны так вруны. Их рассказы всем нравятся, и хотя все знают, что они врут, их очередную ложь передают с увлечением. Был у нас на котельном заводе слесарь, мой земляк из Новоалтайска. Вот уж кто врал, так врал.

Но чтобы рассказать об одной его лжи, нужно привести некоторые сведения из географии. Новоалтайск от Барнаула находится в 11 км. Их слиянию, на которое краевые власти с вожделением смотрят аж с 1930 г, когда по плану генерального развития города планировалось перекинуться Барнаулу с левого на правый берег Оби, препятствуют эта самая Обь и обширная речная пойма, в момент половодий в некоторые года образующая широченный поток, с одного конца берега которого не видно другой. Тем не менее, благодаря одному, теперь двум, а в скором времени и трём мостам через великую сибирскую реку, города тесно связаны, так что многие новоалтайцы издавна учатся и работают в Барнауле.

Добраться до краевой столицы на электричке, а теперь и на маршрутках (а уже начали строить и троллейбусную ветку) несколько дороже, но гораздо быстрее, чем проехать из одного конца Барнаула в другой. А поскольку котельный находится в 10 минутах ходьбы от железнодорожной станции + 10 минут езды на электричке, ясно, что многие котельщики проживают в Новоалтайске, как я и этот слесарь. И некоторые из них добираются до работы личным транспортом (что в нынешних условиях уже не только быстрее, но и дешевле, чем добираться до нужного места внутри Барнаула). В советские времена таким транспортом был по преимуществу мотоцикл.

И вот однажды у нас в мастерской (это как прорабская – место, где собирались мастера) раздаётся звонок. Звонит Толян – так звали слесаря:

– Ну я тут застрял на мотоцикле в лугах, поэтому на полчасика опоздаю.

Дружный хохот заранее извинил его опоздание, а когда он прибыл на работу, уже все кому не лень спрашивали его:

– Ну что, отзвонился с лугов?

Юмор, совершенно непонятный современному человеку. Допустим, застрять в лугах с мотоциклом он мог, добираясь до работы. А вот как с лугов, по какому телефону в неизобретённость ещё мобильников можно было позвонить? Тогда это было смешно.

 

 

26 марта

 

– Хороший драматург, – продолжал начатый разговор Марк Иосифович Юдалевич, – он уже заранее видит, как будет представлена его пьеса на театре и что годится для сцены, а что – может быть, само по себе и интересное, и важное – на сцене никак не прокатит.

А для этого он должен быть не разлей вода связан с театром. Не с театром вообще, а с конкретным театром. Заметь, нет ни одного большого драматурга, у которого не было бы своего театра: Шекспир, Лопе де Вега, Гольдони, Брехт, Ибсен, Островский... Каким бы драматургом был Островский без Малого театра и особенно без Садовского, исполнителя почти всех главных ролей в его пьесах? Мало того, именно Садовский подкидывал драматургу и темы, и сюжеты, и персонажей.

Писатель не может писать, если перед очами его души, как говорил принц Гамлет, не стоят живые люди, прототипы, с которых он и пишет своих героев. Для драматурга тоже важны прототипы, хотя в меньшей степени – он скорее должен уметь обращаться с масками, типами персонажей, – но ещё более важны артисты. Драматург должен представлять, как будут говорить, двигаться, вести себя артисты, и не абстрактные, а конкретные. Которые и будут реализовывать на сцене твою или, правильнее говорить, вашу общую пьесу.

Когда я писал своего второго «Ползунова», у меня все три основные маски уже были определены и стояли перед моими глазами, даже не как живые, а именно живые. Пафосная маска – Ползунов – человек высоких устремлений, приподнятый над жизнью и даже оторванный от земли – это был Паротиков, главный артист Крайдрамтеатра. Ясно, что никому, кроме него, тогда главные роли не поручались, и ясно, что с его фактурой он мог и должен был играть только сильную, незаурядную личность.

Комическую фигуру, механика Лаулина, должен был представлять – забыл фамилию, как его, ну он тогда у нас все комические роли играл, да и не только комические, ну ты понял... Третий персонаж, девушка, которую Ползунов сделал женщиной, могла играть только Талалаева. Соответственно, она должна была быть натурой романтичной, робкой влюблённой и нежной, а потом – верной, скажем так, женой.

Заметь, ни характер Ползунова, хотя не будь он волевым человеком, огненной машины ему бы ни в жизнь не построить, ни характер Лаулина – Коковин, вот кто его играл, – нам неизвестны. Кстати, Лаулина я сделал комичным персонажем не только из-за характера артиста. Нужно ещё и было как-то уравновесить в спектакле чересчур пафосного Ползунова-Паротикова. Ещё меньше определённого можно сказать о сожительнице Ползунова. Известно только, что он купил крепостную девку, с которой прижил ребенка. Не только характера, но даже имени этой девки история не сохранила. Если бы главной актрисой драмтеатра была не Талалаева, а женщина с бойким характером, или вторая Ксантиппа, я бы не задумываясь сделал спутницу нашего механика бой-бабой или мегерой.

То есть я шёл не от прототипов, а от конкретных артистов.

 

 

28 марта

 

В 1984-м я поехал в Гродно. Поехал не с турпутевкой, а поехал сам, просто мне давно хотелось побывать в этом городе. Но я поехал не на день или два, как я часто посещал самоволом другие места Союза, а аж на целый месяц. Где-то через неделю получил повестку в милицию. Там меня долго расспрашивали, кто я такой и что делаю у них в Гродно. Поскольку мне скрывать было нечего, я просто и чистосердечно изложил свою мотивы:

– Но вы могли бы поехать туристом.

– Я два года искал путёвок, но их не было, а я так давно хотел побывать в вашем замечательном городе, где... – тут я выдал целый сноп информации о Гродно. Милиционер аж вспотел: явно, что все это он сам слышал впервые.

– Ну ладно, ладно, – зайдёшь послезавтра.

Послезавтра, когда я зашел, он только махнул рукой:

– Свободен... пока. Всё в порядке.

По всей видимости, навёл обо мне справки по официальным каналам, но ничего подозрительного не обнаружил. По крайней мере, и он, и многие, с кем встречался, удивлялись:

– Приехал сам? Просто так?

Это было явно в диковинку, никто просто так не ездил (разве лишь в Крым и Сочи дикарями). Поэтому и жёсткости системы люди не замечали.

 

 

29 марта

 

Подразболтались наши молодые авторы. Умственно. Всё думаю, что надо бы их укрепить. Но как, скажите на милость, это сделать? Вот пошла такая пьянка утверждать, что-де Пушкин, конечно, великий поэт, но он, видите ли, устарел. Другие осмеливаются идти ещё дальше и утверждают, что Пушкин им не нравится. Это очень смело. Смелость, которая превозмогает элементарный здравый смысл.

Это какое-то знамение времени: массовое образование привело к массовому появлению людей не в ладах со своим умом. Человек безапелляционно высказывает своё мнение, но в чём оно состоит, сказать не может. Человек говорит, что он так думает, но совершенно не думает того, о чём он говорит.

С Пушкиным эта тенденция прямо-таки проступает из всех своих пор. Как можно не любить Пушкина? Осмелюсь сказать даже резче: как можно любить Пушкина? Такая операция вполне применима к Маяковскому, Блоку и даже Есенину. Это всё поэты с резко очерченной индивидуальностью, и то, что не каждому она по нутру его образу мыслей и чувств – вполне понятно.

Но Пушкина подтасовать к этой колоде невозможно. У него вообще нет никакой индивидуальности. Поэтической, только поэтической, речь идёт исключительно о поэтической индивидуальности – а то всегда находятся охотники, которые с пылом и жаром начинают возмущаться, даже не давая возможности разъяснить эту мысль). Он поэт всеобщий. Поэт для всех и для каждого вообще, но ни для кого в особенности. Поэтому так легко приспособить его под патриота и космополита, революционера и консерватора, романтика и реалиста. И так же легко разоблачить его в любом из этих качеств.

Можно, конечно, сказать: я не люблю Пушкина. А можно сказать – я не люблю ходить ногами, мне не нравится говорить с помощью языка. Грамматически ничто этому не препятствует. Ну так ходи на голове, летай с помощью крыльев, откажись от пушкинского языка.

Но как это возможно сделать практически? Мы так тесно привязаны к пуповине родного языка, что разговор на нём кажется единственно возможным и естественным. Пушкин – это русский поэтический и литературный язык, то есть неотъемлемая часть русского языка. Мы говорим, думаем и чувствуем пушкинским языком даже ещё раньше, чем мы пошли в школу. Даже те, кто вообще не умеет говорить, чувствует с трудом, а думает раз в неделю перед баней.

«Наступил срок платежа». Срок – это, что ли, медведь, который наступает на ухо? Наступил срок – эта бытовая метафора, так плотно вошедшая в язык, что и метафорой-то уже и не ощущается. А откуда пошла это метафора? Для нас – исключительно с «октябрь уж наступил», хотя сам Пушкин мог её извлечь и из другого поэта. «Небо затянуло тучами», будто тучи это пальто с молнией (не той, которая сверкает, а которая ломается). И опять это от пушкинского «буря мглою небо кроет».

«И долго сердцу грустно было». А что, разве наши чувства помещаются в сердце? А где тогда? Карамзин полагал, что в специальном органе – чувствилище, которое находится где-то на полпути между сердцем и головой.

Сказав о Карамзине «а», нужно непременно продолжить «б». Русский литературный язык создан не одним Пушкиным. Вклад Ломоносова – особенно по научной части – и Карамзина будет повыше. Но только то, что принято было Пушкиным от этих и других авторов, то и стало нашим языком, вроде карамзинских «волнение», «трогательный», «прекраснодушный», «промышленность», «развитый» и т. д. А что Пушкиным было отвергнуто, то не получило права гражданства и в языке: «искание», «особливость», «математическое уверение» (это так Карамзин называл доказательство), да и то же «чувствилище».

Только что я закончил писать, как на меня обрушился прямо-таки сногсшибательный пример, показывающий, что сделал с нашим языком Пушкин. Почитайте пыточные записи времён Петра I в современной транскрипции, и вы удивитесь, как мало бытовой наш язык изменился с тех времён. А вот литературный – мама родная!

Вот как перевёл одну из мольеровских реплик на русский язык Балакирев, шут Петра I:

«Г о р ж ы б у с. Есть нужно даты так великыя деньги за вашы лица изрядныя. Скажыте мне нечто мало что соделалысте сым господам, которых аз вам показывах и которых выжду выходящих с моего двора з так великым встыдом...»

И вот как она звучит в современном переводе, отработанном и отшлифованным для всеобщего употребления Пушкиным:

«Г о р ж ы б у с. Вот уж действительно, нужно тратить деньги на то, чтобы вымазать себе физиономии! Вы лучше скажите, что вы сделали этим господам, что они вышли от вас с таким холодным видом...»

 

 

31 марта

 

Юровский был евреем. А скажите, кто из писателей или артистов или других художественных деятелей, известных в нашей стране после Октября, не еврей? Если даже основатель всех идей Карл Маркс – и тот еврей. Утрировка в этом выражении присутствует, но гораздо меньшая, чем кажется на первый взгляд.

А ещё Юровский очень любил всё русское. Он собирал в своё время русские фамилии, любил и также собирал русские и украинские поговорки, анекдоты непременно с русским или украинским национальным колоритом, рассказывал их, правда, не мастерски, но сами по себе – неожиданные и интересные.

– «Дывись, Мыкола. Бачив (видел) дивный сон. Днипр, тихая (добрая) погода, плывут по реке хробы (по-украински гроб – домовина, но в анекдотах на национальные темы скорее нужно воспроизводить характерные особенности выговора, чем давать точное значение слов), а у тех хробах москали...» – «Ну зачем ты так, Григорий? Есть москали плохие, но ведь есть москали и хорошие» – «А я шо гутарю? Поханые москали плывут у поханых хробах, а хорошие (харные) у хороших».

В его квартире, где я побывал только на выносе тела, целый книжный шкаф был отведён под разные русские словари. Даль, академический словарь, словари пословиц и поговорок, специальные словари («Не- слитно или раздельно», «Словарь сокращений русского языка», «-НН- и –Н- в словах»), всевозможные словари выговоров, включая «Русские говоры Алтая», подготовленные в нашем университете и от которых он плевался за легкомысленность и недоброкачественность составителей.

Но и от еврейства своего он не отрекался.

– Говорят, ласковая тёлка у двух маток сосёт. В моём же случае – шишки летят и с той и с другой стороны. В спину нет-нет да и услышу презрительное «еврей». В нашем же кругу меня попрекают за любовь к русскому. А что мне теперь, разорваться? Я еврей, и горжусь... Именно так, горжусь принадлежностью к своему народу. Где вы найдёте другой такой народ, который, разбросанный по всей земле, сохранил бы свои традиции, свой язык, свои верования, свою культуру? Где вы найдёте народ, который бы сумел в такой замечательной книге, как Библия, запечатлеть свою историю?

Но и Россия мне не чужая. Со стороны виднее, и я вижу в русском народе столько много замечательного, сколько вы сами в себе не видите. Вот англосаксы истребили кельтов, а русские вобрали в себя чудь без крови и насилия. Испанцы истребили индейцев, а Россия, завоевав столько народов, ни одного не потеряла. А в советские времена сколько народов обрели свой язык, приобщились к культуре. Я это на примере Казахстана хорошо вижу.

Особенно расстроенным он вернулся из Израиля. Туда переехали многие его родственники, и он сам намылился податься на землю обетованную. Но раздумал.

– Я всегда был православным. Даже в советские времена. Приходилось скрывать, молиться тайком. А теперь? Приезжаю в Израиль, но, оказывается, и там не моги быть православным, оказывается, там все должны быть обязательно иудеями. Словом, ни в Советском союзе, ни в Израиле мне, как православному, места нет.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить в журнале за май 2017 (doc, pdf):

 

 

 

Обсудить