Второй международный фестиваль литературы и культуры «Славянские традиции-2010»

 

1 место в номинации «Литературный перевод», 2 место в «Стихоборье», лауреат литературной премии «Славянские традиции».

 

 

Кинжал

 

В былинный час, когда в годину смутной брани,

вздымая в кузнице бычиные меха,

Сварожич огненный выковывал мне грани,

не ведал я ни страха, ни греха.

 

Не жаждал крови я ни в ссоре, ни в потехе;

и если всё-таки порою, как шакал,

я воронёные пропарывал доспехи,

то потому, что племя защищал.

 

Что, зло измены ненавидя крепче стали,

я мстил сородичам славянам, словно бес,

за то, что в пламени своих богов сжигали,

чужого прославляя до небес.

 

Но стыл и медлил я с ударом небывало,

и гасло лезвия лихое волшебство,

когда сквозь дрожь меня Рогнеда поднимала

над спящим телом мужа своего.

 

Я дружен с меткостью, когда же замахнулся

в порубе киевском холоп, продажный тать,

чтоб остриё моё Всеславу в грудь вогнать,

я князя спас и в плоть дубовую воткнулся

по золотую рукоять.

 

Коварны замыслы страстей нечеловечных;

когда ж завистники под взглядами икон

сразить пытались Богшу, мастера из Вечных,

я прозвенел ударом в медальон.

 

Мораль не чествуя, не веруя в законы,

я примирил в себе коварство и любовь;

теперь во мне сквозь угасающие стоны

течёт уравновешенная кровь.

 

Но я из памяти своей стереть не в силах

предсмертный ужас онемевших жертв моих;

они истлели, может быть, уже в могилах,

но с каждым днём я резче вижу их.

 

На свете истины по-прежнему подложны;

и потому клинка стоического гладь

я твёрдо вкладываю в кожаные ножны,

чтоб больше никогда не вынимать.

 

 

Мы

 

Глаза белорусов синее неба

и глубже байкальских вод,

они переполнены силой хлеба,

богатством пчелиных сот.

 

Душа белорусов нежнее самых

цветущих весной садов,

она освящает склонённых в храмах

и вносит смиренье в кров.

 

В руках белорусов, как песня птичья,

звучнеет забота вдруг,

они терпеливы до безграничья

и хлебосольны сам-друг.

 

Судьба белорусов грустнее, может,

болезни и клеветы,

она, умирая, живёт и множит

сияние правоты.

 

Сердца белорусов вернее богом

внушённой любви скупой,

они разрываются ненароком

и тихо, как почки весной.

 

 

Услада

 

Соловьём не петь мне – и не надо,

не парить туманом – ни к чему.

Есть в душе моей особая услада –

тяга вечная к порогу моему.

 

Есть мгновение – открыты настежь двери,

голос матери моей нетерпелив:

«Дождались мы возвращения потери;

заходи уже, рассказывай, чем жив…».

 

И отца лицо с налётом полу-грусти,

но во взгляде – не слабеющий огонь;

на крыльце в лукошке сладко дремлют грузди –

лес им видится, поляны ли ладонь?

 

Звоном детства из узорного окошка

разливается манящий душу свет

и нечаянно стекает, как дорожка,

прямо к озеру сквозь мглу вчерашних лет.

 

Сад в молчании, в ветвях зевает вечер,

заунывно где-то всхлипывает выпь,

и на небе, над которым веет нечер,

звёзд мерцающих не высеялась сыпь.

 

И несётся соловьиная рулада

над туманом, ускользающем во тьму…

Есть в душе моей особая услада –

тяга вечная к порогу моему.

 

 

Победа

 

Рейхстаг был взят. И в пепельное небо

бойцы бросали каски и пилотки,

победное "ура!" из сил последних

кричали так, что надрывались глотки.

 

Взлетали в воздух пули фейерверком,

сквозь дым сияло солнце, словно факел,

смывая с лиц безумье и усталость,

а я всё плакал, плакал, плакал...