HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Павел Шкарин

Куб

Обсудить

Роман

                                                     18+
                                                                                                                                  Всё будет так, 
                                                                                                                                  Как быть должно. 
                                                                                                                                  Всё будет так – 
                                                                                                                                  Здесь каждому своё, 
                                                                                                                                  Ведь так сказал джа. 
                                                                                                                                  Твой новый день 
                                                                                                                                  Начнётся с того, что 
                                                                                                                                  Заперта дверь, и ты живёшь высоко –
                                                                                                                                  Не грусти: 
                                                                                                                                  Ведь открыто окно. 
                                                                                                                                  Пусть это ложь,
                                                                                                                                  Пусть это зло, 
                                                                                                                                  Но так было всегда – 
                                                                                                                                  Здесь каждому своё. 
                                                                                                                                  Так сказал джа. 


                                                                                      OLDY (Комитет Охраны Тепла), "Jedem das seine".


Книга посвящается всем моим друзьям и подругам, вне зависимости от степени их причастности к событиям, нашедшим отражение в этом романе.

Опубликовано редактором: , 18.09.2007
Оглавление

2. Глава 2. Откуда что пошло
3. Глава 3. Весна
4. Глава 4. Лето

Глава 3. Весна


                                                                                                        Весна, весна на улице,
                                                                                                                                           Весенние деньки...

                                                                                                                                                   А.Л. Барто



Наверняка, на свете есть такие благодатные места, где животворящая и бодрая весна берет свой старт в соответствии с календарем – в марте. Но в моем совсем не теплом северном городе на протяжении всего первого весеннего месяца заунывно длится медленное, грязно-слякотное мучительное умирание крепкой и жилистой старухи-зимы, которая то бьется в припадке, казалось бы вот-вот готовая окончательно сдохнуть, а то вдруг опять собирается с последними силами и мстит лютым арктическим дыханием, раздувающим колючую белую крупу по щелям между бетонными плоскостями панельных многоэтажек, мстит нам всем за то, что никто ее не любит.

Вот и тогда, в тот день – 21 марта – в моём городе еще вовсю царствовала зима. В такие дни зима кажется вечной, а хочется тепла и чуда...

 

Часов в 10 утра мы с Олегом отправились в очередную нашу вылазку на Никольскую. Хотели взять трамал. А может быть, кетамин. Не помню. Жизнерадостно перебрасываясь шутками и дружескими подъёбками, читая газеты и слушая плеер, мы просто и буднично ехали по привычному маршруту.

В 11 часов в центре зала станции метро "Лубянка" у Олега была назначена встреча с Сергеем Г. Поскольку данный персонаж будет играть не последнюю роль в драматических перипетиях моей жизни, изложенных в этой книге, я считаю нужным набросать его краткий словесный портрет.

Серёга Г. (Серый). Невысокий коренастый черноволосый паренек, бойкий и смекалистый (особенно во всем, что касается муток), башковитый и в то же время совершенно безбашенный, обладающий насмешливо-глумливым живым нравом. Прикид – обычный, среднестатистический: пилот, черные джинсы, рубашки "быковского" стиля и т.п. В то время формальным его занятием в жизни было, кажется, обучение на водителя грузовика, однако истинным его призванием, без сомнения, уже давно являлись наркотики. Винтовой с пятилетним стажем, варщик. Неоднократно пытался завязать, но всякий раз терпел поражение и опять бежал мутить, чуть ли не роняя кал от животного мандража в предвкушении возвращения в привычное лоно порока. При очередной безуспешной попытке расстаться с винтом пристрастился еще и к героину, став таким образом полинаркоманом.

Серёга – дачный приятель Олега. С момента приобщения Олега к винтовой практике их дружеские контакты значительно участились, приобретя новый, более весомый статус: Серый стал для Олега фигурой ключевой, наиважнейшей – варщиком. Сам Олег варить, разумеется, тогда еще не умел, выхода на других варщиков не имел, так что Сергей был для него просто незаменим.

Сейчас, когда я пишу эти строки, с того дня минуло уже немало времени, и я не могу с уверенностью сказать, собирался ли винтиться в тот день Олег (думаю, что такого рода планы у него имелись – иначе зачем бы он, спрашивается, стал встречаться с Серым на Лубянке в 11 часов, в тогдашний разгар торговли банками). Но могу с уверенностью сказать, что сам я делать этого в тот день не собирался.

И вот с улыбкой во весь рот к нам подрулил Серёга. Возбужденно и торопливо он сообщил Олегу о том, что их многочисленная винтовая банда с минуты на минуту собирается произвести плановую закупку банки, и предложил принять участие в акции (видимо, им не хватало некоторой суммы денег). Олег моментально перевел взгляд на меня и напомнил о том, что Денис мне должен порцию винта, и я могу поучаствовать в мероприятии, не внося денег. Он пристально на меня уставился и этот выразительный взгляд красноречивей всяких слов взывал о том, что не стоит упускать такой возможности, "потом будешь жалеть". И, поколебавшись всего лишь несколько секунд (вспоминал, не запланировано ли у меня на день каких-нибудь важных дел), я сказал, на удивление легко и естественно:

– Да, я буду участвовать.

Это было моё взвешенное, обдуманное, абсолютно добровольное решение. Я долгие годы вынашивал эти слова где-то в тайниках своего подсознания, пряча их от самого себя под шелухой рассудочных доводов. Но всё же теперь, когда настал-таки час "Ч", выговорить эту фразу было непросто – волна липкой духоты подкатила к кадыку, и мне стоило труда вытолкнуть эти четыре слова наружу.

– Вот! Вот это дело, – провозгласил Олег, и мы быстренько пошагали к выходу из метро. Меня немедленно начало мандражить, мой мозг начал с отвращением жонглировать вопросами типа "благополучно ли меня вмажут", "нет ли опасности чем-нибудь страшным заразиться", "а вдруг запалят" и прочей дребеденью, которая, наверное, лезет в голову любому новичку, вступающему на это нелегкое и неблагодарное поприще.

На закупочном месте уже суетились четверо наших соратников. Из них знаком мне был лишь Денис. Кроме него присутствовали: девушка по имени Тамила (немногословная и малоактивная героинозависимая особа ядовито-кислотных цветов с безжизненными глазами глубоководного краба; от неё веяло какой-то нездоровой гнилью, декадансом, распадом, и от одного взгляда на нее меня начинало морочить), приятель Дениса – Кирилл (высокий, на удивление крепкого и цветущего вида парень неформально-арбатского вида – косуха, казаки, длинный хаер и все такое; тоже героинщик) и некто Рыба (совсем еще молодой, тихий и задумчивый мальчуган, живущий по соседству с Серым и им же, видимо, и вовлеченный во все эти постыдные игры).

Какие же мысли посетили меня при взгляде на всю эту публику? Первой реакцией было какое-то рефлекторное нутряное отторжение: уже сдавшееся и послушное сознание подбадривало "Не ссы, прорвемся, люди как люди, узнаешь, отведаешь того, чему они молятся, а дальше – посмотрим", но что-то в груди, в печенке, хер знает где еще ныло "Не хочу быть вместе с ними, не хочу быть как они, не хочу на дно! это же дно!" Отступать было поздно, в очередной раз победила тяга к темному знанию. Что я чувствовал по отношению к ним, к моим новым коллегам? Ничего. Может быть, испытывал некоторый интерес как к представителям пока еще все-таки не слишком мне знакомого нелегального запретного племени.

Уже очень скоро я знал перечень необходимых компонентов: кристаллический йод, красный фосфор, щелочь и соляная кислота, солутан, разумеется, а также бензин (чем выше номер, тем лучше) в качестве тяги для отбивания пороха. Как оказалось, у нас не было кислоты, и с Лубянки мы дружной гурьбой отправились на Парк Культуры, где жил Кирилл, у которого дома была кислота. Мне пока еще были не очень понятны специфические беседы моих попутчиков и большую часть пути я молчал, изредка задавая деловые вопросы Олегу или Денису.

К тому времени как мы вылезли на поверхность на станции "Парк Культуры", немного распогодилось, выкатило солнышко. Серый купил себе пива, весело шутил и прикалывался. Может быть, его и мандражило, как всех остальных, однако внешне это было совсем не заметно. В подъезде элитного дома на улице Толстого (мы туда еле вписались – консьержке наша банда почему-то сразу не понравилась) Кирилл передал нам недостающий пятый элемент, и мы старенькими московскими двориками резво потрухали обратно в метрополитен. По пути Серый выудил из мусорного контейнера древний здоровенный том под названием "Отчёт о ходе XXII съезда КПСС..." или что-то в этом духе. Приговаривая: "Этой книге цены нет", Серый упорно тащил этот фолиант до самого метро, а потом уговорил Тамилу положить ее к себе в сумку. Я не понимал, зачем нам нужна этот пыльный балласт, но подумал, что им виднее (впоследствии оказалось, что так оно и есть – между страницами этой книжищи сох и прессовался свежеотбитый порох; эх! знали бы авторы, для чего опустившимся потомкам пригодится их произведение! ).

Теперь, когда все составляющие успеха были у нас на руках, мы двинули к Сереге на Красногвардейскую, чтобы там уже сварить интересующий нас препарат. На протяжении довольно неблизкого пути мы коротали время за трёпом, причем не только на тему предстоящей мутки, но и на отвлеченные темы, особенно усердствовали выдающийся говорун Олег и неунывающий глумливый Серёга.

На Красногвардейской был собачий холод, мела самая настоящая пурга. Кутаясь в куртки и "пилоты" от пронизывающего ветра, мы с Олегом побрели искать аптеку, чтобы приобрести там баяны и какой-то "фурик" (это слово я слышал впервые в жизни), в то время как все прочие отправились в подъезд к Серому, чтобы немедленно, не теряя ни минуты, начать работу. Во время варки никто из участников не должен сидеть без дела -работы хватает, и без умелого разделения труда процесс варки может мучительно затянуться.

В обнаруженной нами аптеке по какой-то неведомой причине не оказалось баянов, я уже был готов плюнуть на всё и поехать домой. Однако вместо этого я сквозь немилосердную метель пошел с Олегом на поиски другой аптеки в этом проклятом незнакомом районе. После продолжительных расспросов местных бабушек, мы нашли-таки еще одну аптеку и, получив полный боекомплект, зашли в подъезд, где прямо на лестничной клетке одного из верхних этажей уже уютно расположились наши товарищи.

На ступеньке восседал Сергей, вокруг которого внимательно толпились все остальные. Серёга нервно водил железной миской, где сине-красным огоньком выгорал солутан, разнося по лестничной клетке приторный, с детства знакомый запах. На голове у Сергея было почему-то повязано полотенце, на манер восточной чалмы, отчего он походил на загадочного индийского факира, и лишь заткнутый за ухо баян с кислотой давал понять, что всё гораздо прозаичнее, и что он просто винтовой варщик. Все эти манипуляции я наблюдал в первый раз, был весьма заинтересован и смотрел во все глаза, как ребенок смотрит на фокусника в цирке. С первых же минут я уяснил, что варка – дело непростое, своего рода искусство, где основную роль играют даже не знания, а опыт, интуиция, звериное чутьё. Я смотрел и поражался изобретательности того, кто однажды всё это придумал.

Наблюдал я и за окружавшими меня людьми. Глядя на них, я наконец-то по-настоящему понял, до чего же всё-таки отвратительны наркоманы. По мере продвижения процесса варки у всех вокруг рос мандраж и люди на лестничной клетке всё более и более напоминали раненых безумных животных. Денис и Серый вообще уже с трудом могли себя контролировать, постоянно срываясь на истеричный крик, грызню и перебранки. Любое неловкое движение немедленно вызывало взрыв нечеловеческого гнева, речи стали отрывисты и резки, лексика свелась почти исключительно к ненормативной. Я капитально прочувствовал, насколько это агрессивная среда, сколько отрицательных эмоций приходится выплеснуть, прежде чем долгожданный раствор разбодяжит кровь. Во время варки я стал свидетелем того, как Денис кинул Тамилу на фосфор – просто попросил у нее мешочек с фосфором и не отдал, несмотря на протяжное нытье девушки. Все вокруг восприняли это как должное, и я понял, что это действительно должное и запечатлел в своих мозгах фундаментальный тезис "никогда не верь наркоману", который я столько раз слышал от знающих людей позже и в справедливости которого я еще, к сожалению, не один раз был вынужден убедиться.

Не будучи знаком с технологией, я и не заметил, как раствор был готов и все принялись втыкать рыла своих орудий в мякоть сигаретного фильтра, покоящегося на дне фурика, в котором плескалась мутная неаппетитная жижица. Как новичку, мне выпало вмазываться последним – я не умел даже толком выбрать в баян раствор, я вообще держал этот предмет в руках впервые, ожидая помощи Олега. Тем временем я глазел на всех этих мальчиков и девочек, отрешенно сидящих или лежащих на ступеньках с окровавленными шприцами в руках, и не без некоторого содрогания ждал своей очереди.

Олега я так и не дождался, и втереть меня взялся варщик Серый. Баян был двухкубовый, с толстой неуклюжей иглой...

– Выпрями руку! Пережми вену выше! Сжимай-разжимай кулак! Вот... Да опусти ты ее, блядь, пониже!!

Боль ничтожна. От завороженности и шока её почти нет. Контроль... Рраз. Ожидание. Прислушиваюсь к потаённым шевелениям своего организма. Серый с Олегом внимательно пялятся на человека, впервые пробующего винт. Я молчу, уставившись взглядом в подъездное окошко. Должен быть кайф, некий "приход". Что это такое? Не знаю. Но его нет. Учащается дыхание и сердцебиение. Может, просто от волнения? Короче, ничего такого особенного, только зря время потерял.

Но вот я поднимаюсь на ноги, иду вместе со всеми к лифту. И обнаруживаю, что скорость моих действий и мыслей неожиданно возросла. Такое ощущение, что всю жизнь до этого момента я просто беспрерывно спал или был накачан транквилизаторами, а сейчас наконец-то обрел нормальное, должное состояние. Оказывается, я могу шевелиться в два раза быстрее! Думать в два раза быстрее! Говорить в два раза быстрее! Мне это понравилось. Как будто перешел на некий новый, более высокий уровень бытия. Я решил, что винт – штука, по всей видимости, неплохая, а что прихода не было – так это, наверное, оттого, что просто мало.

– Олег, у тебя еще ведь осталось?

– Да, еще порция для А..

– Выдели мне еще хотя бы пару точек.

– Конечно! Приедем к А., Катя тебя проставит. Резво ты начинаешь.

– Мне было мало.

– Ну-ну.

На ж/д платформе "Тимирязевская" нам повстречался А., возвращавшийся со своей нелегкой службы (он тогда работал контролером на Птичьем рынке). А. моментально бросилась в глаза моя гиперактивность, неестественная для меня скорость движений и речи. Надобно сказать, что я по природе своей человек достаточно флегматичный, плавный и неторопливый, – и именно таким старина А. и привык меня видеть. А тут вдруг такое ! А. сразу понял, что перед ним впервые предстал новый, видоизмененный Паша, и ему уже не понадобилось чего-либо объяснять. Услыхав, что я требую добавки, А. уяснил, что я взял с места в карьер и что при планировании дальнейших муток на меня твердо можно будет рассчитывать.

Вмазываться ни один из нас не умел – мы обратились за помощью к Кате, которая ранее уже оказывала в этом содействие А. и Олегу. На квартире у А. сделать этого было нельзя – мать была дома, и мы поднялись на лестничную клетку между седьмым и восьмым этажами и стали ждать, когда поднимется Катя и подсобит нам. Тогда я еще, конечно, не догадывался, что очень скоро эта лестничная клетка станет для нас вторым домом, что десятки раз мы будем здесь варить и употреблять наше зелье, что будут лететь месяцы, и стены этой железобетонной коморки пропитаются запахом фракции, кафель в углу почернеет от газетных костров, а ступени лестницы будут отполированы нашими задницами и спинами. А сколько самых разных молодых людей, объединенных одной пламенной страстью, а также организаторским талантом Олега, будут нервно ёрзать между этими унылыми зелеными стенами, сколько поистине шекспировских драм развернется в этом театре абсурда... Эта пыльная лестничная клетка – символ, немой свидетель нелепого и беспутного периода моей жизни, памятник нашему безрассудству.

Катя спокойно и даже как-то задорно и бодро сделала нам умелые инъекции бессмысленно-мизерных доз, прямо скажем, не совсем удачного раствора. Эффекта лично я не заметил никакого, и я опять понимал, что не наелся, что я не получил полноценного результата, а лишь раздразнил свой аппетит. Мне хотелось по-настоящему познать действие данного вещества ("ценное знание", "уникальный жизненный опыт" и всё такое), я решил, что раз уж я ввязался в это приключение, то надо что-то со всего этого поиметь, чтобы не чувствовать себя обломавшимся. Ведь пока всё, что я получил, ограничивалось стрёмной нервной суетой, мандражом, целым днём по сути потерянного времени. Я понимал, что все эти лишения стоят много большего, чем незначительная и непродолжительная стимуляция, испытанная мною в тот день. Короче говоря, мне очень хотелось познакомиться с загадочным капитаном Приходовым, о котором я уже был сверх меры наслышан, но не имел чести знать его лично. Дальнейшие же мои планы были туманны, если они вообще были. Но уж становиться торчком-то я, разумеется, никак не собирался.

Мы еще немного посидели на лестнице, болтая, главным образом, о нём самом. Мне ужасно не хотелось идти домой. Вообще, каждая винтовая посиделка для меня всегда заканчивалась этим каким-то особенно тягостным, щемящим чувством неизбежности, необходимости идти домой, и я старался всегда хоть на минуту отложить эту неизбежность, еще немного посидеть и потрепаться с дружками. И когда, наконец, я понимал, что идти домой все-таки необходимо, мне становилось очень тяжко на душе. Почему, откуда эта боль? Страх пропалиться перед родителями большими зрачками, поведением и т.д.? Поначалу, может быть, и это. Но потом, когда я наловчился удачно строить из себя трезвого, даже будучи сильно обвинченным, и вероятность пропалиться была минимальна, это мутное нежелание идти домой и тогда не покидало меня. Это было нежелание оставаться одному и морочиться, не имея необходимых собеседников, нежелание всю ночь ворочаться в потной кровати, делая вид, что ты спишь, а главное – нежелание признаться самому себе, что праздник окончен, что всякому, даже самому продолжительному кайфу приходит законный конец. И что ты опять остался наёбан и некого в этом винить, кроме самого себя.

Пожалуй, достоинства слабого раствора (или недостаточного его количества) заключаются в том, что нет причин запалиться, что нет (или почти нет) отходняка и существует возможность нормального сна. Впрочем, какие в жопу достоинства могут быть у хуёвого раствора?! Вот и той ночью я пришел, спокойно и даже не без аппетита поужинал с родителями и лег спать. Какое-то время не мог заснуть, переполненный впечатлениями прошедшего дня, а потом уснул. И спал хорошо.

 

Итак, первый мой "блин" по большому счету вышел комом. Я получил неполное представление о чудодейственной силе пресловутого "яблочного сока", но первый шаг был сделан. Каждый божий день я слышал от Олега и А. восторженные рассуждения на тему винтовой стимуляции интеллектуальной и творческой активности, о "воистину расширенном сознании", даруемом этим грязным кустарным ширевом. Я очень хотел стать полноправным членом ордена посвященных в знание об этой призрачной самодельной благодати на нашей грешной земле. Я осознавал, что та первая проба ввела меня лишь в преддверие этой сокровищницы ("по губам текло, а в рот не попало"), теперь я хотел переступить заветный порог. Гулять так гулять. Первые же внутривенные инъекции по большей части аннулировали мой страх перед веной и иглой, и теперь уже меня мало что удерживало от "продолжения банкета". Во всем труден первый шаг – дальше уже все выглядит значительно проще.

И всё-таки мне тогда ещё не была до конца понятна та страсть, с которой Олег и А. были готовы разглагольствовать о винте (только о винте!) часами, та лихорадочная первобытная энергия, которую они вкладывали в очень непростой процесс организации очередной варки. Я же гордился своим относительно спокойным и немного нарочито отстранённым взглядом на всю эту возню. Но про себя я понимал, что мне-то легко относиться ко всему этому спокойно: я не знаю, что такое приход. Для этих же двоих " не знающий, что такое приход" означало "не знающий, что такое жить". Они уже испытали на себе действие того божества, которому теперь преданно служили. Они не были в силах быть спокойными и здравомыслящими, когда дело касалось этого. Многие знания умножают скорбь.

Близилась дата дня моего рождения – 4 апреля. А. и Олег (последний – особенно) были полны организационного задора. На заре нашей винтовой практики каждая варка предвкушалась как светлый праздник, начало веселой романтической игры. Моим компаньонам было нелегко терпеть две недели до заветной даты. Меня же тоже порой охватывало смятение чувств при мысли о том, что очень скоро я познаю всё как есть. Я даже скинулся деньгами, хотя вообще-то куб раствора мне должны были вручить в качестве подарка ко дню девятнадцатилетия. Целый куб! Я настоял на том, что это должен быть именно куб, чтоб уж как следует распробовать на сей раз, безо всяких обломов. Мы десятки раз обсуждали тонкости организации грядущего праздничного сейшена, договаривались и передоговаривались, находя, видимо, в этом словесном онанизме некую тень удовлетворения наших низменных потребностей.

Свой девятнадцатый день рожденья я решил отметить в очень узком дружеском кругу. Приглашенных насчитывалось всего четверо: Олег, А., старина Паша Е., а также ещё один наш бывший одноклассник Костя Осипов (миниатюрный тщедушный паренёк, ничем особо не занимательный; студент мединститута; к наркотикам, как ни странно, отношения не имеет). Из района никого больше видеть мне не хотелось, а приглашать друзей из МГУ или с дачи на винтовую вечеринку мне ещё больше не хотелось – кто бы то ни было трезвый мог быть в этом кругу лишь инородным телом, мы были бы стеснены в разговорах, чтобы не афишировать это моё новомодное увлечение, в общем гармония была бы нарушена. Паша Е., ещё не посвященный в наши винтовые махинации, был однако же человеком свойским и понимающим, к тому же не склонным трепать языком, так что его присутствия можно было не смущаться. Кандидатура Кости Осипова возникла потому, что в целях поддержания общей компанейности был необходим собутыльник для Паши Е. – мы трое пить не намеревались, предпочитая более едрючие радости жизни. Была ещё у меня идея пригласить в гости старого дружка Рому (см. главу 2), но то ли я до него не дозвонился, то ли в итоге забыл или передумал – так или иначе, Ромы на сейшене не было, хотя, думаю, он-то как раз был бы не лишним.

Вообще же обращает на себя внимание то, что чем больше я втягивался в винтовую жизнь, тем больше я замыкался в кругу А. и Олега плюс специфические знакомые типа Серого и Дениса. Да, впоследствии я оброс новыми знакомствами, но почему-то все (все до одного!) эти мои новые знакомые были опять-таки из числа тех, кто не прочь кайфануть. Тезис о том, что употребление винта повышает уровень общительности и коммуникабельности и способствует приобретению новых знакомств оправдал себя лишь применительно к узкому кругу таких же торчков.

Что же касается всего остального мира, то знакомств с трезвыми людьми за этот винтовой год у меня ничуть не прибавилось. Скорее наоборот. С началом этой новой потусторонней жизни я стал постепенно отдаляться от друзей по университету, по даче. Меня перестало радовать общение с ними, перестало радовать всё то, что радовало их, чему я радовался ещё совсем недавно вместе с ними. Мне стало казаться глупым и неинтересным привычно пить пиво в университетском гастрономе, по старинке жизнерадостно бухать у дачных костров. И я перестал пить пиво после (или вместо) последней пары в МГУ, за всё лето только на один week-end приезжал на дачу... Я был носителем тяжелого загадочного знания, обладание которым на начальном, "романтическом" этапе винтовой практики ограничивало мои коммуникативные горизонты лишь ближайшим окружением таких же посвящённых. Новая игрушка затмила всё, вклинилась на первое место в иерархии жизненных ценностей, что, разумеется, повлекло за собой сужение, мутацию круга знакомств, замыкание в пределах сумрачного наркомирка .

Забегая вперёд, скажу, что эта вполне естественная общественная экзальтация длилась у меня недолго. Очень скоро я уразумел и прочувствовал, что довольно-таки противно общаться с одними только химическими мечтателями – надо всё же водить время от времени дружбу и с трезвыми особями. И постепенно всё встало на свои места: я научился совмещать существование в двух мирах – обычном, официальном мире здоровых людей и в мире муток, варок и запаха яблок. Очень скоро я осмелился рассказать некоторым из моих трезвых друзей о своём новом хобби, и это во многом способствовало уменьшению бремени непростого знания, которое я тягостно носил в себе, это помогало мне общаться с "неупотребляющими". Хорошо ещё и то, что те, с кем я делился всей этой своей душевной копотью, оказались достаточно надёжными людьми и не стали афишировать эти сведения. Вообще-то, есть такое правило: "как можно меньше трепись о своих наркотических подвигах с трезвыми людьми – это чревато неприятностями". Скорее всего, это верно. И тем более меня обнадёживает то, что для меня мои откровения пока что неприятностями, слава богу, не обернулись.

Ну так вот. На чём я остановился? На дне рождения. Начало празднования носило традиционный, хрестоматийный характер: стол, обильно заставленный всеразличными мамиными и бабушкиными кушаньями, непривычно небольшое количество спиртного (для двоих пьющих гостей Паши и Кости, как оказалось, более чем достаточное), с утра визит бабушки с дедушкой, подарки, звонки с поздравлениями от близких и дальних родственников, близких и дальних друзей и знакомых. А мне ни до чего нету дела: ни до жратвы, ни до выпивки, ни до подарков, мне не надо ничего и никого. Меня жестоко мандражит с самой ночи. Я не могу есть, нервно хожу по комнатам туда-сюда, крючась от тяжёлых волн душевного напряжения. Иногда, правда, получается заставить себя ненадолго расслабиться, и тогда я даже бываю на несколько минут способен изобразить подобие благостного настроения, праздничного довольства. Чтобы потом опять погрузиться в мандраж.

Родители за суетой праздничных приготовлений почти не замечают этой моей неестественной нервозности. Зато ею неприятно удивлены бабушка с дедушкой. Дедушка просто немного обижается, а бабушка, человек очень проницательный и догадливый, начинает про себя обдумывать такое странное моё поведение и строить предположения о его вероятных причинах. Не знаю, сталкивалась ли она когда-либо на своём жизненном пути с наркоманами, думаю, что вряд ли. Однако на следующий день после дня рождения она мне позвонила и изложила свои умозаключения по поводу подоплёки моего вчерашнего настроения. Она сделала безошибочный вывод ! Она оказалась в сто раз более внимательна и прозорлива, чем папа с мамой, которые за два с лишним года моих бессонных ночей, странных знакомых, безумных речей и палёных телефонных разговоров так ни о чём и не догадались. Бабушка же пропалила меня с ходу, сразу, моментально. Для себя я отметил, что с этим Шерлоком Холмсом надобно держать ухо востро, ну а для начала постарался её убедить в беспочвенности мрачных подозрений. Видимо, мне это удалось...

Паша Е. подгрёб часам к двум. Позже пришёл А., а потом и Костя. Олег должен был приехать часов в шесть с долгожданным презентом. До его прибытия Паша с Костей пили и ели, я привычно хлебал пиво, чтобы совсем уж не раскисать, Паша неодобрительно, с некоторым подозрением косился на нас с А., на этих двоих несчастных, имевших воистину жалкий вид: мы безо всякого аппетита понуро ковырялись вилками в тарелках с салатами, поглядывали на часы и ругали на чём свет стоит Олега. Разговор не клеился. Налицо была конфронтация жизненных стилей, несовместимость нас, раненых животных, с румяными сытыми здоровяками из легального мира ("Гражданские твари" – называет их Серый). Ничего нельзя было поделать. Оставалось лишь ждать Олега. Никого в своей жизни я не ждал так часто, долго и нервно, как этого человека.

Олег приехал ещё позже, чем его ожидали, – часов в семь. Его широко разинутые глаза и не менее широко разинутый рот излучали винтовую эйфорию. Мы с А. мигом побросали все свои салаты, выпрыгнули на лестничную клетку к Олегу, суматошно и яростно перебросились охапками пылающих коротких фраз и метнулись одевать куртки. Паше с Костяном мы малоубедительно протараторили что-то насчёт того, что мы "пойдём купить ещё пивка и мигом вернёмся".

По пути из моего подъезда в подъезд А. Олег горячо втолковывал нам о трудностях варки, которые заставили его так задержаться, и нахваливал раствор, говоря, правда, что "он немного кисловат", что приводило меня в ужас (я почему-то очень боялся пожечь кислотой свои драгоценные вены... дрожал над своей бренной плотью). Мы опять припёрлись к Кате с уже привычной просьбой.

Растворец оказался и вправду кислым – я попросил, чтоб его разбодяжили водичкой. То ли от этого, а скорее всего по другим причинам, но нормального прихода у меня не было и в этот раз. Приход был, но очень уж слабенький, какой-то слишком плавный, смазанный, подобие, призрак прихода. На сей раз я уже толком почувствовал, как "бежит по гулким венам вдаль моя сладкая радуга", прочувствовал лёгкую поступь входящей в организм стимуляции. Но я понимал, что вершины познания я и на сей раз не достиг. Ни в чём не обвиняя Олега, я тем не менее решил, что необходимо присутствовать при варке самому, своими руками брать свою порцию "с пылу с жару", а не получать её долгие часы спустя через третьи руки.

А сейшн после этого пошёл совсем иначе: оживлённые дружеские беседы, задорный смех, в общем, совершенно другое дело. Мы трое чувствовали, что Паша Е. сбит с толку, как бы озадачен. И решили без обиняков объяснить ему всю ситуацию. Родители в это время уже отправились в гости к бабушке, и мы могли вести разговор, не опасаясь лишних ушей. Паша и Костя отнёслись к нашей исповеди спокойно, без напрасных страстей и резонёрства. Позадавали всякие вопросы (просто из любознательности). С интересом поглядели на сидящие перед ними живые воплощения чего-то тёмного, чужого и непонятного. Словно смотрели и не верили, что в нас троих, со школьной скамьи им знакомых мальчиков, вселился пресловутый злой дух, о котором они только слышали или смотрели по телевизору. Опыт непередаваем. Что им были наши признания? Они не могли их должным образом осознать. Мы сами-то тогда ещё не осознавали, что же такое с нами произошло.

Но несмотря на всю его бессмысленность, этот разговор был тогда необходим: витавшее в воздухе напряжение, разделение компании на белую и чёрную кость сгинуло. Мы пили и болтали до самого рассвета. Паше с Костей приходилось пить водку "за себя и за тех парней" и они оба порядком нажрались. Паша проблевался и потрухал домой часа в два ночи, Костя же остался и уже под утро пьяным матерным фальцетом вещал что-то ужасно бессмысленное про Толстого и Достоевского. Часам к пяти утра я почувствовал, что меня клонит ко сну. Это было лишним доказательством того, что не тот был винтец, не тот.

Я отправился почивать, а А. с Олегом долго ещё сидели у меня в подъезде на лестнице, курили и вели не слишком праздничный разговор. А. оказался первым из нас, кто открыто заявил о том, что всё то, чем мы активно занимаемся последний месяц, называется наркоманией, он заявил Олегу, что ни один из них двоих уже не способен отказаться от очередной дозы, и налицо наличие зависимости. Что тут скажешь... А., будучи из всех нас троих человеком наиболее наркологически образованным и способным к критическому объективному взгляду на вещи, очень скоро понял, в кого мы превратились. Да вот только это понимание ничуть не помогло ему тогда стать трезвым.

Проснувшись на следующий день, я опасливо рассматривал в постели свою дырку на руке от вчерашнего укола. Трогательные детские страхи....

 

Куда уходит детство? Оно постепенно и безвозвратно тонет в мутном болоте взрослых будней, тонет в машинальном каждодневном прагматизме, в боязливой наглости неизбежно грязной и беспощадной взрослой жизни. Люди никогда не замечают, как тихо и безропотно идёт ко дну их детство, а замечая, часто даже радуются этому, недалёкие. А вот моё детство скончалось скоропостижно, в один день. И я помню этот день. Я помню даже дату: 17 апреля 1998 года.

Под ногами хлюпала слякоть, похожая на смешанное с жидкими помоями картофельное пюре. Московский просоленный снег разлагался на мусор и воду под лучами уже вполне по-весеннему боеспособного дневного светила. Было уже не холодно – я расстегнул "пилот" и подставил своё законсервированное на зиму тело первым тёплым ветрам.

Это была третья моя по счёту мутка. Нам нужен был фосфор. Всё остальное уже было куплено, но пока что лежало мучительным мёртвым грузом в ожидании последнего недостающего реактива. Процесс подготовки к варке – это всегда шарада, головоломка под кодовым названием "собери все элементы воедино".

Мы с Олегом сами были виноваты в том, что ситуация сложилась так неблагоприятно: приехав на рынок и купив кислоту, щёлочь и йод у одного почтенного седоусого мужичка-рыбачка, фосфором не располагавшего, мы, по его мудному совету, стали тупо дожидаться появления какого-то мифического барыги, в то время как рядом, у нас под носом стояла тётя и торговала всей химией, в т.ч. и фосфором. К тому времени когда мы к ней подкатили, фосфор у неё уже закончился. Мы остались в дураках. Пришлось отказаться от обычной схемы варки (с Сергеем в главной роли) и прибегнуть к запасному, аварийному варианту, ещё не разу нами до этого не опробованному. А именно – связаться со старой винтовой системой у нас в районе через Яну.

Яна... Соседка А. Из тридцати лет своей жизни десять последних она беззаветно посвятила винту. Сидит эта дама весьма серьёзно – настолько серьёзно, впрочем, насколько это занятие может сочетаться с необходимостью зарабатывать на жизнь себе и дочери Алисе, которой 10 лет и которая уже вполне осознаёт, какое у её мамы невесёлое хобби. Отец Алисы, Янин муж, давно умер от винта. Яна проживает в пыльной запущенной квартирке на первом этаже с дочкой и своей матерью, которой ничего не остаётся, кроме как смириться с Яниным образом жизни и иногда даже помогать ей деньгами при очередных её мутках, частенько сопровождаемых исчезновением Яны из дому дня эдак на три-четыре. Но вместе с тем, Яна исправно зарабатывает деньги (продавцом в продуктовом магазине), воспитывает дочь, поддерживает относительно респектабельный внешний вид – её принадлежность к старой винтовой системе при внешнем осмотре не слишком бросается в глаза (во всяком случае, непрофессионалу). Она не позволяет себе погрязнуть и опуститься, свинтиться до самого кромешного дна, как это сделали многие из тех, кто вот уже столько лет её окружает. Хотя конечно, винтовая практика – далеко не курорт: у Яны хронический "винтовой" кашель, одышка, вечно красные припухшие глаза, своеобразная речь и моторика. Что поделать. Так уж сложилась жизнь. Но Яна более-менее держится. Видимо, в основном из-за Алиски.

Вообще-то, хронические винтовые могут жить достаточно долго – как, впрочем, и опиумные наркоманы, которые, если не схватят передоз или не заразятся СПИДом (а, впрочем, даже и в этом случае), могут спокойно виснуть на чёрном и белом и пятнадцать, и двадцать лет. Но человек, регулярно (раз в неделю и чаще) винтящийся, сгорает, как правило, очень быстро: 2-3 года – и нет человека. Кустарное варево, именуемое винтом, представляет собой сильнейший токсин – стоит взглянуть на его состав. Смерть от разрыва сердца, инсульта или от общего обезвоживания организма – хрестоматийный конец винтового хроника. Однако если хотя бы немного щадить свой организм, устраивать ему передышки между марафонами, то можно жить долго (раз в месяц винтиться менее вредно для здоровья, чем, скажем, бухать каждый день) – жить, слезая и опять подсаживаясь, наблюдая, как подыхают и скитаются по тюрьмам и специализированным больницам друзья и знакомые, привыкнув жить среди себе подобных – провонявших йодом и фракцией суетливых психов.

Подвисающие на винте лет по пять, а то и по десять, они знают адреса и телефоны всех винтовых в районе, знают всех барыг, все винтоварни, все точки и дырки. Им не надо мотаться на Никольскую, на вокзалы, на рынки, в аптеки: они всё необходимое достают в районе. Они – инопланетяне. Они – последние из могикан. Некоторые из них начали винтиться ещё в СССР, успешно продолжив это увлекательное занятие уже в суверенной России, и они помнят ещё 66-ую статью и эфедрин в аптеках без рецепта по цене, доступной каждому школьнику. Все менты в районе знают в лицо этих тридцатилетних стариков: многие из них стоят на учёте – им уже давно нечего терять. У них осталось мало пригодных вен, у них осталось мало шансов завязать. У них свой особый мир, мир олдовых, видавших виды, пока ещё живых... Они пренебрежительно-настороженно относятся к молодому поколению новоиспечёных торчков-тинейджеров.

Они – старая винтовая система.

И сегодня настал такой день, когда у нас с этими существами общее дело. Смотрите, вот они – наши новые партнёры.

 

Как только А. стал принимать участие в винтовках, до моего уха стали доходить обрывочные сведения о том, что по соседству с ним проживает некая многоопытная мадам под названием Яна. Надо сказать, что подъезд А. как-то особенно богат на торчков: помимо самого А. и Яны, на восьмом этаже этого же подъезда обитает музыкант Лёва – бывший винтовой в многолетней завязке (?), на шестом этаже живёт симпатичная молодая художница Настя – они с мужем, как говорит А., тоже имеют отношение к психоактивным веществам (в ходе варок на лестнице мы сталкивались и с Лёвой, и с Настей: Лёва окинул нашу кухню болезненно-мрачным понимающим взглядом и скрылся в лифте, с Настей же мы с Олегом долго и весело беседовали о живописи среди настойчивого запаха фракции). В общем, подъезд что надо.

Ну так вот. Яна давно состояла в хороших дружеских отношениях с сестрой А. Катей, и А. всегда знал о янином нешуточном увлечении тем веществом, к которому мы ещё только начинали приобщаться. Мы как-то раз даже по своей детской неискушённой доверчивости дали Яне купленную нами банку, чтобы она сварила себе и нам. Разумеется, ни банки, ни дозы мы не получили: Яна попотчевала нас незатейливой басней о том, что Гриша (её boyfriend и варщик; рассказ о нём – см. далее) обнаружил в купленной нами банке... что бы вы думали? ... обычную воду! Воду он, мол, вылил, а банку выкинул. Нет банки, нет дозы. Вас, видно, ребята, кинули на Лубянке – продали воду.... Это был хороший урок: когда имеешь дело с такими старыми тёртыми калачами, как Яна и Гриша, надобно обязательно присутствовать при варке и смотреть во все глаза – иначе останешься ни с чем, а потом услышишь малоубедительные доводы о том, что "у тебя плохая банка" или "фосфора было мало". Пёрнуть не успеешь, как тебя кинут.

Да и сегодня мы бы не стали связываться с Яной и её малонадёжным спутником Гришей, если бы не отсутствие фосфора. Мы понимали, что единственное, что может подвигнуть Яну на поиски фосфора, это кубца два свежесваренного из нашей банки раствора ей в подарок. Что поделать, такой сегодня расклад.

Я иду домой и беру магнитофон. И несу его на квартиру к Яне. А. с Олегом уже договорились с хозяйкой, что сейчас мы у неё будем варить, вмазываться, а потом и поживём у неё чуток, послушаем музыку, чаю попьём. Сколько поживём? Час? Пару суток? Пока что мысли заняты совсем не этим. В любом случае, мне нравится, что можно спокойно зависнуть покайфовать вдали от нескромных родительских взоров.

И вот я, сквозь трясучку мандража, вижу Яну. Невысокого роста белобрысая бесцветная и маловыразительная баба, не до конца ещё растерявшая свойственную ей от природы пухлость. Теперь эти остатки пухлости странно сочетаются с резкими заострёнными чертами лица. Быстрые и неправдоподобно точные движения. Отрывистая хлёсткая речь, перенасыщенная табуированной лексикой. Вязаная шерстяная кофта, обтягивающие потёртые джинсики, старые чёрные туфли-лодочки на босу ногу.

– Здравствуй, Яна.

– Привет.

Дома только большая, добрая и молчаливая охристого цвета псина и серенький котейко. Ни Алисы, ни Янкиной матери дома нет. На кухне уже обосновались, попыхивая табачком, А. и Олег. Устраивается "совет в Филях". На повестке дня два вопроса: где надыбать красного и кто будет варить. Мы новички, как говорится, не нюхавшие пороху. Яна тоже не мастак варить (во всяком случае, так она утверждает). Начинается продолжительный и эмоциональный обзвон всех старых винтиков в нашем районе. Яна толкует нам о каком-то мифическом мальчике, который завязал и сам не вмазывается, но может прийти и отлично сварить. Разумеется, "мальчика" раздобыть не удаётся. Зато Яне удаётся выцепить пресловутого Гришу, который обещает вымутить у кого-то там фосфор и прилететь к нам с минуты на минуту.

Яна ругает и клеймит Гришу на чём свет стоит: называет его конченым сторчавшимся психом, настоящим сумасшедшим, который, мол, ни секунды не способен находиться в неподвижном состоянии, а только постоянно дёргается, пританцовывает и несёт всякую чушь. Яна выражает большое сожаление по поводу того, что приходится связываться с этим исчадием ада. Тем не менее, уже понятно, что варить, конечно же, будет Гриша, как и подразумевалось Яной с самого начала проекта.

Все эти Янины предварительные прогоны насчёт существования каких-то других вариантов являлись ничем иным, как успокоительным втягивающим психотерапевтическим курсом, проводимым с целью того, чтоб мы затянулись, погрузились в мутку, чтобы мы не бросились наутёк, услышав сразу же, с порога не очень-то желанное для нас имя "Гриша". Ведь Гриша и Яна неразлучны, и эта её гневная тирада в его адрес (как и его многочисленные хулы в её адрес) – не более чем бутафория. Ни разу не видав этого самого Гришу и слышав об их с Яной взаимоотношениях лишь вскользь от А., я однако же сразу понял всю наигранность проклятий Яны в его адрес. Милые бранятся – только тешатся. Резкие карикатурные метания от пламенной любви до лютой ненависти особенно характерны именно для парочек подобного рода, злоупотребляющих алкоголем или наркотиками. И я совсем не был склонен принимать на веру тот неблаговидный образ Гриши, который Яна нам предложила. Как оказалось, зря: она почти не преувеличивала. Гриша оказался действительно весьма импозантным персонажем.

Ждать его пришлось недолго. Яна в который уже раз выглядывает в окошко и восклицает: "Вот он, бежит..." Мы мельком видим как в подъезд стремглав залетает довольно крупное нечто мужского пола в белых штанах. Через какую-то десятую долю секунды квартира оглашается нервными звонками. В кухню врывается он. На нём висят видавшая виды черная джинсовка, старенький свитер, давненько не стиранные белые джинсы. На вид ему около тридцати лет. У него слипшиеся на лбу от пота растрепанные тёмно-русые волосы, давненько не знавшие парикмахера, невменяемый бегающий взгляд серых глаз с резкими отблесками жуликоватой паранойи, впалые щёки, рельефно вырисовывающиеся кости лица, многодневная щетина. Он не спал и не ел пару суток. От него пахнет йодом. Впервые увиденный мною образчик старого винтового хроника. В то же время, невооружённым глазом видно, что природа наделила этого самца недюжинной физической мощью – стоит взглянуть на его огромные мускулистые лапы, тугие литые плечи, на всё это обильное мясо, которое ему так и не удалось проторчать за столько лет изнуряющих плоть винтовых полётов (прим. – на самом деле наркотики стремительно сжигают жир, оставляя мышечную массу практически без изменений). Когда-то, в той, прошлой жизни, Гриша был рэгбистом. Сейчас он не играет в рэгби. Никто толком не знает, на какие вообще деньги он существует. Говорят, живёт ремеслом варщика-профессионала. Его родители – алкоголики, которым на всё насрать (Яна описывала, как мать Гриши пережимает ему руку, помогая вмазаться).

У этого человека самая лихорадочная и неукротимая моторика, какую я видел: он и вправду ни на единую секунду не остаётся в состоянии покоя – материализовавшись перед кухонным столом, он выхватывает из кармана маленький гибкий шланг, используемый в качестве так называемого "отгона", что-то постоянно с неимоверной скоростью вещает, жмёт нам ладони своей медвежачей лапой, так торопливо, как будто опаздывает на поезд, поправляет волосы, пританцовывает ногами, одним залихватским движением откупоривает банку с салютом, напевает какой-то немыслимый песенный рефрен "а ночь такая длин-на-а-я". И все эти действия Гриша проделывает о д н о в р е м е н н о ! Ни секунды покоя. Таких на американском наркослэнге называеют queek freak – "быстрые чудаки". При взгляде на Гришу невольно встаёт перед глазами бессмертный образ Нила Кэсади из книжки Тома Вульфа "Электропрохладительный кислотный тест" (прототип Дина Мориарти в романе Джека Керуака "В дороге"): "механический человек-винт на шарнирах".

Олег, А. и я говорим редко. Сидим, смотрим, набираемся опыта. Уютно и как-то по-домашнему горит в миске салют. То Гриша, то Яна припадают ухом к телефонной трубке, ведя злобно-энергичные переговоры с какими-то тёмными личностями. Периодически между Яной и Гришей внезапно вспыхивают бешеные ссоры, похожие на сцены из жизни импульсивных обитателей итальянских трущоб. И так же внезапно эти дрязги прекращаются. В итоге удаётся договориться с неким Васей, который взамен на толику пороха для себя и своей скво Наташи должен подогнать нам фосфор. Существуют опасения, что Вася подсунет нам вторяки – уже прошедший через реакцию фосфор. Ну да что уж теперь – была не была.

Григорий отбил обильно – кубов на восемь. С газетой, полной свежеотбитого пороха, он наматывает по квартире пару загадочных кругов. Старый системщик не мог не наебать – часть пороха он всё ж таки, наверное, спиздил. Газета кладётся между створок раскладного кухонного стола – идеальное устройство для прессовки свежего эфедрина. Гриша облокачивается на стол, глаза бегают туда-сюда по отрезку улицы, видному из окна.

"А ночь такая длин-на-а-я", напевает наш безумный небритый навигатор.

"Может шторы закроем?...Нет?... Ну ладно – "смотрите, завидуйте"... Ну где этот Вася-я-снеслася?... Вот они! Так, отсыпаем. Столько им хватит?... Мало? Пошли они на хуй..."

В подъезд заходят мужик с бабой. Разглядеть их никто кроме Гриши не успевает. Гриша выбегает из квартиры с клочком газеты, в который завёрнут порох, похожий на грязноватую рассыпчатую перхоть. Возвращается он с фосфором и в то же мгновение начинает готовить реакцию. Весов он не использует: всё делается на глазок, руководствуясь интуицией, выработанной годами винтового жития-бытия. Раз-раз, хлоп-хлоп. На плите закипает реакция. Гриша невозмутим. Он выглядит как человек, привычно и бесстрастно проделывающий обыденную будничную процедуру. Движения его толстых, неуклюжих на вид пальцев отточены и механистичны. Он похож на рабочего, производящего доведённые до автоматизма манипуляции на станке.

Гасит. Продукт готов. Мандраж рвёт на части нас, молодёжь. Яна и Гриша ведут себя куда более спокойно. Баяны у нас есть, втираться идём в комнату, чтобы комфортно покайфовать. Гриша приносит фурик и всех нас троих по очереди быстренько вжик-вжик вмазывает. Вот он куб, о котором я так мечтал.

 

Мои плоть и разум рассыпаются на молекулы, затем – на атомы, а затем -на какие-то ещё более мелкие частицы, неизвестные науке. Я тону в мягких объятьях старенького засаленного кресла, беспомощно и сладострастно постанывая, как выёбываемая баба. Спазмы блаженства, словно добрый ватный удав, стремительно и непреклонно охватывают кольцами всё то, что от меня осталось, ползут мурашками от поясницы к затылку. Как охуенно быть ничем, чувствовать, как превращаешься в ничто, отдаться во власть тугого тяжёлого воздуха вокруг тебя, раствориться в нём, купаться в его струях. Как пиздато смотреть в потолок, сквозь потолок, не видя его, не понимая и не желая понимать, что именно видят глаза твои. Как заебись бессвязным голосом умирающего лепетать сухими губами сквозь выхлопы какую-то чушь. Слушать, как бегут, бегут по магистралям уже несуществующего организма миллиарды частиц безграничного счастья, залетая в самые отдалённые его уголки. Шквал кайфа всё нарастает, и хочется крикнуть: "нет! больше не надо! достаточно! мне слишком пиздато! я измождён, истощён этим заплывом через бескрайний океан кайфища!" Но крикнуть уже ничего нельзя. Ты уже утонул. Плавно, неторопливо опускаешься ты на дно материализовавшегося под твоей жопой кресла и открываешь глаза. Хочется встать и куда-нибудь пойти.

 

Когда я вернулся в этот мир, рядом со мною на коврике, растянувшись, словно спящая собака, валялся А., пялясь чёрными застывшими фарами в потолок. А. тоже мало не показалось: как только его втёрли, он испытал жгучее желание буквально расцеловать Гришу, сварившего ему такой приход. А Гриша уже убегал домой вмазываться, где-то в другой комнате с посторонней помощью мучительно, с рычанием раненой пантеры производила инъекцию Яна. Вмазаный раньше всех Олег уже унёсся покупать сигареты, пиво и воду...Но мне всё ещё не было до всего этого никакого дела. Куба такого матёрого варева мне оказалось не то что достаточно, а предостаточно – я был полностью смят, оглушён, я потерялся в этом мегадозняке. Мой первый реальный винтовой приход оказался заодно и самым сильным из когда-либо мною испытанных.

Поднимаюсь на ноги и, смакуя последние отзвуки прихода, бреду на кухню. Каждый приход – это по сути маленькая смерть. Эфедриновый удар частенько заставляет сердце на какой-то миг захлебнуться, замолчать в смятении и растерянности. И вот, на протяжении этих мгновений или даже секунд, в благоговейном оцепенении, я слушаю тишину своего сердца. И понимаю, что всё, происходящее со мной после этой великой и ужасной паузы, и есть смерть.

Яна, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, потягиваясь, словно после крепкого сна, выплывает из соседней комнаты, мотая репой. Гриша давно уже убежал: его по какой-то ему одному ведомой причине морочит тут с нами сидеть. Видимо, он очень был бы не прочь прихватить с собой и Яну, но она с ним не пошла – может быть, просто назло ему. Что-то Олега долго нет. Под ногами шляется животное собака. Люблю когда собаки молчат. Сидим втроём на кухне, Яна с А. курят. Вдохновенный эйфорический трёп, нереально откровенный и задушевный, обо всём и ни о чём. Яна сразу становится кем-то вроде старой доброй подружки, от которой у нас нет секретов, и у неё от нас тоже. Вот А. уходит помочь Олегу отмазаться от родителей, и мы с Яной продолжаем беседу один на один.

Она рассказывает мне о том, как всё у неё начиналось – про свои первые в жизни две точки 10 лет тому назад, про то, что из того круга лиц, с которыми она вместе начинала, сейчас при делах осталась она одна: один умер, второй в тюрьме, третий завязал. Говорит о том, что это хорошо, что у нас с А. и Олегом такая по-настоящему дружная сплочённая банда, сформировавшаяся, что очень важно, до начала наркопрактики. Сравнивает теперешнее молодое поколение торчков с нарками той, старой формации – сравнение, разумеется, не в пользу молодых: какой-нибудь нынешний 15-летний сопляк циничнее и подлее любого старого наркосистемщика. Говорит о своём равнодушии к героину – главному культовому наркотику молодняка нашего времени: "Прошлым летом пробовала белый – хуйня... кайф в десять раз слабее винтового, блевать только тянет". (Справедливости ради надо сказать, что "чистый" винтовой, совершенно бесстрастно относящийся к героину, это всё же не слишком часто встречающийся случай (хотя я принадлежу именно к этой когорте). Большинство же винтовых если и не сидят на белом, то уж во всяком случае частенько им пробавляются; многие пересаживаются с героина на винт и наоборот; как правило, доминантным наркотиком всё же остаётся тот, к которому человек приобщился раньше.)

Ещё Яна говорит о том, что единственное, что есть у неё в этой жизни – это её дочь, и что ей бывает очень-очень не по себе, когда она видит, что её Алиска всё знает, всё понимает. Это действительно причиняет ей боль.

Слушать "подогретую" Яну гораздо интереснее, чем трезвую: винт не срывает у неё башню, как это частенько бывает у нас, молодых (особенно часто такое случалось на протяжении начального периода нашего винтилова), и она, пользуясь всеми благами стимуляции, в то же время не страдает этими надрывными перехлёстами эйфории через край, делающими речь просто по-плохому безумной. А может, это просто доза для неё несерьёзная – Яна способна не слезать с винта по несколько суток кряду, разовая её доза – два куба. Пару раз она рассказывала нам быль о некоем "супервинте", откушавши которого она воочию наблюдала, как откуда-то из-за её плеча вылетел виртуальный макет её же собственной башки и стремительно улетел куда-то. "Я и говорю им: или я сошла с ума, или всё, чем я трескалась раньше – вообще не винт"... Наверное, сегодняшняя полторашка для этой опытной участницы движения всего лишь разминка.

Ну а для нас это просто мандец-ц-ц... Возвращается Олег: до того как пойти с А. отпрашиваться на ночь из дома, он больше получаса чесал язык с местным безобидным и весьма неглупым душевнобольным ассирийцем Аликом, живущим в моём подъезде. Разговаривали об астрономии, о Сочи, о пальмах, обо всём сущем на этом прекрасном и удивительном белом свете. Вернувшись на обшарпанную Янину кухню, Олег продолжает с успехом исторгать из себя кипящие потоки словесной лавы. Мы с А. не остаёмся в долгу. Во рту сухо и горячо, и кажется порой, будто каждое слово вылетает с лёгким шипением, как кусок металла в мартеновском цеху. В уголках рта от сушняка оседает густая белёсая шняга, похожая то ли на грязную вату, то ли на пену. Бешеные псы...

Каждое сказанное слово доставляет ощутимое, чуть ли не физическое удовольствие, выплёскивая через ротовую полость моё внутреннее напряжение, ослабляя натянутую струну меня, разряжая туго набитую обойму роящихся мыслей, образов, импульсов, которые требуют, требуют внешнего воплощения. Ежесекундно в процессе разговора в моём мозгу рождается какая-то новая мысль, а то и целая более или менее стройная теория. Но мои компаньоны тоже совсем не молчат, и если мне не удаётся вставить своё новорожденное суждение в ураганный ритм беседы, то через пару секунд это суждение уже забыто, исчезнув безвозвратно, уступив место дюжине новых. И так час за часом.

Через каждые пять минут звонит Гриша.

– Аллё. А почему я должна к тебе идти? Что я делаю? Ебусь я тут с ними !! И голая танцую !!

Выдав ещё парочку непарламентских выражений, Яна бросает трубку. Язвительно объявляет нам о том, что психопат Гриша очень недоволен тем. что она тут с нами зависает (параноидальная ревность не даёт покоя), и она уходит к нему. Мы ничуть не возражаем. Яна разрешает нам сидеть тут хоть двое суток, оставляет ключи своему соседу А. и говорит, что если пожалует её мать, то "скажите – Яна разрешила нам здесь сидеть". Мы говорим ей "пока", и она исчезает, словно по мановению волшебной палочки.

Через некоторое время в квартиру действительно заходит Янина мамаша. Видя у себя на кухне трёх молодых людей, из которых знакома она лишь с А., эта дама не проявляет абсолютно никаких эмоций. "Здрассьте...", говорим мы. Бросив на нас тяжёлый усталый взгляд, она принимается беседовать с кем-то по телефону о своих делах. Вместе с ней приходит Алиса, и добрый дядюшка А. угощает девочку печеньицем. Через минуту Алиса со своею бабушкой сваливают к некому бабушкиному сожителю, живущему в этом же подъезде несколькими этажами выше. Мы этому только рады. Витает сигаретный дым, тихонько наигрывает какая-то молодёжная электронная музыка, шуршат словами неутомимые языки.

Я спохватываюсь о том, что неплохо было бы известить о своём местоположении родителей. Звоню, предлагаю вниманию родителей легенду о вечеринке у Олега на всю ночь, "только не надо звонить... утром я приду...я знаю, что мне завтра учиться... пока". Нахожу в квартире зеркало и смотрюсь в него: зрачки – два огромных чёрных омута.

Вскоре к нам заходит в гости Катя. Прямо с порога, глазами, полными незамутнённого детского любопытства, пялится на своего брата и его развесёлых дружков. С задорным озорным похихикиванием приговаривает "ой! какие вы все тут нарядные". Пьём чай, очень мило по-домашнему болтаем. Ловлю себя на мысли, что общаться с тридцатилетними Яной и Катей (как и со многими людьми, которые на пять, а то и на десять лет меня старше) мне значительно интереснее, чем с большинством моих сверстников, а уж тем более тех, кто младше. В целом у меня есть основания полагать, что я имею мало общего, мало точек пересечения со своим поколением (если, конечно, вообще допустимо оперировать этим более чем условным термином), мне, видимо, стоило родиться несколько пораньше. Я всегда тяготел к поколению старших братьев и сестёр, я – осколок поколения 80-ых, я такой же, как они, начиная от художественных, эстетических ориентиров и заканчивая общей жизненной философией. Разумеется, нельзя слишком обобщать, но тенденция, как говорится, налицо.

Через пару часов Катя уходит спать. Мы спать не умеем и поэтому сидим дальше. С приближением утра разговор становится всё более вялым и пустым, музыка делается всё тише, потихоньку начинает давать о себе знать усталость, физическое и психическое истощение. В окно льётся грязновато-серый приглушённый рассвет мокрой и равнодушной Москвы, вернее одного из её бесчисленных потаённых кусочков, втиснутых в стандартный контур стандартного окна. Пятна и крошки на стандартном столе и огромный мешок с мусором в углу кухни купаются в мутном меланхолическом сумраке усталого раннего утра, утра, рождённого мертвым. Новый день начинается со странного труднообъяснимого чувства вины и какого-то тоскливого оцепенения. Я молчу, верчу в пальцах пластмассовую божью коровку со вставленным ей в брюхо магнитом. Я верчу её в руках целую ночь. Кончики пальцев устали, засалились и почернели от грязи. Олег с А. по инерции ещё что-то талдычат друг другу, а скорее самим себе. Никакого намёка на сон. Усталость, не сочетаемая со сном, ощущение пустоты в желудке, не сочетаемое с процессом приёма пищи. Жизнь, не сочетаемая с жизнью.

 

Пять часов утра. Надо неслышно проникнуть домой, имитировать короткий сон, имитировать завтрак, имитировать поездку в университет. С момента вмазки минуло уже более половины суток, а меня всё еще прёт так, что только в путь. Зрачки нереальные, во рту всё тот же сушняк – признак обезвоживания организма. Вместо одного движения я делаю десять, вместо одного слова выдаю двадцать. У меня ускоренная резкая моторика, я практически не способен сосредоточиться на каком-то определённом предмете, распыляя внимание одновременно на дюжину объектов. Я понемногу уже начинаю мечтать о том, чтобы меня поскорее отпустило.

Шифруясь, словно диверсант, пробираюсь домой. Сильно боюсь, как бы не запалили. К счастью удаётся тихо, не разбудив родителей, водрузить на место здоровенный магнитофон, а самому быстренько и неслышно раздеться, завернуть своё холодное и потное тельце в одеяло и уткнуться в подушку тяжёлым частым дыханием. В 7 часов меня "разбудят" и я поеду в МГУ. Одна мысль об этом делает меня больным. Однако тут я вспоминаю... Ну конечно же! Сегодня же футбол, и я собирался на него пойти. Так... Так-так-так-так... Поеду в МГУ... найду знакомых болельщиков с нашего курса... мы вместе поедем на футбол.

Закрыв глаза, изо всех сил пытаюсь уснуть, но очень скоро понимаю, что это невозможно. Хотя иногда минут на 5-10 мне удаётся войти в чуткую беспокойную дрёму, сопровождаемую сумеречным состоянием сознания и молниеносной сменой перед глазами миллионов хаотических картинок. Картинки эти схожи тем, что все они состоят из нагромождения каких-то мелких однородных элементов – допустим, я вижу громадную свалку железных строительных лесов или бескрайние штабеля темных бревен, или будто я пробираюсь сквозь одноцветную вязкую массу совершенно одноликих людей, на которых надеты сливающиеся в одно страшное пятно одинаковые серые шинели. И глаза у них такие же серые и пустые. Картинки меняются так быстро, что я не успеваю переварить, идентифицировать каждую из них. В голове летают и зудят лихорадочные обрывки мыслей и мыслишек, звонко рикошетят от внутренних стенок черепа. Мучительно ворочаюсь с боку на бок.

Приходит отец, говорит, что уже семь часов и пора вставать. Стремаюсь, стыдливо прячу глаза, стараюсь пореже открывать рот. Умывшись холодной водицей, сажусь за стол и с титаническим трудом для вида запихиваю в себя кусок котлеты и немного макарон. О боже, за что такие испытания? Быстрее, прочь из дома, пока и вправду не запалили. Надеваю на шею фанатскую розетку, рассчитывая ехать сразу же из университета на матч, не заезжая домой, и вылетаю на ещё спящую и пустую улицу. Субботнее утро.

Первым делом в ближайшем киоске приобретаю бутылочку воды "Крюшон". Денег у меня немного, и поэтому решаю отпивать из бутылочки лишь на самой жуткой стадии сушняка и только маленькими глотками, чтобы воды хватило надолго.

Параноидально-суетливое путешествие до главного здания МГУ, с постоянными подглядываниями во всевозможные зеркала ("не-палёный-ли-зрак?"), с постоянным отхлёбыванием дефицитной влаги из бутылочки, с маниакально-целеустремлённой походкой и неукротимым полётом мысли.

На шее болтается розетка. Поиски нужных знакомых начинаю со второго этажа – привычного места тусовок праздношатающихся студентов, центра неофициальной жизни молодёжи т.н. главного здания МГУ. Изо всех сил стараюсь производить впечатление трезвого человека, однако сам понимаю, что получается не очень. Навстречу попадается приятель сокурсник Антон. Перекинувшись со мною парой фраз и поглядев на мой фэйс, он высказывает предположение:

– Паштет, ты чё, под чем-то?

Так... Классно. Зря я сюда припёрся. Первый встречный, причём ещё и не самый большой спец в вопросах наркологии, расколол меня с первого взгляда. Моментально включается паранойя: бля... теперь все будут знать, что я торчок... а вдруг дойдёт до преподавателей... надо как-то отмазаться.

Отвечаю что-то невразумительное – ни да, ни нет.

Здороваюсь с ещё одним знакомцем – Димой Абрамовым, лысым невысоким крепышом с мужественными чертами лица, мастером клоунады в стиле театра абсурда. Дима, человек весьма искушенный в кайфовых делах, оценивающе поглядывает на меня исподлобья, оставляя моё состояние без комментариев. Я быстренько сматываюсь со второго этажа. Глупая маза найти попутчиков для похода на футбол всё ещё витает в воспалённом мозгу. Бегаю по этажам, разыскивая любителей футбола, при этом встречаясь и весьма оживлённо общаясь с многочисленными знакомыми.

Одним из первых встреченных мною в тот день был... кто бы вы думали? Рома. Тот самый, см. главу II, раздел о паркопане. Рома – свой парень, и я незамедлительно рассказал ему о своём увлечении. Рома, будучи ценителем диссоциаторов и травки, не оценил моего нового фетиша. Он наморщил лицевые мышцы, начал фукать и фекать, добродушно приговаривая, что "винт – это самое грязное говно" и что "скоро ты сдохнешь". Потом, уже серьёзным тоном сказал, что заниматься ширевом нехорошо и вредно. На том и расстались.

Уж если Рома придерживается такого мнения о винте, то уж трезвая-то публика явно не была бы в восторге от таких новостей. Я решил пока не афишировать свой винтовой опыт.

Весть о том, что я приехал на факультет в на редкость срамном состоянии, быстро разнеслась среди местной молодёжи. Новость, видимо, передавали из уст в уста, и к тому времени как я объявился на 21-ом этаже, где происходили занятия у нашей группы, я уже стал объектом внимательного изучения.

Вот ко мне подходит старина Петя Тарасов. Здоровается, а сам тем временем пристально исследует мою физиономию. Этот взгляд надо видеть. В нём целая гамма эмоций – смесь любопытства, какого-то мистического страха, внутреннего отторжения, сочувствия больному, и ещё чего-то, непередаваемого посредством слов. Такими глазами смотрят, наверное, на посланников внеземного разума или на папуасов-людоедов, на нехорошее, но в то же время интригующее чудо. Надо что-то ответить этому взгляду.

– Да вот вчера марку съел, сейчас отходняк (примечание: отходняк от ЛСД на самом деле во многом напоминает винтовой отходняк).

Почему я тогда разродился этой отмазкой? Кипящие мозги после бессонной ночи выдали такую доктрину: ЛСД в глазах трезвой общественности – вещество всё же более презентабельное, чем неблаговидная кустарная наркота под названием винт; следовательно, остановимся на компромиссном варианте маленькой лжи, выберем "тактику мелкого фола" – доказывать свою непорочность было бы глупо, но и полностью сознаваться в грехопадении тоже не хотелось бы. Смягчим ситуацию. Пусть это будет кислота.

Самое интересное состоит в том, что это решение оказалось абсолютно верным.

Сагитировать кого-то идти со мною на футбол мне не удалось. Ну да не беда, поеду один. Раз решил ехать, значит надо ехать. Дело в том, что если вынашивать в обвинченом мозгу некий проект, а потом уткнуться в невозможность его реализации, облом, испытываемый при этом, значительно сильнее, чем в трезвом состоянии (вне зависимости от масштаба и значимости задумки): начинает нещадно морочить, осознание облома застревает в мозгах и напрягает своим присутствием долгое время. Во всяком случае, так бывает со мной. Так что уж лучше поехать на матч. Но сначала заеду-ка я домой – полежу на диване, пока есть время до футбола. Организм измождён, он требует отдыха. Опять постепенно просыпается желание употреблять пищу. Сушняк, однако же, не ослабевает. Заодно прихвачу из дома бутылочку с водичкой, стрельну ещё деньжат...

Так я и делаю: совершив неблизкий и бессмысленный вояж в университет, отправляюсь по обратному маршруту, чтобы через час-полтора поехать на стадион "Динамо". Наматываю круги по метро туда-сюда, даже не задумываясь о длине и абсурдности производимых мною поездок. Для бешеной собаки 100 км – не крюк. Если бы футбольный матч происходил где-нибудь в Новой Гвинее, я бы, не задумываясь, сбегал бы и туда.

Дома все заняты повседневной бытовой вознёй, и никто не располагает временем, чтобы запалить мои суперзрачки и несколько возбуждённую речь, которую я, впрочем, стараюсь контролировать. Яростно колотится сердце. Съев пару бутербродов, гляжу в потолок, распластавшись на диванчике, облизывая сухие губы (на следующий день я обнаружу, что они высохли в противную корку и потрескались). Потом смотрю на часы, незаметно для родителей выношу с собой бутылочку воды, испаряюсь из квартиры на манер кентервильского привидения.

На протяжении всего матча я проявляю неукротимый фанатизм, будучи одним из самых активных фанов на трибуне. Постоянно что-то ору, прыгаю, заряжаю кричалки, шевеля высохшим липким языком. Когда моя команда забивает гол, я так бурно рад, что чуть не лишаю жизни какого-то стоящего по соседству паренька, свалившись на него в безумном обезьяньем прыжке. Ближе к концу спортивного мероприятия я начинаю чувствовать, что меня отпускает. Свинцовой волной накатывают апатия и усталость. Ноги не несут. Еле ими передвигая, бреду домой. На последние деньги покупаю хер знает какую по счёту за день бутылку воды, чтобы обезвредить неописуемый сушняк в ротовой полости.

Доковыляв до флэта и жадно проглотив обильный ужин, вдоволь нахлебавшись воды, заваливаюсь в постель, словно подстреленный куль с песком.

"Ну вот, – размышляю я на сон грядущий, – теперь ты можешь радоваться, идиот. Ты добился, чего хотел. Отныне можешь считать себя настоящим торчком."

 

 

Как уже упоминалось, период нашего начального знакомства с винтом был полон неподдельной юношеской романтики. Оглушительное впечатление от прихода в нашу жизнь этого сильнодействующего вещества порождало вполне объяснимую и простительную иллюзию открытия новых горизонтов мышления, новых масштабов творческой активности. Понимание того, что любая деятельность человека, накачанного стимуляторами, носит "непродуктивный характер" (определение нарколога), что под покровительственной сенью перивитина серьёзный многотрудный процесс истинного творчества вырождается в бестолковую забаву графомании, пришло к нам много позже. Пока же мы воспринимали бесплодную по своей сути вакханалию нервных импульсов как нечто значимое. "Именно так и должен себя чувствовать человек", говорили мы себе.

Надо сказать, что рост творческой активности на гребне волны новых ярких нарковпечатлений действительно имел место: Олег начал изготовлять картины с периодичностью, достойной хорошего типографского станка (некоторые из них получались даже неплохими), А., как одержимый, ночи напролёт строчил дико концептуальную новеллу под названием "Чебурашка" (не буду отягощать читателя информацией о её содержании) – нескончаемое произведение, измеряемое в килограммах. Даже такой лентяй, как я, и то заметно повысил свою поэтическую производительность, начал пописывать и прозу – маленькие психоделлические рассказики-картинки. Но вот в чём беда: увеличив количество нашей творческой продукции, качественного роста работ винт не дал и не мог дать. Очень немногие из наших произведений, относящихся к той весенней эпохе "винтового ренессанса", выдержали в наших собственных глазах испытание временем – основная же масса тогдашних экзерсисов благополучно валяется в запасниках или и вовсе на помойке (включая и фундаментальнейшего "Чебурашку").

Не буду говорить за своих товарищей, скажу за себя. Той весной я написал много стихов и несколько рассказиков. И те и другие порою забавны, но никакой особой ценности в себе не несут: количество не переросло в качество. Да и вообще, как это всегда и бывает, я так и не смог использовать первитин для чего бы то ни было путного – для получения свежих идей для творчества, например. Всё вышло просто и банально: первитин использовал меня, сожрав, задавив жаждой примитивного "животного" кайфа все благие идеи, связанные с интеллектуальной эксплуатацией этого "умного" наркотика.

После Гришиного куба зуд познания был удовлетворён – я теперь мог с полным на то основанием сказать самому себе "Да, я знаю, что такое винт". Казалось бы, ну узнал – и хорошо, живи себе спокойной здоровой жизнью, как жил раньше, раз и навсегда пополнив копилку своих знаний. Но знание это оказалось слишком тяжело для моей копилки. Прав был Экклезиаст, и жить с таким знанием в кармане оказалось совсем непросто. Уже примерно через неделю трезвой жизни (недельный цикл будет царствовать над нами ещё очень долго) в голову стали настойчиво лезть ностальгические воспоминания, стало медленно, но неуклонно расти где-то внутри напряженное желание повторить. Было бы странно, если бы этого желания не возникло. Это было бы неправдой, это было бы против законов природы.

Но рассудок, чувствуя уже, что попал в ловушку, оттягивал тот неизбежный момент, когда придётся себе в этом признаться. Чем мучительно пытаться решить проблему, не легче ли сделать вид, что её нет? Ведь пока ещё можно немного пожить без тяжких раздумий, с закрытыми глазами. Да, пусть мне хочется вмазаться ещё раз – ну и что? Жгучего, всепоглощающего желания, до холодного липкого пота, до дрожи, до подкашивающихся ватных ног, до страха обосраться прямо на бегу – ничего этого пока нет (всё это ещё будет, но только потом). Так чего волноваться?

Сначала я было принял решение, что одного раза вполне достаточно, и я никогда больше не..., но это был слишком наглый самообман, и он очень скоро (через неделю) потерпел крах под напором голодного непослушного желания. "Ладно, – уговаривал я себя, – так и быть: ещё разок можно, а потом уж всё – надо выходить из игры. Ну или парочку раз можно..." Но я решил, что в любом случае надо стараться продержаться до того момента, пока уж совсем станет невмоготу, и только тогда уж "повторять". Глупо. Зачем эти бесполезные самоограничения, какая разница, когда завинтиться – через неделю или через месяц? Это не имеет никакого значения. Хочешь колоться – колись.

Следующая мутка имела место 1 мая на Олеговой даче. Кроме Олега и Серого туда отправились Денис и две его героиновые соратницы – Инна и Аня (это была первая их винтовка). Мы с А. не поехали. Почему не поехал А., я не берусь вспомнить. Я же формально не поехал по целому ряду бытовых причин (родители, дела, отсутствие финансов и пр.), но на самом деле я не поехал прежде всего потому, что мне очень нужен был прецедент отказа от дозы, чтобы я мог сказать себе утешительно: "Я смог отказаться, значит я не наркоман".

Была и ещё одна причина, правда, не главная. Я не имел ни малейшего желания иметь дела с малоприятными в общении (особенно в момент мандража) клиническими торчками, особенно с Серым (Денис впоследствии при более близком знакомстве оказался совсем неплохим парнем, если делать определённую скидку на издержки его непростого бытия). Своими истерическими воплями они накаляли мои мозги до предела, делая и без того несладкий процесс мутки просто дьявольски напряжным. Кайф – это штука интимная, и хочется, чтобы в такую минуту тебя окружали приятные тебе близкие люди, а не куча психов.

Май – пора сессии на моём факультете, и развлечения для меня были на определённое время отодвинуты на второй план мощными и зловещими силуэтами предстоящих экзаменов. Однако же и во время сессии я не позволял себе грустить: так, 9-ого мая я совершил весьма содержательный выезд на матч любимой команды в славный город-герой Сталинград. Иногда я кушал трамал, правда, гораздо реже, чем Олег.

Олег же буквально на глазах погрязал в опиумной трясине: регулярные закупки на Никольской трамала стали у него всё чаще перемежаться чеками от героинового дилера Кожана, хорошего знакомого Олега по даче. Скажу два слова о Кожане. Кожан, мужчина средних лет, женат. Очень неплохо живёт, торгуя белым, какими-то путями попадающим к нему с таможенного конфиската. Товар у него всегда хороший, сыпет он щедро – а чего ещё надо? Сам Кожан, не будь дурак, долгое время не позволял себе всерьёз увлекаться своим товаром, лишь иногда баловался. Но не так давно до меня стали доходить слухи о том, что Кожан тоже временами потарчивает. Трудно всё-таки жить в окружении дерьма и не запачкаться.

Ну так вот. Кожан, давно уже к тому времени бывший официальным поставщиком Дениса и Серого, теперь стал обслуживать и Олега. Привычка к беленькому вырабатывается примерно так же, как и привычка курить – незаметно, постепенно, но чрезвычайно цепко. Олега не стало видно в районе, рейсы к Кожану стали регулярными, отошло в сторону всё – даже винт. Олег белился каждый день, компанию ему составляли Денис, Инна, Аня, их многочисленные знакомцы, такие же белые.

Меня недолго обходила стороной чаша сия. Однажды, пасмурным и сырым майским днём, ко мне зашёл старина Олег.

– Паша, у тебя дома нет никого?

– Нет, а что?

– Можно я у тебя вмажусь?

– Белым?

– Белым.

– Заходи.... Слушай, Олег, может, меня греванёшь? – сказал я стремительно, легко и непринуждённо. Сказал прежде, чем подумал о смысле сказанного.

– Да, конечно. А ты ещё не разу белым не втирался?

– Нет, не втирался. Ты уж постарайся, чтобы не было передоза, насыпь немного.

– Само собой, что немного.

Сколько раз в той, прошлой жизни, я клятвенно обещал себе никогда этого не делать. И вот теперь я, совершенно не задумываясь, игриво и небрежно прошу Олега поделиться "белой смертью". Почему? Потому, что снявши голову, по волосам не плачут. Отведав одного тяжёлого наркотика и отдавая себе отчёт (пусть даже бессознательно) в том, что наркозависимость уже имеет место быть, нет никаких причин бояться пробовать другие наркотики, даже героин, прежде казавшийся неприемлемо стрёмным. Страх перед наркотиками уже полностью отсутствует. Всё страшно делать только в первый раз. Дальше – хоть трава не расти.

Стрёмно было другое: скоро уже должна была прийти с работы мать. Но мы тогда успели, ведь приготовить герыч – дело недолгое, мороки в сто раз меньше, чем с винтом. Насыпал, подогрел, размешал, отобрал и готово – можно употреблять. Олег, благополучно вмазавшись сам, вдудонивает в меня значительно меньшую порцию. Видимо, порция была уж слишком мала: цапануло меня откровенно слабо, так, что я смог лишь примерно судить о действии гера. На фоне монументальности винтового кайфа, действие этого укольчика выглядело насмешкой Морфея, даже пять капсул трамала смотрелись куда предпочтительнее. Я не мог понять достоинств нового олеговского увлечения. Вскоре, правда, я поехал вместе с Олегом покупать гер в общаге МИТХТ (с Кожаном почему-то в тот раз не получилось), чтоб поосновательнее распробовать это вещество, но там нас ждал облом и белые крапалики ещё долго не появлялись в моей жизни – распробовать гер мне довелось лишь больше полугода спустя. Я не сел на гер ни тогда, ни потом – мне вполне хватало винта. Кстати, А., который тоже впоследствии не раз и не два вкушал героин, тоже и не подумал на него садиться, оставшись верным винтовым традициям.

В. и Г. – это два полюса, два вещества-антагониста. Я полагаю, что в зависимости от каких-то черт характера человека, может быть, от темперамента, а может, от чего-то ещё, люди делятся на две категории: те, кто больше предрасположен к В., и те, кто больше тяготеет к Г. Даже полинаркоманы, которые совмещают эти два продукта, даже те, кто не раз пересаживался с Г. на В. и наоборот (случаев множество), – всё равно любой человек, знакомый с действием и того, и другого вещества, всегда сможет без колебаний ответить на вопрос "что тебе больше нравится – В. или же Г.?". Логически этот выбор объяснить так же сложно, как ответить, почему одному человеку больше нравится белый цвет, а другому – чёрный, одному больше милы груши, а другому – яблоки и т.д. Однако стоит ещё раз оговориться, что очень важное (но не определяющее) значение здесь имеет то, какое вещество вошло в жизнь человека первым. Первая любовь, как говорится...

Ближе к концу мая я уже был очень-очень не прочь опять мутнуть свежего вкусного винтилова. Сессия подошла к концу (две тройки, три пятёрки, если кому-то интересно), и мне хотелось гульнуть. Но Олег был в плену "белого друга" и ему было не до винта. Иметь же дело с Серым мне, как я уже говорил, совсем не хотелось. Оставался старый добрый трамал. Алкоголь был забыт, как скучный анахронизм, понятие грамотного отдыха стало ассоциироваться с употреблением вполне определённого ряда веществ. К хорошему привыкаешь быстро – злая пословица.

В начале июня мне предстояло на неделю с лишним покинуть Москву для прохождения учебной практики в небольшом, чрезвычайно древнем и захолустном городке Галиче в Костромской области. К богатому набору легальных лекарств, выданным мне мамою в дорогу, я присовокупил припасённые специально пол-листа нелегального трамала. Чтобы достойно отметить окончание практики. Но главное, я знал, как я отмечу окончание практики, когда вернусь домой. Я точно знал...

 

 

 

Как помочь страдающим от недуга пьянства и наркомании. Издательство: Ковчег, 2010 г.   Е. А. Кошкина, Ш. И. Спектор, В. Г. Сенцов, С. И. Богданов. Медицинские, социальные и экономические последствия наркомании и алкоголизма. Издательство: ПЕР СЭ, 2008 г.   Право на жизнь (профилактика наркомании). Научно-популярный фильм. В ролях: Тутта Ларсен. Кинокомпания: Видеостудия Кварт, 2003 г.

 

 

 


Оглавление

2. Глава 2. Откуда что пошло
3. Глава 3. Весна
4. Глава 4. Лето
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!