Миниатюра (записки жены снайпера)

– Ребята, оденьтесь поосновательней, штаны поплотнее, если есть. Ну, и приготовьтесь к тому, что в сортир сможете попасть не раньше, чем через пару суток, так что – никакой жидкости и всю волю в кулак.

Майор, одетый совершенно не по форме – в цветную рубаху и широкие бежевые шорты – устало опустился в плетёное кресло и достал из нагрудного кармана огромную кубинскую сигару – мечту любого из нас.

– Это ещё почему? – мрачно бросил Витька и с ненавистью уставился на зажженный кончик сигары, выписывающий в воздухе причудливые кренделя.

– Вот ты, Сизов, биологию в школе учил?

– Ну, учил.

– Про кандиру слышал что-нибудь?

Сизов, угрюмый младший лейтенант и мой временный напарник, вяло пожал плечами и помотал головой.

– Фу, с какими невеждами приходится работать! – и майор картинно отбросил руку с сигарой в сторону и закатил глаза. – Хорошо, лично тебе, Сизов, я разрешаю вести себя в реке как вздумается – топай прямо в плавках и мочись сколько влезет. Точнее, вылезет. Только потом, когда проблемы возникнут с твоим… кхм… – нежная душа сурового майора не выносила мата, – достоинством, мне, чур, претензии не предъявлять. Я тебя предупредил, а там уж как знаешь. Возмещать убытки по твоей кастрации – как материальные, так и моральные – никто не будет. Это тебе не Европа. А ну пшли! – и он снова сделал театральный жест рукой.

Уже на выходе Сизов толкнул меня в бок и быстро прошептал:

– Чего это он там о кастрации говорил?

Я пожал плечами, ибо сам ничего не слышал о таинственных кандиру.

Проводник плохо говорил по-русски, но и он отчаянно зажестикулировал, увидев на нас простые спортивные штаны – в царившую во влажной долине Амазонки жару надевать военную форму хотелось куда меньше обычного. Через десять минут, облачившись в ненавистную одежду цвета хаки, мы ступили, наконец, в воду.

До базы было около двух дней пути, как и обещал майор. Проводника взяли из числа своих, однако он знал только наши имена и название рукава реки, до которого поведёт нас. Дальше до базы нам придётся добираться в одиночестве: в условиях междоусобицы доверять нельзя было никому.

Переброс через океан состоялся за сутки до планируемого похода, и мы даже не успели как следует отдохнуть и выспаться, а у меня ещё и был день рождения – встреча совершеннолетия в джунглях Амазонки среди таинственных кандиру, грозивших лишить нас возможности когда-либо иметь детей, тем не менее, приятно щекотала нервы. Риск – моё второе имя. Первый час похода прошёл в абсолютной тишине, которую Витька вдруг разрушил, снова спросив:

– Так что там за проблемы с этой рекой?

Проводник явно сделал вид, что не понял вопроса, однако Витька не унимался. Он пользовался у нас дурной славой за свою мнительность, подчас граничившую с трусливостью. Ему несколько раз предлагали оставить вооруженные силы и даже пытались вывести его из боевого контингента, однако вездесущая тётка Сизова – жена влиятельного генерала – настаивала, чтобы тот оставался на передовой: он был фактически единственным кормильцем семьи спившегося военачальника. Все старались как можно меньше с ним сталкиваться на рубежах и в окопах, а счастливчиков, попавших к нему в пару, всегда тревожно благословляли. Он не должен был лететь на Амазонку и на этот раз, но, прослышав о сумме гонорара, тётка взбеленилась и сорви-голову Максимова, гордость взвода, сменил вздрагивающий от каждого чиха Сизов.

Проводник печально покачал головой и на ломаном русском произнес:

– Рыба маленький, пипи, есть будет! – и довольно улыбнулся во все свои тридцать два жёлтых зуба.

Мы непонимающе переглянулись и помотали головами, с глупым видом уставившись на проводника. Тот охнул и развернул театр мимики и жестов, по итогам которого мы с грехом пополам усвоили, что в реке этой проживает некая мерзкая маленькая рыбёшка, которую привлекает запах мочи, и она тут же с удовольствием вгрызается в её источник – да так, что извлечь ее можно только хирургическим путем. Я ощутил, как по спине пробежал холодок, и нагнулся в надежде рассмотреть нашего врага сквозь мутную воду. Впрочем, в любом случае отбиться от них не представлялось возможным, и я вспомнил слова отца, которые почему-то отложились в моей памяти: не бойся большой опасности, а бойся маленькой – от большой ты знаешь, как защититься, а маленькая может искусать тебя до смерти, ведь до неё трудно дотянуться. Муравьиный рой всегда страшнее тигра: от тигра можно убежать или спрятаться, от крошечных убийц – никогда.

Первые полдня необходимость не пить и терпеть прочие вполне естественные для организма нужды была вполне сносной, и я даже поверил, что смогу стойко перенести все предстоящие тяготы, однако уже под вечер осознание того, что ты не можешь даже выйти на берег, присесть, передохнуть и выпить пару глотков воды, начало сбивать с ног. Витька впереди еле плёлся, по колено утопая в тёплой мутной воде, проводник же двигался быстро и ритмично – очевидно, подобные прогулки стали для него привычным делом. Насквозь промокшая форма неприятно липла к телу, но к этим мелочам я давно адаптировался.

– Зачем мы это делаем? – вяло промямлил Сизов и из последних сил ударил сапогом по воде. – Кому нужны эти внутренние разборки Перу с Эквадором? Что нашим до этого? Почему мы вечно везде суём свой длинный нос? – и он в отчаянии застонал.

– Сизов, – процедил я сквозь зубы, – если я не ошибаюсь, сейчас со мной рядом должен был идти Максимов. Почему здесь ты, а не он, знаем отлично мы оба, поэтому слушать твоё нытьё мне по меньшей мере неприятно. А если уж быть совсем откровенным, то ещё одно слово, Сизов, и ты отправишься кормить кандиру, – и я слегка приподнял колено, целясь ему в пах.

Витька моментально прикусил язык, и до вечера мы прошагали в гнетущей, но не досадливой тишине. Активные боевые действия здесь прекратились около трёх лет назад, и американские генералы, сверкая голливудскими улыбками, раздавали многочисленные интервью, похваляясь вновь подписанной Декларацией, однако, наши не спешили уводить контингент и продолжали провоцировать мелкие стычки между так и не протянувшими друг другу руки мира сторонами. Я не любил политику, причины тех или иных поступков и приказов высших чинов меня не интересовали ни в малейшей степени. И если ценой какой бы то ни было успешной договорённости становилась хоть одна невинная жизнь, я ставил крест на тех, кто и в отношениях с людьми использовал правила арифметики. Война стала мне женой и любовницей, и ради неё я научился закрывать глаза на очень многое. Будь проклята война. Да благословится война!

Ночь в джунглях была полна непривычных запахов и звуков. Мы старались шагать бесшумно, однако рядом раздавался робкий всплеск, и проводник приказывал прибавлять шаг. Темнота накрыла нас всего на несколько коротких часов, и скоро занялся холодный розовый рассвет, и солнце пронзило своими лучами влажную и душную дремоту Амазонки. Сизов едва шёл и, наконец, не выдержав, рухнул лицом вперед, издав глухой протяжный стон. Проводник поднял его за локти, велев мне ухватиться за колени, и мы до вечера, выбиваясь из сил, волокли безжизненное тело моего непутёвого напарника. Сбросив, наконец, его на берег, проводник поднял вверх раскрытую ладонь в жесте прощания, и исчез под сенью нависавших над водой лиан.

Первое, что я сделал – напился отдававшей металлом и коньяком воды из фляги, которую перед походом не успел даже сполоснуть. Потом сбегал за дерево и принялся осматривать едва дышавшего Сизова. Я дал ему воды и спросил, сможет ли он идти самостоятельно, однако тот только стонал и отмахивался. До базы мне пришлось волочить его на себе.

База находилась в процессе расформирования, и меня выписали для одной из финальных операций на территории Эквадора, и вновь увидеться с Сизовым мы смогли только через пять дней, когда я зашёл к нему в госпиталь. Узнав о том, что с ним произошло, я первым делом подумал, что Бог всё же есть на этом свете и он бдит: коварная кандиру всё-таки добралась до чресел Витьки, не выдержавшего изнурительного перехода во всех возможных смыслах. К моменту моего возвращения его уже успели прооперировать, и цвет его лица сливался с белизной наволочки и пододеяльника. Его всё-таки комиссовали, несмотря на все протесты озверевшей тётки, не получившей никакой компенсации за оскопление её возлюбленного племянника.

В наших рядах не нашлось никого, кто пожалел бы Витьку: война не терпит соперниц. Война требует жертв.