Ныкалка, или Как я был миллионером

 

 

 

День «Первого сентября» начался, как обычно начинаются все дни «Первое сентября», – цветы, букеты кленовых листьев, гогот, прыжки, хлопки по плечам, возня, полеты белых бантиков на косичках, как порхание бабочек над лугом, хихиканье девчонок, плески белых фартуков, как волны о берег, построение по парам, линейка, смущенные и чуть испуганные первоклассники, речь директора, школьный звонок, и, наконец, – всех развели по своим классам.

После четырех уроков мы пошли по домам, – я дал Сапрыкину пять пивнух и он тащил за мной мою офицерскую сумку.

– С чего это ты ему столько пивнух отвалил? – угрюмо спросил меня Илмаренок.

– Не волнуйся! И тебе дам. Не сейчас, – я отвел Илмаренка чуть в сторону и шепнул ему: – Дело есть! Я такое местечко разведал, где всегда можно пивнухами поживиться! Пойдешь со мной?

– Конечно! Я проигравшийся, семь штук только осталось, и те без пробок.

– Смотри: дело опасное, могут нос расквасить!

– Это как это?

– А как обычно: кулаком по носу.

– Кто?

– Мальчишки с Промышленной, прибанные придурки…

– О чем это вы секретничаете? – приблизился к нам Женька Сапрыкин.

– Не твое дело. Давай, тащи мою сумку и не вынюхивай. А ты, Илмари, как пообедаешь, свистни мне. Ладно?

– Ладно! А домашние уроки?

– Уроки потом.

Пацаны в Шанхае уже вовсю рубились в пивнухи почти на каждом переулке, а мы с Илмаренком отправились за добычей. Я специально взял свой старый ранец, с которым еще в первом классе в школу ходил.

– Неужели так много пивнух будет? – удивился Илмарь.

– Увидишь! Целая куча! Только учти: делиться будем не поровну! Тебе – треть, а мне две трети.

– Почему? Идем-то вместе?

– Идем вместе, но пивнухи-то я еще вчера добыл и припрятал. Так что мне полагается больше. Согласен?

– Согласен…– нехотя согласился Илмарь.

Добрались мы до бани на Промышленной быстро: под гору ноги сами понесли, да в припрыжку, да наперегонки, – полчаса и мы почти на месте оказались. Но к самой бане мы подходить не стали, спрятались за угол дома. Перед входом в баню на асфальтовом пятачке рубились в «шанхайку» местные пацаны, человек шесть или семь.

В городе их называли «обмылками» и «прибанными придурками» за то, что у них главное развлечение было, – в окнах бани крашеные стекла на просвет проскрести и за голыми тетками в бане подглядывать. Это все знали.

– Помнишь, мы Витьку Зеньку отгоняли от мужиков на Щербакова? – спросил я.

– Ну? – наморщил лоб Илмаренок.

– Так эти ребята не просто так здесь играют. Они караулят буфет, где я вчера пивнухами разжился.

– Как же они тебя не заметили?

– А я через боковой вход, вот оттуда вышел. Позади бани спрятал.

– И что теперь делать?

– Я знаю. Давай за мной!

Мы прошли еще несколько кварталов в сторону Центра и свернули на старое Зарецкое кладбище. Оно все сплошь заросло бузиной, старинными чугунными крестами, разбитыми надгробиями и высоченной крапивой. Идти по кладбищу страшно: никого нет, но за каждой оградкой, под каждой могилой, под каждым крестом лежал когда-то живший человек…

Действительно страшно: над нами стучали на ветру друг об друга ветки старых высохших деревьев; стучали глухо, как кости мертвецов. Пробираться сквозь заросли и поваленные ограды было трудно: вдруг, на чью-то могилу наступишь?

Илмаренок примолк, только сопел мне в спину, стараясь идти след в след, чуть на пятки мне не наступая. Вдруг, мне что-то послышалось в кустах за гранитным памятником с безголовой фигурой коленопреклоненного ангела, – я замер, и упреждающе поднял руку!

– Что? Что там? – испуганно зашептал Илмари.

Я медленно, как в кино, повернулся к нему и страшным-престрашенным шепотом заговорил стихами: –

«На кладбИще ветер свищет!
На могиле нищий дрищет!
Вдруг! Откуда ни возьмись!
В белом саване – МЕРТВЕЦ!
«Ты! – обдристал меня, подлец»!
Стал тут нищий извиняться,
Попу пальцем подтирать,
Но Мертвец был непреклонен!
Тот час все велел слизать!»

– Да ну тебя, Борька! Я и не испугался! Я эти стихи тоже знаю! – вполголоса засмеялся Илмари, – «На кладбИще ветер свищет!»

– Ладно! Идем дальше, – тоже посмеялся я.

После таких стихов пробираться через могилы было уже почти не страшно.

Постепенно кладбище светлело, реже росли кусты бузины и калины, появились низкорослые сосны, исчезли намогильные раковины и ограды, целых крестов становилось все меньше, все чаще торчали из земли их обломки, и большинство могил угадывалось на местности лишь по небольшим, обвалившимся и заросшим травой холмикам.

Прямо передо мной стоял почти одинокий в этой части кладбища старинный чугунный крест. Его поперечная перекладина глубоко вросла в ствол немолодой сосны. Складки дерева как бы обволокли чугунные узоры, и теперь крест и сосна были единым памятником. Быть может, только из-за поддержки сосны крест до сих пор не рухнул.

Я подошел к ним вплотную и прочитал надпись в овальном круге на средокрестии:

 

«Действiтельный Тайный Советнiкъ

Владимiръ Никандровiчъ Елецкiй

1782 – 1865»

 

– Слышь, Илмари, – повернулся я к другу, – неужели и мы с тобой когда-нибудь вот так же, под такими бугорками лежать будем?

– Будем, наверное. А куда денешься?

– Нет, ты только посмотри: сколько их! И под каждым – человек! Пусть старый, дряхлый, но ведь каждый из них когда-то был мальчишкой или девчонкой.

– Ровно сто лет назад помер, – не слыша меня, сказал Илмари и слегка потрогал выпуклые чугунные цифры на кресте. И опять повторил задумчиво: – Сто лет назад… Тогда, наверное, и электричества не было? И кино?

– «Тайный советник», – интересно, почему его «тайным» назвали? От кого он прятался?

– Может, он разведчиком был? Как Николай Кузнецов? Помнишь, кино «Подвиг разведчика»?

– Да! Здорово он их там облапошил! «Обер-лейтенант Пауль Зиберт!» Фрицы, эти лопухи, так и не врубились: «Хох! Выпьем за победу!» А Кузнецов, так стопку держит и говорит: «Да! За Победу! За Нашу Победу!»

– Но этот-то, Елецкий, «советник», а не «разведчик»! Здесь же написано.

– А ты думаешь, что о разведчике будут в открытую писать, что он «разведчик»!

– Ладно, давай тронемся дальше. Видишь, там за забором и сарайками труба торчит? Это кочегарка от бани. У меня за ней пивнухи запрятаны…

Мы добрались до конца кладбища и перелезли через забор.

На заднем дворе бани никого не было. Я отодвинул плаху и смахнул с тайника шлаковый сор и землю. Илмаренок даже рот раскрыл, когда увидел, сколько я пивнух надыбал! Мы быстро и молча, как партизаны, закладывающие мину под фашистский поезд, вырыли из-под плахи мои пивнухи и набили ими мой ранец вместе со щепками и мелкими катышками шлака. Ничего! – дома, в Шанхае очистим!

– Обратно напрямки пойдем или через кладбище? – шепотом спросил Илмари.

– Проверь, как там перед баней, – шепотом ответил я.

Илмари выглянул на улицу из-за угла и, сделав страшное лицо, немым жестом подозвал меня к себе.

– Смотри: там, кажется, Сапрыкина сейчас бить будут! – тихо-тихо, в самое мое ухо выдохнул Илмаренок.

– Точно. Сапрыкин и Колька Глузько! Они здесь. И попались! И пять пацанов с Промышленной! Нет, шесть этих «обмылков»… – всмотрелся я в группу пацанов, оценивая ситуацию. – Сапрыкин, наверное, решил за нами проследить. Догадался, хитрован, где я пивнушками разжился. И Глузю с собой заманил.

– Их сейчас бить будут! Надо помочь. Спасать их надо! – сказал Илмари уже чуть громче.

– А пивнухи? – шепотом напомнил я.

…В животе у меня набухла неприятная жадная пустота, противная, как лягушка, – и ноги стали какими-то бессильными, вялыми, как ватные ножки у девчоночьей куклы… Захотелось немедленно присесть куда-нибудь на минутку и опереться на что-нибудь. Зачем-то вспомнилось, как весной, на переменке, при всем нашем классе и наших девчонках мне до крови разбил нос Вовка Наумов из шестого «В», и я заплакал. Как маленький заплакал от унижения и боли, и хныкал потом в углу у батареи, не имея сил подняться и пойти в мальчиковый туалет отмыть от крови, соплей и слез свое лицо…

– Что пивнухи! Наших же бить будут! Ты понимаешь?! Эти «банные обмылки» наших будут бить, «шанхайских»! – почти громко сказал Илмаренок, так, что один пацан из кодлы, захватившей в плен Сапрыкина и Глузько, настороженно вытянул шею и завертел по сторонам головой явно что-то услыхав и кого-то выглядывая.

Самый здоровый из местных пацанов – семиклассник или даже восьмиклассник, – держал нашего Глузю за воротник и тряс перед его лицом кулаком. Сапрыкина ухватили за шкворник двое местных «обмылков», и он провисал в их руках на полусогнутых ногах, как бы увиливая от будущих тумаков.

– Тише! – призвал я своего приятеля к порядку. – Ты сам подумай: если мы не высунемся, то Колька и Женька еще, может, отбрешутся! Мол, просто так, мимо проходили, и никаких пивнух им не надо. А если мы с тобой сунемся, то местные нас обязательно вместе с Глузько и Сапрыкиным поколотят, да еще все наши пивнухи отберут!

– Да… – задумался Илмари. – С ранцем драться неудобно…

– Пойдем, пора сматываться, – я дернул его за рукав. Мои ноги меня не хотели слушать, чуть подкашивались, как чужие.

– Нет. Надо спасать наших, – уперся на своем Илмаренок, сжал кулаки и исподлобья посмотрел мне в глаза. Я знал, что бывают моменты, когда Илмаренка невозможно убедить. Упрется на своем, и никакие доводы на него не действуют.

– Хорошо! Будем спасать наших по моему плану… – вздохнул я поглубже, еще не соображая, что бы такое придумать? И тут меня осенило!

Я оттащил Илмаря чуть подальше за угол и зашептал: – Достань у меня из ранца две горсти пивнух. И дай мне.

– Что теперь? – Илмаренок передал мне пивнухи.

– Застегни мне ранец хорошенько, на оба ремешка. Готовься драпать! Я побегу первым, а ты за мной. Чуть что – постарайся задержать их. Чтоб пивнухи спасти. Если что – встречаемся под трибуной на площади Кирова. Знаешь, там лаз есть?

– Знаю. Жди меня там, – встал Илмари в боксерскую стойку.

Я выпрямился, отряхнул с куртки соринки, вышел из-за угла бани на середину проулка наглой шаркающей походкой и, превозмогая трясущуюся лягушачью пустоту в желудке, громко крикнул: –

– Эй, вы! Придурки!

Вся кодла местных пацанов повернулась на мой возглас.

– Обмылков наелись, что ли?

Судя по кровавой сопле из носа, Глузе уже немного досталось. Он тоже посмотрел в мою сторону и мотнул плечами, пытаясь вырваться из рук восьмиклассника.

– Эй, вы! Придурки прибанные! Жрите на дармовщинку! Это вам вместо обмылков! – я с размаха бросил в их сторону первую горсть пивнух.

– Жрите, придурки, пока я добрый! – кинул я в них еще полгорсти, и рванул наутек в сторону кладбища.

– Смотрите!

– Еще шанхайские!

– Лови их! Хватай!

– Бей шанхайских!

– Бей!

– У них наши пивнухи! – раздались за нами несколько голосов, и мы с Илмаренком перелетели через забор и припустили по кладбищу скачками, как кенгуру, не разбирая уж там, – на могилу твоя нога попала, или мимо.

Ладно! – извиняте нас статские и действительные советники, если мы вас ненароком побеспокоили. Не вертитесь под своими памятниками, когда-нибудь и по нашим, с Илмаренком, могилам будут будущие пацаны скакать, – а пока нам надо от реальных тумаков спасаться…

На скаку я заметил, что за нами гонятся только четверо из кодлы, захватившей в плен Глузю и Сапрыкина. Ранец резво прыгал за моей спиной. Ухая и шебурша, весело тряслись в нем жестяные крышки.

– От остальных Глузя отметелится! – крикнул я Илмаренку через плечо.

– Должен! – пыхтел сзади Илмари.

Во главе погони рвал за нами быстрей всех высоченный восьмиклассник, постепенно нас догоняя.

– Я тебе припомню, как обзываться! – орал он. – Ты мне, гад, ответишь за «прибанных придурков»!

– Илмари! Приемчик Клизмы!

– Понял! Еще рано…

– Илмари! «На кладбИще ветер свищет!» – кричал я почему-то радостно. Страха – как не бывало! Меня охватила какая-то безудержная и легкая веселость, и она неожиданно придала мне силы и ловкости скакать по заросшим приютам чужого вечного упокоения.

– Стой, гады! Стой! – уже близко к нам вопил восьмиклассник, главарь кодлы местных пацанов.

– Борька! «На могиле нищий дрищет!» – смеясь кричал мне на бегу Илмаренок, заразившийся моей веселостью.

Мы уже продрапали большую часть пустынного кладбища, миновали крест тайного советника или, – как там его? – разведчика Елецкого, уже начинались плотные заросли кустов, оградок и могильных памятников. Погоня почти настигала нас…

– Стой, шпана шанхайская! Вот я! Сто – ой-ой-ой! – боковым зрением я увидел, как восьмиклассник кубарем перекатился через Илмаренка, бросившегося ему под ноги.

– Ой-ёй-ёй! Руку сломал! Ты мне руку сломал! – слезно завопил здоровенный восьмиклассник, уткнувшийся носом в могилу. Его ботинки торчком торчали в небо. Штанины задрались вниз, к коленям, обнажая грязные, без носков щиколотки.

Илмаренок быстро вскочил, и хотел было наградить супротивника пинком, и даже размахнулся пыром, – но пожалел. Простил. И ногу опустил. Троица остальных «обмылков», помельче, нашего возраста, остановилась на расстоянии, не добегая до нас.

– Ну! – грозно сказал им Илмари. – Кто еще хочет с Шанхайскими потолковать?

– Ой-ёй-ёй! – верещал восьмиклассник. Не знаю, сломал ли он руку, но нос он точно расквасил. Он лежал между могил в нелепой позе, ногами торчком вверх, носом в грязи и листве, а рука его была чуть вывихнута за спину. Наверное, он просто неудобно упал.

– Мы вас запомним!

– Мы вас поймаем!

– Вы нам еще попадетесь! – вякали обычные и бессильные угрозы смущенные супротивники с улицы Промышленной.

– Забирайте своего главаря, обмылки. Нам он не нужен! Придурки прибанные! – Илмаренок отряхнул со своих брюк мусор.

– А вы зато шпана шанхайская! – в ответ ругались они, но ближе не подходили. – Нищета драная! Нищета! Нищета барачная! Нищета!

– Заткнитесь, обмылки банные! – ругались мы. – Только и умеете, что за голыми старухами в щелочки подглядывать!

Добавив в перекрестном диалоге еще несколько недипломатических выражений покрепче, которые и мы, «шанхайские», и они, «обмылки банные», впитали в свою речь с материнским молоком, мы разошлись в разные стороны без активных физических контактов.

Троица местных пацанов выковыряла своего вожака из межмогильной ямы и сочувственно его отряхнула. Он поплелся, чуть прихрамывая, опираясь на плечо одного из своих приятелей и вспоминая недобрым словом «шпану шанхайскую».

Обратный путь в Шанхай прошел почти без приключений. Мы опасались, что местные смогут собрать свежие силы и перехватить нас у остановки «Переезд», где шоссе пересекала железнодорожная ветка на Станкостроительный завод. Поэтому мы на время спрятались на стройке, за забором, дожидаясь подходящих попутчиков.

В Шанхай из Центра шли пешком какие-то тетки с сумками, усталые мужики с работы, старухи и девчонки по двое, по трое. Наконец, появился очень нужный нам попутчик, – милиционер Никандров. Он жил в Шанхае с семьей на соседней улице, Каменоборской, и обычно его подвозил с работы милицейский воронок. А тут он шел домой пешком.

Мы с Илмаренком пристроились ему за спину, мол, просто так, в одну сторону направляемся. Никандров поздоровался с нами и продолжил свой путь. А мы за ним в трех метрах.

Опасения наши были не напрасными: около «Переезда» из-за двухэтажных деревянных сараек вышли нам наперерез несколько «обмылков». Человек восемь или девять. У восьмиклассника, которого Илмаренок с ног скопытил, правая рука была подобрана к груди в петлю из бельевой веревки, – мол, раненый он, в бою пострадал.

У других членов его отряда лица были сердитые, с готовностью к реваншу. Увидев милиционера Никандрова, наши противники резко сникли, поменяли настроение с боевого на безнадежное. Для них наша уловка оказалась неожиданным военным маневром. Они наскоро посовещались и пошли в сторону Шанхая по другой стороне дороги, чуть позади нас, все еще надеясь, что милиционер куда-нибудь свернет, и мы с Илмаренком останемся без прикрытия.

Наивные люди! Ей Богу! – ну, очень наивные, до простоты!

– «Голова повязана! Кровь на рукаве!» – громко запел я пионерскую песню, с намеком на побитого вожака.

– «След обмылков тянется по сырой траве!» – подхватил её Илмари. – Нет, Борька! Давай с самого начала!

– Давай!

«Шел отряд с Промышленной, шел издалека,
Шел под драным веником командир полка!
Голова повязана, кровь на рукаве!
След обмылков тянется по сырой траве!
Э-э-эй! По сырой траве!

– Э-э-эй! По сырой траве!» – громко, дружно и весело пели мы.

– Мы вас, шпана шанхайская, еще подловим! – кричали нам через дорогу обиженные «обмылки».

– Я тебя, гад, хорошо запомнил! – пригрозил Илмаренку кулаком раненый «командир», в сердцах срывая с себя бельевую веревку, в которой только что покоилась его якобы сломанная рука.

– Обмылки, обмылки прибанные! – ответили мы.

– Шпана! Нищета барачная! – не успокаивались они.

– Что вы натворили, что за вами такой кортеж? – спросил, повернувшись к нам на ходу, милиционер Никандров.

– Ничего! Просто, нам повезло, а им не повезло! – ответил я.

– Им очень не повезло! – подтвердил Илмаренок.

– Ну, тогда ладно, пойдем вместе.

Через пару минут пацаны с улицы Промышленной наконец-таки сообразили, что милиционер пойдет с нами до Шанхая, и отстали от нас. Напоследок они еще немного пообзывали нас через дорогу, поругали, но спокойнее, не так, как на кладбище, без крепких выражений. И поплелись назад, в свой район. Наверное, за голыми старухами в щелочку подглядывать.

Наш партизанский рейд почти завершился.

 

В Шанхае у моего дома нас с Илмаренком уже ждала вся наша компания: Сережа Медведев, Женя Сапрыкин, Коля Глузько и приехавшие только вчера братья-двойняшки Андрей и Вовка Тюриковы.

 

Они разместились на валуне, под которым была моя ныкалка, и слушали, как Женька Сапрыкин в пятый или шестой раз рассказывает, как они с Глузей попали в плен к «обмылкам» с улицы Промышленной, и как они спаслись, и опять по новой то же самое…

Подошли мы с Илмаренком и рассказали, что было на самом деле, как мы помогли Глузе и Сапрыкину бежать из плена, и что было потом…

Пацаны долго и обстоятельно выясняли все детали межрайонного столкновения противоборствующих племен: кто? кого? как? куда? чем? после кого? Пока, наконец, не подошли к главному вопросу: «Где добыча?»

Я понял, что первые условия дележа пивнух, которые я назначил Илмарю перед походом на Промышленную, в новых обстоятельствах и при всей компании будут считаться не справедливыми, и сказал так:

– Вот, смотрите! – я открыл ранец, почти до верху набитый свежими пивнушками.

Пацаны обомлели от такого богатства, никто их них не мог и предположить, что добыча будет такая большая.

– Я еще вчера надыбал эти пивнухи, поэтому делить буду тоже я. Согласны?

– Давай!

– Давай, послушаем!

– Пусть делит!

– Давай, Бориса!

– Сначала всем по тридцать пивнух, кроме Илмаря и меня. Илмаренок! Отсчитай каждому по тридцать штук.

Илмари разложил на дороге напротив валуна пять кучек по тридцать пивных пробок в каждой.

– Теперь, Илмари, выдай Глузе и Сапрыкину еще по пятьдесят штук, за то, что они у бани партизанили, хоть и неудачно. И без договора с нами. За что и получили по носу.

Илмари насчитал двоим еще по пятьдесят штук. Ранец опустел почти наполовину, но в нем все еще оставалось очень много пивных крышек.

– А остальное мы с Илмаренком поделим пополам.

– Ты же говорил сначала, что треть мне, а две трети тебе! – напомнил Илмари.

– Это было до рейда. И до того, как ты того здорового восьмиклассника с ног скопытил. Что? Честно я поделил?

– Да. Честно…

– В общем, правильно…

– Больше риска – больше пивнух…

– Согласны…

– Да, честно… – утвердило мой дележ собрание пацанов.

Так, несколько необычно закончился обычный день «Первое сентября».