Ныкалка, или Как я был миллионером

Я вывернулся из рук Кольки Глузько и ушел, почти убежал от пацанов.

Направился я на окраину Шанхая к лесу, к роднику, с разбитым носом домой появляться было нельзя.

У родника я долго сидел на поваленной березе, смотрел, как малышня ходит по колена в пруду, ловит сачками головастиков…

Мы тоже с Илмаренком в прошлом году ловили здесь головастиков. И еще хотели пиявок насобирать, говорят, их в аптеках принимают… Поймали несколько штук, но так и не нашли аптеки, где за пиявки деньги дают. Мы тогда хотели с Илмаренком на пневматический тир немного денег заработать. Не получилось…

Я успокоился немного, плеснул в лицо родниковой воды. Снял с себя грязную рубашку. Отстирал-отмячкал в холодной воде следы кровавых соплей на рубашке, отмыл лицо и причесал пятерней волосы.

Малышня наловила головастиков в ржавые консервные банки, налюбовалась ими, а потом выпустила их на волю, в родное болото.

Мы с Илмаренком тоже так делали… Наловим, а потом отпустим…

И зачем ему надо было меня обворовывать? Я же ему бесплатно пятьдесят штук подарил, а он?!

Поганые пивнухи…

Почти в сумерках я вернулся домой.

Проскочил в свою комнату, переоделся в чистую и сухую рубаху, но разбитое лицо не спрячешь.

Мама спросила: –

– Подрался?

– Нет. С велосипеда упал.

– Откуда велосипед?

– Костя Гнеткин дал прокатиться.

– Ладно, ужинай и спать. Завтра в школу. Последние две недели в школу, и – каникулы. Надо еще подумать, чем тебе летом заниматься…

Утром, только я собрался бежать в школу, оказалось, что моя ныкалка под валуном грубо и жестоко разорена.

Крышка из дощечек над ней продавлена вглубь, почти до дна.

Все имущество было вытащено, разбросано и переломано. Машинка на колесиках просто раздавлена, калейдоскопы смяты и зеркала в них разбиты, у поджиги вырвана трубка, пистолет с венгеркой переломан пополам, кобура и перочинный нож пропали, одноглазый бинокль растоптан в хлам, в канаве лежит крысобойка…

И видно было, что её били, со злостью били, но не разбили. Слишком прочная.

Огорчаться и переживать мне было некогда. Я быстро запихал все скопом в яму под валуном, насыпал сверху мусора и пошел в школу.

Больше всего меня огорчило не то, что моя ныкалка разграблена, а то, что это мог сделать Илмаренок. Ведь вчера он очень обиделся, когда я поймал его на краденой чешской пивнухе…

В школу мы, как обычно, шли всей своей компанией.

Только в тот день Илмари шел не рядом со мной, а в стороне, через трех пацанов, на другом конце нашей компании. Мальчишки говорили о сегодняшнем диктанте из РОНО, о том, когда Мара-Бара оценки за четверть выставлять будет, о том, кто куда на летние каникулы собирается поехать. Не разговаривая, молча шли только Илмаренок и я. И остальные пацаны на нас не смотрели и делали вид, что вчера ничего не произошло, и никакой драки между нами не было.

– Ой! Ребята! – торопливо заговорил Колька Глузько. – Что ночью было! У-у! Скандал на весь барак! Ночью появился пьяный Клизма, Янька Клязенек, стал орать матом, всех перебудил. Мол, руку он где-то сломал! До крови! Потом его отчим дядька Станислав Дзерек по комнатам стучался, бинты и зеленку спрашивал, всех перебудил, потом вышла тетка Лиза медсестра и Клизме в коридоре перевязку делала, а он все орал от боли и ругался, а потом Дзерек на Клизму кричал, чтоб тот заткнулся и успокоился! И так почти час в коридоре орали. Пока Дзерек своему пасынку Клизме по роже не дал… Только тогда Клизма успокоился и орать перестал…

– Где это Клизма ночью руку сломал? – спросил Сережа Медведев. – Подрался с кем-то?

– Нет! Не дрался Клязенек. Я знаю, кто ему руку сломал… – сказал я.

– Откуда знаешь?

– Говори, Борька, – не томи!

– Точней, не знаю, но догадываюсь…

– Ну, говори, Борька!

– Наверное, это моя крысобойка ему руку сломала. Помните, я осенью у Саньки Климкина крысобойку за железный биток выменял?

– Было дело…

– Так я её в ныкалку приспособил. Для охраны от воров. Сегодня утром смотрю: все разграблено. Значит это он, Клизма, ночью залез в мою ныкалку. А крысобойка его за руку жвакнула!

– Ну, Боря! Берегись! Клизма злопамятный!

– Да! Он тебе будет мстить…

– Так, это он у тебя все украл?

– Нет. Он украл только кобуру и нож перочинный. Остальное разграбил и переломал все.

– Все-все?

– Да. Все. А! – ладно! «Ничего, что дом сгорел! – зато клопы подохли!» – у моего папы это любимая пословица! – попытался я успокоить пацанов и себя китайской мудростью.

– О-о! Боря! Берегись! Клизма за тобой охотиться будет!

После уроков в школе я сразу же, не заходя домой, поехал на занятия студии «ИЗО» во Дворец пионеров.

Андрей Андреевич и не думал меня ругать за пропуск нескольких занятий. Надя Курочкина лукаво поглядывала на меня из-за мольберта.

Студийцы уже заканчивали писать акварелью натюрморт. Постановка была на шесть занятий, и я никак не успевал вслед за всеми.

– Боря! А ты напиши натюрморт «эль-примо»! «По-сырому», акварелью, – посоветовал мне Аркаша Морозов. – Контуры корзины и яблоки наметь карандашиком тонко, а потом по влажной бумаге красками.

– Андрей Андреевич! Можно мне «по-сырому»? – спросил я. Он не любил, когда мы работаем не в академической манере, считал, что надо сначала научиться писать, как принято издавна.

– Хорошо. Один раз я тебе разрешаю… – сказал он.

Я набросал контурный рисунок, смочил бумагу губкой и влажной прикнопил её к планшету. Быть может, потому, что в последние дни со мной происходили разные неприятные события, быть может, потому, что я соскучился по работе в студии, быть может, из-за того, что я раздумывал осенью переходить в фотокружок, – писал я легко и смело. Брал краску в полный, насыщенный тон, покрывал лист широкими мазками (как в последний раз в жизни), плавью выводил тени и складки драпировки, – акварель у меня получалась! Как никогда не бывало раньше…

Я даже сам не ожидал от себя такой смелости в цвете. Время двухчасового занятия пролетело незаметно, и я поспевал окончить натюрморт вместе с другими студийцами.

– Андрей Андреевич! Смотрите! У Бори все получилось! – Аркаша Морозов стоял за моей спиной, вокруг меня собрались и другие ребята.

– Да. Молодец, Боря. Справился! – похвалил меня наш педагог. – Слушай, Борис, а ты не хочешь вместе со студией поехать на лето в пионерский лагерь в Сайнаволок? Этот лагерь от Дворца пионеров, занятия нашей студии там продолжатся. Все лето будем на природе пейзажи писать.

– А можно?

– Конечно, можно! Я могу объяснить твоим родителям условия в нашем лагере. У тебя есть рабочий телефон мамы или отца?

– Давай с нами, Борька!

– Давай, там весело!

– А кто еще поедет? – спросил я.

– И я поеду! Там каждый день можно купаться!

– И я! Там пляж песчаный!

– И я! – сказала Надя Курочкина и помахала мне рукой из-за мольберта.

– Отлично! – сказал я. В прошлом году я был в пионерлагере от минздрава, конторы, где моей маме обычно дают путевки для меня, ведь она медсестрой работает. Я с трудом вытерпел одну смену в минздравовском лагере. Честное слово, – сбежать хотелось! Уж очень там тоскливо и скучно: знакомых пацанов не было, нас заставляли каждый день разучивать пионерские марши и ходить строем. Только два раза в неделю разрешали купаться. Такие развлечения меня мало интересовали. А все лето писать акварелью вместе со своими ребятами-студийцами было бы здорово!

Возвращался я домой в Шанхай на автобусе.

Настроение было приподнятое!

Летом мне не надо будет каждый день петь хором и ходить строевым шагом. Буду писать акварелью пейзажи и купаться каждый день! И Надя Курочкина там будет! И Аркаша Морозов, и Валера Хазов! Здорово!

…тут в автобусной давке меня что-то неприятно задело. Нет, никто не толкнул и не пихнул меня, а просто я почувствовал затылком и спиной чей-то нехороший взгляд. Огляделся, и точно: сзади, из глубины автобуса, вперился мне в спину и в затылок маленькими вдавленными глазками Янька Клязенек.

Правой рукой он придерживался за трубчатую перекладину, кисть и запястье на его руке были обмотаны свежим бинтом. Гипсовой повязки на руке не было. Пальцы торчали из-под бинта полусвободные, – значит, перелома ему моя крысобойка не нанесла. Укусить – укусила, но руку Клизме все же не сломала…

А не фиг ему было в мою ныкалку соваться! Никто его туда не приглашал!

Клизма издалека и с выворотом сдавил на меня левый кулак, угрожая-показывая, как он меня перекрутит и раздавит…

Я, с того же расстояния, умыл пятерней свое лицо в сторону Клизмы с окончанием в кукиш, – мол, откуси не нагибаясь! Наверное, тебе такая «закусь» не впервой? По зоне-то?

Клязенек ощерился злобно. Я отвернулся, не выдерживая его взгляда…

На жестах, в автобусной толкучке, я, конечно, мог быть смелым и независимым сам перед собой! В толпе людей он не посмеет меня тронуть…

Однако, и Клизме, и мне надо будет выходить на одной остановке, а как там дальше пойдут дела – одному богу известно…

Ему все-таки двадцать три или двадцать четыре года, взрослый мужик, – а мне только одиннадцать… Летом будет. Школьник и бывший зэк. Клизма хоть и щуплый, но все равно на голову меня выше, сильнее, и на зоне его как-никак драться научили…

Прошлой осенью я с ним справился, – но тогда мы были вдвоем с Илмаренком, а сейчас мне с Клизмой один на один…

На остановке «Щербакова» я выскочил из автобуса и сразу же сунулся в продовольственный магазин. Клизма за мной. Народу в магазине было не много, но все равно на людях он не посмеет ко мне пристать.

Мне надо было дождаться кого-либо из соседей, чтоб вместе со знакомыми взрослыми подойти поближе к своему дому.

Я купил себе на пять копеек леденцов и с независимым видом сел на подоконник, – мол, я здесь всерьез и надолго.

Клизма походил кругами по магазину, встал напротив меня и прошипел вполголоса:

– От меня не уйдешь! Шволочь… – и задом заюлил, словно гвоздь ему сзади воткнули.

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, от тебя, Клизма, и подавно уйду! – в ответ я впервые назвал Клязенька уличной кликухой глаза в глаза.

– Я тебя шволочь! – взмахнул он на меня перебинтованной рукой…

– Эй ты! Охламон! – прикрикнула на него полная продавщица из-за прилавка. – Ты чего к мальчишке пристаешь? Сейчас милицию вызову!

– Милицию-милицию… Никто к нему не пристает, больно надо, – сказал Клязенек и быстро вышел из магазина.

– Что ему от тебя надо? – спросила продавщица.

– Не знаю… Дурак какой-то…

– Ты его знаешь?

– Сосед. В соседском бараке живет. Да вы не волнуйтесь, все нормально…

Минут двадцать я просидел в магазине на подоконнике, наблюдая за Клизмой и грызя леденцы. Клизма поторчал-поторчал на предмагазинном пятачке и куда-то незаметно смылся.

Я подождал еще минут десять, вышел на крыльцо, осмотрелся, – Клизмы нигде не было видно, – и пошел домой.

Он выскочил из-за электрощитовой будки, как пес с открытой пастью, и даже язык на бок! – я рванул дером, – он за мной, – я от него, – он стал нагонять, – я с визгом бросился ему под ноги, желая скопытить его, как осенью, – но он успел остановиться прямо надо мной и сходу лягнул меня под руку сапогом в лицо! – Трах…

И я отключился…

…Какие-то продавщицы в белых халатах, нет, не продавщицы, не только продавщицы… … я на носилках, машина, мы куда-то едем… голова болтается туда-сюда и липкая от крови… …кто-то вытирает мне лицо мокрым бинтом, и бинт пахнет спиртом… …тетка в очках и в белом колпаке за столом расспрашивает и расспрашивает, как меня зовут, где я прописан, но я говорить не могу, пытаюсь говорить, но не могу, – губы разбиты…

«Потом, потом…» – ей говорят.

Мне делают укол в руку выше локтя…

Очнулся я через несколько часов на чужой железной койке, – рядом сидел мой отец.

Он держал мою руку в своей руке и смотрел мне в лицо.

На его плечи был накинут белый халат. Папа тихим голосом сказал: – «Все нормально… Как ты? Живой? Сейчас я вызову такси, и мы поедем домой. Понятно? Лежи спокойно, ты меня слышишь?»

– С-слышу, пап-па… Все нормальн-но… Г-голова г-г-гудит…

– Еще бы не гудела… Лежи спокойно, я за машиной…

Два дня я провалялся дома, мама запрещала мне надолго вставать с постели. У меня определили сотрясение мозга, и несколько швов пришлось наложить, – на сломанную переносицу две нитки и на затылок восемь швов… Когда Клизма стал катать меня по дороге кирзачами, я успел завизжать, и эту сцену заметили продавщицы из магазина. Клизма убежал, а тетки вызвали «Скорую помощь» и милицию…

На второй день после обеда мама ненадолго выпустила меня погулять на улицу, – я уже совсем измаялся плашмя валяться. И заикаться почти перестал. На затылке у меня были выбриты волосы под пластырем и бинтами, все вокруг измазано зеленкой, на переносице тоже пластырь, а глазницы желто-сиреневые от синяков, – с таким выразительным взглядом страшилищ и Бабу-Ягу в мультяшках рисуют.

Мы обсудили с пацанами все детали происшествия.

Клизма, по слухам, где-то прятался от милиции и моего отца…

Меня еще немного подташнивало, надо было идти долеживать, и напоследок я выдал ребятам штук по двадцать-тридцать пивнух из ранца. Просто высыпал горку на дорогу и сказал: – «Сами поделите».

Илмаренок стоял в нашей компании чуть в сторонке, молча слушал, а когда ребята стали делить мои пивнухи, ушел домой. Побрезговал моим подарком.