Крест

 

 

 

Архипов закончил работу и вынес из сарая новый крест, который он смастерил из двух хорошо обструганных планок.

 

– Далеко собрался? – крикнул ему из-за ограды Ромас.

 

Его черный «Mercedes» уже стоял во дворе, вымощенном камнями.

 

– На гору Крестов, – сказал Архипов. Лицо его было опухшим, правый глаз заплыл.

 

– Счастливчик! – позавидовал сосед. – Если встретишь там бога, попроси его, чтобы он снизил инфляцию.

 

– Мои молитвы там не услышат, – сказал Архипов, прикрепляя крест к раме своего велосипеда.

 

– Тогда зачем крест?

 

– Друг умер.

 

– Все мы там будем... – быстро перекрестился сосед. – А ты кто по вере? – спросил он, садясь в «Mercedes». – Православный или католик?

 

– Буддист, – почему-то ответил Архипов. Хотя не был ни тем, ни другим, ни третьим.

 

Сосед отбыл в офис. Архипов присел на завалинку. Закурил.

 

Вставало солнце. По-весеннему щебетали в деревьях птахи. Деревянный дом его покойных родителей осел на один бок, давно требовал реновации, как теперь говорят. «Бог с ней, с реновацией», – подумал Архипов. Денег все равно не было. Плохо было другое, глубоко затянулся он горьким дымом: он сам.

 

Вспомнилось, как он раздражался, злился, бесновался зимой, когда пилораму, где он трудился десять лет, закрыли за долги. И он остался без работы. Пил, когда умер Андрей. Короче, был дураком, а дураков он сам не любил.

 

Вот и вчера у него не было ни малейшего желания связываться с тем типом в баре у Гоши, но бритоголовый сам напросился.

 

Сперва ему не понравился Архипов, который говорил с Гошей на русском. Гоша налил Архипову пива. Архипов взял бокал и направился к столику. Бритоголовый с кабаньим лицом проводил его взглядом и, ухмыляясь, громко выругался: мол, хотел послушать живую музыку, а попал на шоу уродов, безруких и безногих. Его компания загоготала. Гоша покачал головой. На афганской войне он был поваром. Варил кашу, когда духи накрыли минометным огнем их палаточный городок. Ему оторвало голень.

 

Архипову повезло больше, чем Гоше и тем салажатам, погибшим в палатках. Пуля раздробила ему плечо. Его прооперировали. И рука начала сгибаться. Но плечо так и осталось «замороженным». Архипов приспособился на пилораме. И его натруженная левая стала, как рычаг. В этом он не раз убеждался, когда ему приходилось драться с разной сволочью. Но вчера драться он не хотел. Он вообще не хотел больше драться никогда. Но бритоголовый не унимался. И стал поносить Джона Леннона, портрет которого Гоша повесил в своем заведении вместе с плакатом «War Is Over», то есть «Конец войне». Архипов, любивший Леннона, сдержанно попросил его замолчать. Но тот не понял. И, когда Архипов, белый, как стена, поднялся, бритоголовый первый ударил его боковым по голове. Архипов устоял. И двойным хуком левой оглушил противника. Раскорячив ноги, тот помотал головой. И в своей кабаньей подлости снова бросился на Архипова. И Архипов больше не сдерживал себя – дал ему своим рычагом в живот. Тот обхватил его. Архипов его оттолкнул, и двинул снизу в его челюсть. Бритоголовый упал на колени и ткнулся лбом в пол.

 

– Преподал урок, – успокаивал Архипова Гоша, закрыв бар. – Теперь он здесь больше не появится.

 

Но Архипов знал, что после таких «уроков» кабаны становятся еще наглее. И они есть всюду, в каждой стране. Но что хуже всего, их поголовье увеличивается. Вот в чем беда. Гоша слушал и только вздыхал.

 

Архипов пришел в свой пустой дом. Левая рука опухла и болела. На сердце скребли кошки. Он лег на кровать, но заснуть не мог.

 

Валя, его бывшая жена, ушла от него зимой. Она его, дурака, жалела, когда он запил, похоронив друга. А он не понимал этого. Орал: «Если я идиот! То где ж он, твой умный-то?». Первый муж Вали был кандидат каких-то там наук. Писал диссертацию. Валя работала одна, содержала его. А когда он диссертацию защитил, то бросил ее и женился на студентке.

 

«Не далеко же я ушел от тех, с кем дрался!» – свежевал себя Архипов.

 

Вспомнилось, как Андрей, его друг, обычно сдержанный, однажды сказал ему в лицо: «Хам». Когда случайно стал свидетелем его ссоры с Валентиной. Он не терпел зло в любом его проявлении. Архипов не знал, куда деться от стыда. Жить захребетником было невмоготу. Но работы для него, – практически однорукого, – не было. И он, как тот пьяница из сказки, которую однажды дал ему почитать Андрей: пил, потому что его мучила совесть, а совесть его мучила потому, что он пил. Андрей, как мог, вразумлял его. Зачем, почему он тратил на него, динозавра, у которого и мозгов-то было с куриное яйцо, свои силы и время? Сам Андрей был музыкантом. Где-то что-то преподавал. Изредка выступал у Гоши с «живой музыкой», пел под гитару свои песни с маленькой сцены. Там они и познакомились. И задушевно говорили о многом.

 

И как-то так само собой получилось, что Архипову эти разговоры с Андреем стали необходимы, как воздух, в том водовороте, где Архипов барахтался, потеряв свое место в мире. Андрей говорил о чем-то важном. Чему и слово-то не подберешь – напиши хоть сто диссертаций! Но без этого «что-то» все казалось бессмыслицей. Ну, отломал день на работе, ну, нажрался мяса, а дальше-то – что? И болит душа. Не зная, «что дальше». Андрей знал. И когда он с таинственной своей слезой на глазах признавался Архипову, что ему хотелось бы, чтобы у него выросли крылья, чтоб он смог с высоты птичьего полета обозреть землю, чтоб она была у него вся, как на ладони. И он мог бы заглянуть во все ее углы. Чтобы понять: зачем? То Архипов видел, что его друг не притворяется, а, в самом деле, страдает. Без этих крыльев. Но Андрей тут же над собой и смеялся: «Все это, Саня, глупые мечты! Быть лучше и выше других я не хочу!»

 

Или говорил, что если каждый день поливать чистой водой сухое дерево, то оно когда-нибудь зацветет. И он поливал это дерево. Где-то на Крестовой горе. Дураки его считали шизом. Смеялись: «Вон, мол, опять покатил сухую палку поливать, лучше б делом каким занялся!». А он все равно ездил на гору и поливал свое дерево. Хотел, чтоб и Архипов там побывал. И Архипов обещал, что побывает.

 

Да так и не собрался. А долг, известно, не рана – никогда не заживает.

 

Было два часа ночи, когда Архипов, совершенно измученный, поднялся с кровати. Набросил на плечи ватник и пошел в сараюшку. Там у него был верстак. Набор плотницких инструментов.