Be at Leso

 

 

 

И пока оно не могло меня снова заметить, я даю своему телу исчезнуть в каюте катера и продолжаю странствие внутри корабля.

У моего катера изящный корпус, который приводится в движение двумя моторами в 15 и 75 лошадиных сил, так что даже в шторм он может без труда развивать 15 -16 узлов в час. На его корме золотыми буквами написано «Елена» – в честь девушки, которую я люблю. И он так красив, что среди лодок островитян кажется каким-то высшим существом. В открытый иллюминатор льется свежее утреннее дыхание океана. На полке – книги. Их немного, но все они настоящие, как помощь друга в трудную минуту.

– Вот я и дома, – говорю я.

И радость, тихая, вкрадчивая, захлестывающая исподволь, как морской прилив, заполняет мое сердце.

Но я не праздный путешественник, а сталкер! Затерянный в океане, напрочь оторванный от Земли, остров нуждается в живительной связи извне, без которой он перестал бы развиваться и неизбежно погиб. Эту связь острова с Землей и осуществляет экипаж моего катера: Лена, моя подруга и помощница, и Соленый Пес, мой верный волк. На остров мы доставляем почту с Земли, а на Землю – Великие творения Духа, создаваемые островитянами, которых я называю «яркими созданиями», позаимствовав этот термин у Эдгара По.

Выполнить эту работу мне помогает сегодня Соленый Пес.

Я бросаю якорь и спускаю на воду лодку. Соленый Пес приносит мне брезентовый мешок, набитый письмами, и мы садимся в лодку. Я поднимаю парус. Попутный ветер быстро пригоняет нас в опоясанную скалами бухту к северу от маяка.

На берегу нас встречают жители острова Leso. Среди них, Михаил Лермонтов. Загорелый, коротко остриженный, в белой простреленной рубашке, отстиранной в море, он крепко жмет мою руку и вручает мне рукопись своего нового романа «Пришелец». Тут и Всеволод Гаршин. С венцом на голове, похожий лицом на пророка, апостола, мученика. Как всегда, он крепко прижимает к груди Красный Цветок, который не отпускает ни днем, ни ночью. И будьте спокойны, зло, которое, источает этот Цветок, никогда не просочится в мир. Мне хочется сказать Лермонтову и Гаршину много теплых слов, но вдруг среди нас появляется Христофор Колумб. В его руках прекрасная модель парусного судна.

– Вот, смастерил на досуге, – смущаясь, говорит он и поясняет, что это Santa Maria, точная копия его флагманского корабля, неизвестная миру, которую он хотел бы подарить всем детям мира.

И я принимаю каравеллу.

– Отдать швартов! – улыбается Гаршин, в его прекрасных печальных глазах мелькает надежда.

И тотчас белокрылый корабль оживает в моих руках, его паруса наполняет ветер, и, ожив, он рвется в небо, как если бы вихрь, внезапный шквал подхватил его, понес, бросил в гору, с горы, в пучину... И ничего не остается, как рубить канаты собственной души, чтобы шагнуть в неизвестность...

Я плыл сквозь шторм, мечтой томимый:
Наяды взор, античный лик,
Влекомый им неодолимо,
Я славу Греции постиг
И грозное величье Рима, –

звучит глуховатый голос. Оборачиваюсь: Эдгар По! На его бледном лице следы побоев, так и незалеченных временем. Поклонившись, он отдает мне свою поэму «Третье небо». Она о том, что он видел и чувствовал, посетив сферу Высшего и Абсолютного Знания, где, по его словам, он избавился от многих противоречий, которые его так терзали, заставляли мучиться на земле. И я тепло благодарю этого тонкого гения, умеющего разговаривать со звездами.

Подходят два монаха. Кланяются. Светлые русские лица, обрамленные бородками клинышком. В чистых, по-детски наивных глазах лучики, как у святых. Радостно сообщают, что принесли икону «Троица», написанную преподобным Андреем Рублевым...

Я немного растерян. Прикоснуться к «Троице», словно сотканной из солнечных лучей, у меня не хватает духа...

– Ubi caritas et amor, Deus ibi est! Там, где есть любовь, там есть Бог, – доносится до меня приветливый голос отца Павла Флоренского, философа и мученика. – Смело несите «Троицу» на катер. Мир, как никогда, нуждается в такой святыне...

В черной рясе, с длинными, расчесанными на прямой ряд, волосами, ликом похожий на Христа, он стоит рядом с Платоном и улыбается мне своей доброй улыбкой.

И с благословления отца Павла я принимаю икону, льющую в мир свое тишайшее излучение. А потом еще ряд творений, которые принесли на берег поэты, живописцы и музыканты, живущие на острове: «Триумф красных бабочек» Питера Брейгеля, концерт №1 ля минор Баха, новый роман Федора Достоевского «Паук», альбом Джона Леннона «Ирреволюция», записанный при участии Бетховена, и другие дары ярких созданий в Золотой Фонд Человечества. Благодарю творцов и, поклонившись, прошу у них прощения за свою дерзость. За то, что нарушил их покой. Они обещают молиться за меня.

Далее мой путь лежит к храму, где меня ждет его настоятель, отец Лука, врач и художник. Он мой духовный наставник. И мои беседы с ним стали традицией, когда я посещаю остров. Соленый Пес остается на берегу охранять бесценные творения, а я продолжаю странствие по острову.

Путь к храму тернист и не близок. Нужно вздыматься от подошвы Священной Скалы к ее плоской вершине, раскрытой точно ладонь. Именно на ней вознеслась воплощенная в камне молитва Богу. Каменистая тропа убегает вверх, петляя среди скал и кустарников. Ремни тяжелого мешка с письмами режут мне плечи. Пот льет с меня градом. И сердце бьет о грудную клетку так тяжело, часто, что вот-вот лопнет от перенапряжения. Вдруг – как будто в благодарность за труд восхождения – скальная чаша, полная родниковой, словно крещенской воды!

Пересохшими губами я припадаю к чаше, и сразу, будто давно ждала этого случая, открывается красота острова, который предстает передо мной во всем своем великолепии, такой веселый, такой волшебно-светящийся при солнечном дне, что я только вздыхаю...

Все здесь дышит тайной!
И своды скал,
моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, облака...

И все вне разумения. Как Дао, или как царствие небесное. Но это ни то, и не другое. Остров – это скорее предчувствие. Предчувствие целостности мира. А это невозможно передать словами или к чему-то приговорить. И я просто всматриваюсь, вслушиваюсь. Потому что суть острова трепещет и светится в каждом жестком листке незнакомых мне деревьев с темно-зелеными плодами, в каждом сантиметре старой, каменной стены храма, перед которой можно стоять часами, открывая в ее трещинах и выбоинах целые миры. Остров сам как невидимый храм, а вовсе не иной мир, с которым здесь, на земле, нет никакой связи.

Но не каждый способен проникнуть на остров. И то сказать! Сколько людей, думающих о душе, отрывалось от земли, чтобы сорваться вниз, в пропасть, откуда выбивались языки пламени и Чудовище, радуясь и скаля клыки, пожирало их. Одни захлебнулись от тоски в домах мещан, других убила нищета, уделом третьих стала чужбина, где они скорехонько умерли от ностальгии по какой-то далекой родине. И их имена давным-давно стерлись на дешевых деревянных крестах.

Но те из них, кто, обливаясь слезами, на ощупь, достигли острова, обрели, наконец, покой и волю. Здесь, в таинственных темных долинах на берегах студеных ручьев, каждый из них жил в соответствии со своей сущностью. С чистой, как у ребенка, душой. В то время как на Земле миллиарды людей, подчиненные власти Чудовища, делали все, чтобы себя расколоть, уничтожить и превратить в живых мертвецов, не помнящих себя.

Жители острова верили, что Чудовище можно победить.

– Только людям нужно изменить свою душу, – говорит отец Лука, отложив письма с земли. – Как изменилась вода в вино в Кане Галилейской. Это доказал Иисус Христос. Но вместо Хлеба Жизни люди выбрали хлеб земной. С тех пор власть Чудовища над людьми стала безграничной...

Отец Лука вздыхает. И я вижу по выражению его лица, как расстроили его картины катастрофы человеческой души.

– Однако настало время выбирать что-либо одно, – продолжает он, помолчав. – Или рабство духа и смерть, или – Дух. И это единственный путь к спасению. Ты спрашиваешь, трудна ли такая перемена? – читает он мои невеселые мысли. – Очень трудна... Но не печалься, – и в грустном голосе отца Луки звучат веселые нотки. – Люди всегда умели делать это. Славные великаны святости и духа: праотцы, пророки, апостолы, тысячи простых людей, мучеников и мучениц за Христа, величайших подвижников иноков, сонмы неизвестных святых в миру жили по законам своей божественной сущности, раз и навсегда исключив саму возможность попадать под власть Чудовища. Только нужно набраться храбрости и уметь сказать: «Руки прочь от меня!» Не делать зла. И не грешить...

Но если быть честным до конца, то не ради острова я посещаю Leso. А ради самого себя. И тем больше нужда в острове, чем чаще я нахожу там спасение от Чудовища. Это вроде кун-фу, защитные (а нередко и наступательные) приемы, с помощью которых я обороняюсь от монстра, который постоянно мне угрожает. А как еще-то защищаться?

День и ночь корабли слуг Чудовища охотятся за моим катером, бороздя океан по разным направлениям. Они, точно бесы, искушают, провоцируют, стремясь потопить тебя в бездне безответных вопросов. Но каждый раз мы уходим от погони. Риск пьянит нас, как шквалистый ветер, а работа, которую мы выполняем, дает нам такое напряженное ощущение жизни, которого мы не испытывали никогда ни до того, ни после.

Но счастье не бывает долгим. Однажды Чудовище, ненавидящее остров, повелело своим головорезам покончить с «этой горсткой сумасшедших, которые бьют по основам основ нашего существования», как писали журналисты, – и завладеть Белым альбомом, несущим Срочное Послание Человечеству.

Островитяне, слабые как растения, дрались не на жизнь, а на смерть. Но силы были далеко неравные. И остров был захвачен черной пехотой Чудовища. Это случилось в тот день, когда меня в очередной раз препроводили в мрачные чертоги ордена Меча и Щита.

Следователь, до изнурения вежливый, прилизанный тип, вдруг сбросил маску сочувствующего дяди, и я полетел со стула, получив прямой. Когда я поднялся, то было ощущение, что я что-то потерял. Без чего уже невозможно, казалось, существовать. Следователь понял, что стучать я не стану, и меня отпустили. Но ощущение какой-то потери не прошло. Будто что-то невозвратно разошлось, раскололось в душе. Я чувствовал себя расстроенной гитарой с безнадежно треснувшей декой. И эта трещина разрасталась и вширь, и вглубь, образуя пропасть. По одну ее сторону чернел затянутый в кожу демон-рокер и язвительно скалился над миром, точно так же, как над хаосом вообще всего мироздания и над самим собой; а по другую белел другой ангел – русский юноша.

Ангелы без конца пререкались, спорили, поносили друг друга. Иноземец кривлялся, настаивал послать все к чертям собачьим, купить мотоцикл и жить, чтобы ездить, а ездить, чтобы жить, а другой ангел сидел в траве под монастырской стеной и, склонив голову, бесконечно страдал от невозможности изменить мир и себя.

Я слушал спорящие голоса двух боровшихся демонов. И мне казалось, что я схожу с ума от противоречий. Чудовище праздновало победу. Подкормившись болью и страданием, оно набрало гигантскую силу и уже могло заставить плясать под свою дудку кого угодно. Вооруженное системами коммуникаций, радио и телевидением, оно в один миг – одновременно – превратило человечество в толпу. И людей-зомби на Земле стало еще больше.

Лишенные собственного сознания, тысячи людей вылились на площади городов. В центре толпы, изредка появлялось Чудовище, излучающее холод и ужас. Но люди не замечали его. Потому что оно было частью их существа. Оно было – внутри каждого из них, в теле, сознании, оно ими управляло, приветствуя все то, что творилось внизу, у его ног.

– Власть переходит в руки карнавального народа! – вопили с подачи Чудовища шоумены и под одобрительный рев многотысячной толпы призывали уничтожить Белый альбом перед включенными кинокамерами.

Но всемирной телевизионной трансляции второй голгофы не состоится!