Машина времени

 

 

 

Это были далёкие семидесятые годы. Мы были молоды, жизнерадостны, верили в свои силы и в своё будущее. Мы считали себя писателями, ибо только что окончили филфак Воронежского университета, и у Кости в городской газете «Молодой коммунар» был опубликован с десяток стихотворений, а у меня в ящике письменного стола валялись две тетрадки с началом научно-фантастического романа. Роман носил многообещающее название: «Бегство после долгих усилий, или Приключения 4 джентльменов в южных морях».

Мы вот-вот должны были получить дипломы и уже готовились уезжать работать по распределению. Мы не старались остаться в городе, как некоторые более практичные сокурсники. Нет, мы жаждали новых ощущений и выбрали далёкий и экзотический Сахалин. Мы листали тома энциклопедий и жадно впитывали скудную информацию об этом острове. Мы уже видели себя на берегу Охотского моря, уже ощущали порывы соленого морского ветра. Но в последний момент всё переменилось, и вместо Сахалина мы получили назначение на Кавказ, в Чечено-Ингушетию. И снова были справочники, географические карты, томики Толстого и Лермонтова.

А потом был мир гор. Мир, в котором невольно замирает сердце перед застывшими стражами столетий. Мир, наполненный величием и чистотой. Мир, в котором, казалось, нет, и никогда не будет места подлости и низости.

И была школа в одном из маленьких аулов Ножай-Юртовского района. И была работа, ставшая жизнью. Отрывки этой жизни аккуратно разложены по ячейкам памяти. И каждый кусочек бережно хранится, ожидая своего часа. И ничего нельзя выкинуть...

 

В отпуск мы уезжали на Волгу. Мы бегали по магазинам, закупая провизию и рыболовные снасти. Мы тащили тяжеленные рюкзаки на пристань и предвкушали, как, наконец, отплывём от берега…

Мы плыли вниз по Волге на стареньком теплоходе. Пять часов мы проводили в томительном ожидании. Мы сидели на палубе среди людей с мешками и корзинами. Это напоминало кадры из довоенных фильмов. Словно заработала невидимая машина времени и оживила прошлое. Мы невольно представляли себя перенесёнными на много лет назад. И это было так же реально, как и плеск волн за бортом.

Медленно тянулись обрывистые волжские берега, проплывали встречные села, менялись попутчики. И вот, наконец, старая скрипучая пристань на границе с Астраханской областью. А потом ещё два часа пешком сквозь прибрежные заросли по, казалось, только нам известным тропинкам. Мы старались идти без отдыха, чтобы скорее добраться до места назначения и упасть на траву в блаженном бездействии. Мы выходили из зарослей ивняка и застывали на мгновение. Перед нами, каждый раз по-новому, но всегда чарующе представал Омут. Три протоки разбегались от его округлого зеркала, соединяя Волгу с маленькими извилистыми речушками.

Мы переправлялись на противоположный берег Омута и разбивали палатку на обрыве среди неразберихи поваленных когда-то бурей деревьев.

Когда оранжевый шар солнца зависал над лесом, готовый скрыться за его неровный частокол, у нас уже всё было готово для торжественного ужина. Аппетитно шипели на углях охотничьи колбаски. Доставалось из родника охлаждённое шампанское, выкладывались на походную клеёнчатую скатерть городские деликатесы…

 

Рано утром мы уходили на далёкий и малоисследованный ещё ерик. Мы торопились и завтракали прямо на ходу по дороге парой сухарей и кусочком сахара. Мы не боялись оставлять палатку без присмотра, так как людей вокруг не было, а там, где нет людей, плохих людей не бывает. Плохие люди любят толпу. В ней они могут легко затеряться, и в ней они могут поживиться.

Мы шли напрямик, каждый раз открывая новые места. Протоки с бегущей в неизвестность водой. Заросшие травой заливчики, из которых при нашем приближении выстреливали стремительные торпеды щурят. Заливные луга с травами в человеческий рост, откуда бросались на нас потревоженные армады комаров. Всё это возникало у нас перед глазами и прочно обосновывалось в глубинах памяти.

Мы пробирались сквозь заполненный паутиной, хворостом и стволами упавших деревьев лес, ежеминутно рискуя сломать себе ногу или выколоть глаз. Мы твердили, что в последний раз суёмся в эти дебри. Мы верили, что это действительно так. Но всё забывалось, когда за деревьями показывался просвет. Мы осторожно выходили на крутой берег ерика и замирали с волнением при виде стай крупных неторопливых рыб.

Если нам везло, то прежде, чем удилища оказывались сломанными, в сумке уже лежало несколько сазанов. Но, даже если мы оставались и без снастей, и без добычи, то обратный путь всё равно был заполнен впечатлениями от пережитого и планами завтрашнего возвращения на это место…

 

Ясными августовскими ночами мы мечтали о времени, когда люди станут умнее. Мы сидели у костра на песчаном берегу и всматривались в переливающиеся загадочными узорами уголья, словно символизирующие собой переменчивое и загадочное время. Такие минуты у жаркого костра под мерцающими искрами звёзд поневоле располагали к философским размышлениям. Сколько людей задолго до нас, вот так же заворожённо смотря на пляшущие языки пламени, пытались объяснить для себя огромный мир или хотя бы его крошечную частичку, в которой они находились. Сколько идей родилось и погибло в этих попытках! А сколько осталось и продолжает пылать маленькими факелами в умах и душах! Всё оставляет свой след. И, казалось бы, давно занесённые ветром времени следы вдруг выступают на поверхность под порывами того же самого ветра, и прошедшее предстаёт перед глазами так ясно, что сразу же перестаёт казаться прошедшим…

И снова слышится монотонный шорох набегающих волн и треск распадающихся угольев. И глухой стрекот крыльев жука, спикировавшего на песок и устремившегося прямиком в костёр. Костя преграждает ему хворостинкой путь и отбрасывает его в темноту, бормоча:

– И куда тебя несёт, дурачок?

Спасённый жук возится в стороне, затем мы снова слышим его крылья, и маленькая фигурка исчезает в ярком мечущемся пламени.

– От судьбы не уйдёшь,– говорю я. – Так и люди. Сколько человечество ни спасай, оно упорно ползёт к своей гибели…

 

Как старая, засвеченная местами киноплёнка, разворачивается лента памяти. То один, то другой яркий эпизод вдруг всплывает в сознании и переносит нас в иной, оставшийся где-то позади мир…

Раскалённое солнце на безжалостном безоблачном небе. Раскалённый песок слепит глаза. Редкие чахлые кустики практически не дают тени. Налетающий лениво ветер совсем не приносит облегчения, обдавая тело горячими волнами. Мы пытаемся спрятаться от солнца под натянутым на шесты одеялом, периодически переползая по песку вслед за неугомонной тенью. Лениво перебрасываемся репликами, передвигаем шахматные фигуры, и пытаемся переждать самое жаркое время.

– В прошлом году такого пекла не было, – вздыхаю я. – И воложка почти пересохла. А помнишь, какой родник был под тем обрывчиком? Сейчас бы вернуться в то время. Так нет, с каждым годом всё только хуже. Сначала Омут весь зарос. Потом Первая воложка. А теперь и здесь всё песком заносит. Да, видно, нужно искать новые места…

– Там хорошо, где нас нет, – возражает Костя. – Год на год не приходится. Всё меняется. Что-то – к лучшему, что-то – к худшему. Да мы сами виноваты, знали ведь, что лето жаркое. Нужно было взять сухого побольше. Сейчас бы прохладного рислинга. Или шампанского… – он облизывает пересохшие губы.

Я представляю себе вытащенную со дна реки бутылку шампанского и мысленно даю себе зарок, что уж в следующем году…

Ну а вслух отвечаю:

– Тащить тяжело. Да и потом, по закону подлости, будь у нас сейчас сухое, наверняка хлынул бы ливень, и мы сидели бы в мокрой палатке, дрожа от холода.

– Мы вообще как-то нерационально ведём себя, – продолжает рассуждать Костя, забыв про шахматы, – каждый год ведь в одни и те же места едем. Вполне могли бы устроить тайник и хранить посуду, снасти, консервы. Шампанское, наконец.

– Ты забыл, что здесь в разлив всё затоплено. Берега меняются. Каждый раз что-то новое.

Но Костю уже захватывает. Он обводит взглядом берег:

– Ну, положим, не всё меняется. Вон та ива, например, ещё не один год простоит. От берега далеко. Чем не ориентир?

Он ненадолго замолкает и мечтательно произносит:

– А ведь как просто все можно устроить. Нет, обязательно нужно будет попробовать. Например, в десяти шагах от дерева к воложке устроить тайник. Конечно, повозиться придётся. Зато, представь, потом как будет кстати…

– Кстати, кстати, только сейчас от этого не легче… Ты вообще-то ходить будешь? Если бы мы с часами играли, то …

– Если – то… Причина – следствие.… И с кем я играю? Никакого полёта фантазии. А вот если когда-нибудь всё же изобретут машину времени, то мы с тобой сможем послать нам сегодняшним небольшую посылку в виде того же шампанского. А насчёт часов – вспомни, у кого чаще стрелка падала. Ну, да ладно, шах тебе…

Минут пять мы молча строим хитроумнейшие комбинации, потом Костя упирается взглядом в пространство и неуверенно говорит:

– Послушай, а если это уже произошло?

– Что произошло? – не понимаю я.

– Если мы уже сделали это… Посылка из будущего….

Я улыбаюсь:

– Ну, неси. Что сидишь? Мне, пожалуйста, цинандали.

Костя встаёт и бредёт по песку вверх, к обрыву. Я передвигаю шахматы в новое место и пересаживаюсь сам в переместившуюся тень.

Проходит минут десять. Костя не появляется. Я выбираюсь из-под тента, окунаюсь в воду и ненадолго чувствую облегчение. Выйдя на берег, я бросаю взгляд наверх и вижу сгорбленную Костину фигурку, возящуюся возле старой ивы. Вдруг Костя выпрямляется, и я слышу его торжествующий крик. Он быстро сбегает вниз, размахивая над головой бутылкой шампанского.

 

Надёжно обвязанная морскими узлами сетка с шампанским уже покоится на дне реки, а я всё ещё не могу придти в себя.

Костя же всем своим видом показывает, что ничего необычного не произошло.

– Всё по строгим законам логики, – повторяет он довольно.

И тут я вспоминаю случай двухлетней давности. У Кости был урок, посвящённый пословицам и поговоркам. Он хотел объяснить детям, что это обобщённый опыт народа, что в каждой пословице есть смысл, пусть и не всегда лежащий на поверхности. Бурное оживление в классе вызвал приведённый Костей пример: «Кто рано встаёт, тому бог даёт».

«У нас тоже есть похожее, только не бог, а Аллах», – сказал кто-то из учеников.

«Бог, Аллах, – какая разница. Главное, смысл такой же». В классе разгорелся спор, есть ли смысл в этой пословице, или она просто выдаёт желаемое за действительное.

Костя не вмешивался, а лишь подливал масла в огонь, время от времени подбрасывая провокационные вопросы особо рьяным спорщикам. На дом он задал ученикам сочинение на тему «Корни и ветви пословиц».

А через пару дней одна из учениц этого класса – Айшат – выйдя рано утром вместе с младшей сестрой за водой, нашла в роднике пять новеньких рублёвых монет. На следующее утро такая же история произошла с другой девочкой. Слух быстро разлетелся и по школе, и по селу.

Когда ученики стали рассказывать об этом Косте, тот только развёл руками: «А что же тут удивительного? Кто рано встаёт…»

Случай с монетами повторился ещё несколько раз. Конечно, нашлись горячие головы, решившие устроить с вечера наблюдение за родником, но это ни к чему не привело. Мальчишки, просидевшие всю ночь в засаде, никого не заметили, однако монеты, тем не менее, появились. Правда, вскоре это прекратилось. Наверное, потому, что по утрам у родника стало уж слишком многолюдно. Так, по крайней мере, объясняли многие. Что ещё осталось в памяти? Разве что зарплата, которую в тот месяц учителям выдали почему-то рублёвыми монетами. И то, что Костя жил в доме, стоявшем прямо над родником.

Я вспоминаю всё это и облегчённо вздыхаю. Всё вроде бы становится на свои места. Ай да Костя! И когда же он успел? Но одного он не учёл. Этикетка. Ведь на ней стоит год изготовления. Представляю выражение его лица, когда я прочитаю надпись на бутылке. Я усмехаюсь, довольный своей проницательностью. Но когда мы вытаскиваем сетку с бутылкой из реки, оказывается, что этикетка отклеилась, и её унесло течением.

Мы блаженствуем, сидя на обрыве и потягивая прохладное вино. И мысль о чуде, которое всегда рядом, уже не кажется фантастической…

 

Где-то с шести часов вечера наступало лучшее время. Жара уже спадала, солнце больше не обжигало, а, собираясь скрыться за полосой деревьев на западе, посылало на прощанье по-доброму тёплые лучи. До вылета комаров оставалось ещё часа два, и мир казался ласковым и прекрасным. Мы проверяли снасти, запасали дров на ночь, расстилали плащ-палатку и ужинали, следя за плеском рыб в затихшей воложке и строя планы на следующий день.

А потом у костра велись долгие разговоры обо всём на свете. В том числе и о машине времени. Мы спорили о возможности её существования. Здравый смысл говорил, что путешествия во времени нарушили бы причинно-следственные связи. Но этот здравый смысл отступал перед неутолимым желанием верить в то, что когда-нибудь люди всё-таки научатся управлять непостижимым, загадочным и своевольным временем. Управлять, а значит, и менять, если потребуется. Мы были недовольны своим временем. Мы видели его недостатки и мечтали их устранить. Нам не хотелось жить в трясине лжи, которая разрасталась год от года. Нам было жаль детей, которых мы учили быть честными и добрыми. Нам было ясно, что, если они останутся такими, им будет очень трудно в жизни. Этот мир слишком наполнен грязью. Но учить их подлости и хитрости мы не могли и не хотели. Мы работали в школе и ясно видели, во что превращается система образования в паутине растущего как на дрожжах чиновничьего мира. Отчёты ради отчётов, процентомания, сиюминутные интересы заменили собой подлинное образование. То же самое было повсюду. Мир бюрократии опутал страну и высасывал из неё все соки…

 

Мы спорили о машине времени. Довольно странное занятие для филологов. Но я вообще увлекался фантастикой, а Костя до филфака год проучился в московском физтехе. Я как-то поинтересовался, почему он бросил физику, на что Костя ответил, что бросить институт и бросить науку – это не совсем одно и то же. Больше я не приставал к нему с этим вопросом. Я ведь и сам считал, что ни один институт не принесёт пользы больше, чем самообразование. Я любил фантастику, но меня привлекала в ней неожиданность полёта фантазии автора, а в технические детали я особо не вдумывался. Костя же, наоборот, придавал этим деталям большое значение и пытался рассмотреть во всевозможных вариантах. Очевидно, это служило ему толчком для мысли и временами заносило довольно далеко от идей самого автора. Во всяком случае, фантастику Костя читал не меньше меня, а возможно, и больше.

– О чём свидетельствует история?– задумчиво говорил Костя. – О том, что рано или поздно любая фантастика перестаёт быть таковой. Вот где поле для размышлений. То ли человек не может придумать того, чего не существует во Вселенной, то ли он способен мысленно предвидеть будущие открытия. Представь, за десять лет до появления теории относительности у Герберта Уэллса уже описан Путешественник во Времени, который объявляет время четвёртым измерением. Сам Уэллс в то время считал это полнейшей чепухой. А потом оказалось, что эта чепуха подтверждается строгими математическими уравнениями. Так что современная наука уже не считает путешествия во времени чем-то невозможным. С физической точки зрения никаких проблем здесь не возникает. Другое дело, – с логической. Здесь выявлено столько парадоксов, что ум за разум заходит.

Я уж не говорю о классическом примере, когда человек отправляется в прошлое и случайно убивает себя самого. Или своего отца. Есть и более тонкие, более заумные рассуждения. Я читал рассказ одного американского фантаста. Так вот, там некий профессор создал машину времени. Первый опытный образец. И вот испытания. Профессор держит на ладони кубик. Просто маленький кубик. И говорит своим сотрудникам: «Господа! Ровно в три часа я положу этот кубик внутрь прибора и отправлю на пять минут назад в прошлое. Значит, без пяти три этот кубик будет внутри прибора. Сейчас без шести минут три. Если мои расчеты верны, то через минуту кубик должен исчезнуть у меня с ладони и появиться внутри». Все с замиранием сердца следят за минутной стрелкой. Ровно без пяти три кубик исчезает с ладони профессора и появляется внутри установки. Все ошеломлены, все счастливы. Решена одна из величайших задач науки…»

– Ну и в чём здесь парадокс? – спросил я. – А впрочем, понимаю. Раз кубик уже не у профессора, значит, тот не сможет поставить его в три часа в свою машину и эксперимент сорвётся. Ну и так далее, по кругу…

– Да нет. Это профессор как раз объяснил. Ровно в три часа он приблизит ладонь к установке, кубик исчезнет из прибора и окажется на ладони. И тогда профессор спокойно поместит его внутрь. Так что никакого парадокса не возникает. Тут дело в другом. Пока все ждут наступления трёх часов, у одного из сотрудников возникает вопрос: «Профессор, а что будет, если вы теперь передумаете и ровно в три часа не положите кубик на стенд?» Профессор как истинный учёный мгновенно оценивает новизну возникающего парадокса и принимает судьбоносное решение. Практика – критерий истины. И ровно в три часа, когда кубик появляется у него на ладони, профессор оставляет его там.

Костя замолчал и принялся ворошить палкой угли в костре. Я представил описанную ситуацию, попытался предугадать окончание рассказа. Не придя ни к чему, нетерпеливо спросил:

– Ну и что? Что произошло с кубиком?

– С кубиком? Ничего. Просто весь мир исчез…

 

 

В те далёкие семидесятые информацией дорожили и собирали её по крупицам. Мы механически просеивали официальные новости, выбирая из словесной мишуры осколки истины. Эти крупицы складывались постепенно в картину реальности. Мы ещё не знали, что скоро её смоет обрушившийся на страну вал гласности. Потоки информации захлестнут людей и обесценят само это понятие…

 

 

Мы ждали перемен. Мы думали, что хуже быть уже не может. И ведь вроде увлекались фантастикой и много читали. А всё же не хватило фантазии предположить, что может быть ещё хуже. Что в грядущие восьмидесятые мы с надеждой примем ветер перемен. Что поверим в свершившееся, наконец, прозрение. И будем опасаться только одного: как бы с грязной водой случайно не выплеснули и ребёнка. И нам с нашей наивностью даже в голову не сможет тогда придти, что грязную воду никто и не собирается выплёскивать. Целью будет именно ребёнок…

 

 

Это были далёкие семидесятые годы. Теперь мы уже совсем не молоды, отнюдь не жизнерадостны и даже оставшаяся вера в свои силы не позволяет ждать чего-то хорошего в будущем. Мы и теперь считаем себя писателями, потому что у каждого из нас есть, по крайней мере, один постоянный читатель.

Мы больше не спорим о машине времени. Мы, наконец, поняли, что она существует. И существует уже давно. Только придумана она не человеком. А для человека. Машина времени – это наши воспоминания. Это транспорт, который всегда с тобой. Но руководство по управлению им в комплект не входит…

 

 

 

Апрель 2006 г.