Никчемный человек

 

 

 

В кабинете завхоза водки не было. Пашка даже в ящиках письменного стола пошарил для верности рукой – пусто. Если у Емельянова днем что-то имелось в заначке, то лесорубы за вечер всё вылакали.

– Ты только не шуми, пустолайка, – наставлял Пашка верную спутницу, с оглядкой приближаясь к бытовке лесорубов, – а то вдруг кто заночевать здесь решил? Дела нужно проворачивать тихо, а ты вечно брешешь, как оглашенная, словно народ созываешь на себя полюбоваться. Нравиться вертеть задом на глазах у толпы восторженных поклонников? Тогда тебе в шоу-бизнес надо подаваться, но туда блохастых не берут.

Люська застенчиво виляла хвостом и вела себя на удивление тихо, словно понимая всю серьезность момента. На двери бытовки висел замок, но для Пашки он преграды не представлял. Наоборот, даже порадовал – значит, все лесорубы, до последнего человека, убрались в поселок. А что до замка, так Пашке было хорошо известно, где хранились запасные ключи от всех здешних дверей. Чем он и пользовался время от времени, доставая таким образом лекарство для себя и пропитание для Люськи. Об этом знал весь леспромхоз, но так как Пашка особо не наглел, ругать его порой ругали, могли пригрозить расправой, но и не более того. Сегодняшний случай являлся скорее исключением, чем правилом, но уж больно осерчал промерзший за долгий день в лесу бригадир, не найдя на прежнем месте дорогую сердцу поллитру. Где-то в глубине души Пашка его понимал, но прощать прилюдную оплеуху не собирался. Пусть только подвернется удачный случай…

– Стой здесь, шапка ходячая, а я быстро пошарю.

Не трогая выключателя при входе, Пашка сразу сунулся к стоявшему в углу холодильнику. Лесорубы – народ не бедный: тушенка, хлеб, масло, капуста квашеная – всё водилось в закромах, но Пашка сейчас искал другое. У здешних обитателей с «горючим» всегда был порядок, им без него никак нельзя.

Вот и она, родная, в самом низу, ополовиненная, но ему вполне хватит. А с мужиками он потом как-нибудь договорится…

Не утруждая себя поиском подходящей посуды, Пашка прямо из горла хватил изрядный глоток столь желанного напитка. И спустя мгновение отчаянно заметался по бытовке с выпученными глазами, в поисках ведра с водой. Не найдя ничего, пулей вылетел на улицу, где кашляя и отплёвываясь, с разгону плюхнулся в ближайший сугроб. Жадно греб ладонями свежий снег, давился им, пихая в себя, а по лицу текли злые слёзы.

– С-суки… – просипел наконец придушенно, сплевывая отдающую уксусом слюну. – Поглумиться решили!

Перепуганная Люська топталась неподалеку, не решаясь приблизиться. Пашка лег на снег лицом, пытаясь сдержать рвущиеся из груди рыдания. Теплый язык лизнул его руку, потом мокрый нос ткнулся в ухо – сначало робко, потом всё настойчивей.

– Чего тебе? – повернул он мокрое от слез лицо. – Отвали от меня, я сдохнуть хочу!

Люська послушно сделала шаг назад, но едва Пашка отвернулся, как снова почувствовал рядом её влажное дыхание.

– Да что за напасть? – приподнявшись на локтях, выкрикнул он с обидой. – Что мне теперь, помереть спокойно нельзя?

Вместо ответа собака улеглась рядом. Чего-чего, а терпения Люське было не занимать.

– Отстань, а? – с ноткой безнадежности в голосе попросил Пашка.

Люська на пузе осторожно подползла ближе и застенчиво лизнула его в щеку.

Поиграем? – светилось в её глазах. – Чего грустить-то зря!

И он смирился.

– Выпить очень хочется, – принимая вертикальное положение, пожаловался ей Пашка. – Давай в поселок сходим? Час туда, час обратно – печки потухнуть не успеют. А у кого в такое время можно взять, я знаю.

От леспромхоза до шоссе было километра три. Это если по дороге. А если напрямик, через лес, то не больше полутора. По шоссе в сторону поселка то и дело шли маршрутные автобусы, останавливающиеся на обочине по требованию. Да и прочего транспорта на оживленной трассе хватало, надо было только до неё дойти.

Перед тем, как отправиться в путь, Пашка обошел территорию. Ни в здании конторы, ни в одной из бытовок света не было – и работяги, и начальники разъехались по домам. Набив печки под завязку дровами, Пашка свистнул своей верной спутнице, запер на висячий замок центральные ворота и направился через лес в сторону шоссе. Тропинкой ежедневно пользовались работники лесхоза, что жили в деревне у шоссе, она была хорошо утоптана и всего за четверть часа, минуя овраги и бурелом, выводила шагающего по ней к автобусной остановке.

Довольная неожиданной прогулкой Люська весело носилась по сугробам, то пропадая в темноте среди деревьев, то вновь появляясь в поле зрения, веселым лаем выражая спутнику свое одобрение. Однако тот не обращая на неё внимания, будучи полностью сосредоточен на решении весьма сложной задачи со многими неизвестными.

– Кучкина больше в долг не отпустит, – старательно морща лоб, бормотал он на ходу, – я ей и так второй месяц обещаюсь. А у неё лучший из всех, на целебных травках. У Михалыча во вторник, если не ошибаюсь, из бани дым шел, а ведь он, вроде, по субботам обычно парится? Заглянуть можно – сам-то он мужик не жадный, но на вынос не даст, заставит рядом присесть, а я на службе… У Натахи Кругловой как-то, помню, брал три литра, но ейный продукт малость слабоват – молодая ещё, не научилась за качество бороться. Медицинский спирт у Лёхи рыжего водится – его баба с работы постоянно таскает, но он, гад, жмет его и просит дорого. Напиток, понимаешь ли ты, высшей очистки! И к Надежде нельзя – болтливая баба! Завтра весь поселок знать будет, что я среди ночи за бутылкой приперся, работу забросив. Знакомых, черти бы их проредили, полна улица, а как припрет, так и зайти не к кому!

Пашка резко затормозил, пораженный прямо в сердце этим внезапным открытием. Что же это, скреб он озадаченно затылок, зря я, выходит, спешу? Зачерпнул в горсть свежего снега, скатал холодный ком и откусил, словно от яблока, в надежде хоть немного приглушить осточертевшую жажду. Тишина царила в спящем лесу, кружились, падая с неба, крупные снежинки, и только где-то неподалеку, мешая наслаждаться царящей вокруг гармонией, настойчиво брехала какая-то безмозглая шавка…

– Люська, – вспомнил он, озираясь, – куда подевалась, оторва?

Он свистнул негромко, всматриваясь в темноту. Лай на секунду стих, затем возобновился, но уже несколько ближе.

– Иди сюда, – снова позвал Пашка.

Но собака на зов не шла, продолжая настойчиво лаять где-то в чаще. Он постоял ещё с минуту, затем неохотно двинулся на голос.

– Куницу почуяла, лахудра, – ворчал он себе под нос, – теперь за хвост не оттащишь. До утра под деревом лаять возьмется. Охотница, что бы тебя блохи до икотки заели!

Но это была не куница, а добыча куда крупнее. В стороне от тропинки, припорошенный снегом, неподвижно лежал человек. Люська встретила Пашкино появление веселым лаем, словно хвастаясь собственной удачей – смотри, чего отыскала!

– Вот ведь… – только и смог вымолвить Пашка, издали разглядывая находку.

И что теперь с этим добром делать, спрашивал он себя, качая сокрушенно головой. Жмурика мне только сегодня не хватало.

– Гав! – гордясь собой, ответила ему Люська, упираясь передними лапами в лежащее на снегу тело. – Гав-гав!

– Знакомый твой, что ли? – хмуро поинтересовался Пашка, не желая подходить ближе.

Не любил он покойников. Как не любил и всё, что так или иначе связано было со смертью. Хотя на поминках и наливали порой щедро.

– Ну его к черту, – предложил он ожидавшей его решения собаке, – пойдем лучше назад, из конторы участковому позвоним.

– Гав? – недоумевая, отозвалась та, а труп под ней недовольно шевельнулся, что-то неразборчиво проворчав.

– Живой! – охнул от неожиданности Пашка и поспешил перевернуть человека лицом к небу.

А спустя мгновение, разглядев в полумраке знакомые черты, выругался сквозь зубы, приложив матерно всю люськину блохастую родню до седьмого колена. Потому, что на снегу перед ним, мертвецки пьяный, вольготно развалился тот самый мордоворот Лёха, бригадир местных лесорубов. До последнего, видать, лил в себя завхозовскую водку, а потом, совершенно невменяемый, отправился через лес домой, но в темноте или по нужде, неосмотрительно сошел с тропы в глубокий снег. Упал, споткнувшись, в сугроб, а подняться сил уже не хватило.

– Вот оно! – мелькнуло в Пашкиной голове. – Снежком присыплю – к утру окоченеет. Был Лёха, да весь вышел. Хорошо, если завтра найдут, а то ведь так пролежит до весны.

Обида на недавнюю оплеуху затуманила голову. Да и розыгрыш с уксусом явно добавил злости – Пашка выпрямился, и, не обращая внимания на негодующий собачий лай, торопливо зашагал прочь.

– В следующий раз не будет руки распускать! – бормотал он себе под нос, ускоряясь. – А то в печку собрался меня совать – теперь самого туда отправят!

Пашка считал, что поступает правильно: собаке, как говорится, собачья смерть. А то взяли моду, чуть что, морду бить! Но какой-то мутный осадок плескался на дне его души, отравляя светлое чувство почти свершившейся мести. «Народ у нас такой, – вспомнил он Комова, – за полбутылки водки душу вытрясут…»

– Да пошел ты! – подняв лицо к черному, в искорках звезд, небу, послал Пашка горячий привет слесарю. – Много ты о народе понимаешь? Вот я, к примеру, народ, а потому не позволю всяким-разным мне в морду кулаком тыкать! Понял?

Никакого вразумительного ответа сверху не последовало, но Пашка его и не ждал. Уладив таким образом возникшие разногласия со слесарем, он собрался было вновь продолжить путь, как тут кто-то крепко дернул его за штанину. Опустив глаза, Пашка с удивлением констатировал, что за портки его прихватила клыками тихоня Люська.

– Пусти, мымра! – приказал он ей. – В гробу я его видал!

Однако Люська не собиралась разжимать челюсти. Более того, упираясь лапами в землю, она настойчиво тянула его обратно.

– Ты сдурела, чума лохматая! – дернулся было Пашка. – Да в нем весу – центнер с гаком!

В ответ Люська приглушенно зарычала.

– А нос ты мой видела? – чуть не плача, убеждал её Пашка. – Он мне его набок свернул. А потом уксусом едва не отравил. И его теперь из леса на себе тащи? Я кто по-твоему – Иисус Христос?

– Гав! – ответила Люська, отпустив штанину. – Гав-гав!

– Хрен ты угадала! Это он гад, а я, к твоему сведению… – тут Пашка неожиданно задумался, а потом плюнул и выругался.

По всему выходило, что он тоже гад. Почти, как Лёха. От мысли этой Пашке сделалось обидно.

– Не цапай меня, – обреченно попросил он Люську, – сам пойду.

Тащить здоровенного Лёху было нелегко. Пашка моментально взмок, опять жутко заболело сердце и застучало в висках. Люська в помощницы явно не годилась, от её лая только в ушах сильней звенело.

– Довольна? – рухнув в очередной раз без сил рядом с Лёхой, кивнул ей Пашка, едва дыша. – Вот сдохну сейчас здесь – будешь знать! Хотя тебе на то плевать с высокого дерева… Ты ведь, как и все остальные бабы – дура набитая! На том же севере собаки куда умнее тебя! Потому, хотя бы, что нарты таскать обучены. А ещё, к твоему сведению, есть на белом свете такая замечательная порода, как сенбернары – они придурков-туристов сами из снега выкапывают и по гостиницам растаскивают. А ты, шалава, лишь брехать умеешь! Только зря кормлю тебя…

Люська согласно тыкалась мокрым носом ему в лицо, преданно скулила, и, вновь отпрыгнув назад, звала, звала лаем за собой, туда, где уже яственно слышался звук несущихся по дороге автомобилей.

К шоссе Пашка выполз на четвереньках, оставив мирно храпящего Лёху в придорожных кустах. Давно умчавшаяся вперед Люська бодро скакала в свете фар остановившейся на обочине машины.

– Семеныч! – услышал Пашка знакомый голос директорского водителя. – Это же наша псина, с леспромхоза. Ты чего под колеса кидаешься, чудачка? На тот свет торопишься?

Ответом ему был ликующий лай, а спустя секунду горячий язык уже радостно лизал заросшую трехдневной щетиной пашкину щёку.