Диссидент

 

Купить в журнале за июнь 2020 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 45 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

А я живу в России,

В самой крайней точке бытия,

Я живу в России –

Это просто родина моя.

 

Сергей Трофимов

 

 

Я люблю свою родину, вроде бы.

 

Гр. «АнимациЯ»

 

 

Сугробов оглядел себя в зеркало. Ничего особенного. Потёртые джинсы, полуспортивные ботинки, видавшие виды, и шерстяной свитер, похожий на те, что носили полярники в советских фильмах. Весь он был гармоничным и серым.

Почтенный старик протянул ему номерок, недоверчиво оглядев гостя. Сугробов повертел в руке две несчастливые цифры – «1» и рядом «3», и отправился в зал.

 

Утро не предвещало ничего особенного. Придя в редакцию, Андрей открыл электронную почту и распечатал несколько бездарных рассказов, присланных безвестными гениями за выходные. К обеду, когда большинство рукописей заняли место черновиков в самом нижнем ящике стола, – хорошо, что правила позволяли редакции не отвечать на письма авторов, – на исцарапанном дисплее мобильника высветился незнакомый номер.

– Сугроб, здорово!

Голос был знаком Андрею. Несколько секунд он вспоминал, где мог его слышать, а потом память сама собой нарисовала образ друга, который лет семнадцать назад уехал в Штаты.

– Узнал?

– Конечно! – Сугробов заулыбался.

– Вот и хорошо. Я тут проездом, на пару дней зависну, надо бы увидеться. Жду тебя в семь часов в «Рандеву», отказов не принимаю.

Из динамика донеслись короткие гудки.

Андрей положил телефон на стол и задумался. Как, интересно, сейчас выглядит его сокурсник? Всё такой же весёлый и лёгкий, как весенний бриз?.. С тех пор, как он уехал из страны, они ни разу не виделись. Может быть, он и приезжал, но не давал о себе знать. Чем он занимается сейчас? Так и шурует острые политический фельетоны в местной прессе, или реализовал свою мечту и занялся драматургией?

Инке Андрей звонить не стал – оставил сообщение, что задержится. В ответ к великому своему удивлению получил короткое «хорошо». Даже не перезвонила и не ругалась.

 

Зал был наполнен людьми. Прямо посередине стоял большой круглый стол. Вдоль панорамных окон тянулась череда столиков, над которыми горели уютные торшеры. Респектабельные люди пили и ели, разговаривали и смеялись, не обращая внимания на вошедшего, а у него ощущение было такое, словно его вытолкнули на сцену в чём мать родила. Захотелось развернуться и уйти.

Тут кто-то обнял его за плечи.

– Ну, здравствуй, братишка!

Сугробов обернулся и увидел своего старинного друга.

– Чего застыл, пошли, уже всё заказано.

Они расположились за столом в самом дальнем конце зала. Сначала старые друзья ничего ни о чём не говорили, а просто смотрели друг на друга, немного смущаясь. Каждый из них представлял эту встречу и, казалось, что они просто не смогут наговориться. Но всё вышло гораздо прозаичнее – они просто не знали, с чего начать.

– Ну рассказывай как живёшь, – первым прервал молчание Сева. – Почти не изменился.

– Скажешь тоже, – смутился Андрей. – У меня всё довольно статично. Лучше ты расскажи, как твои дела там.

– Я, брат, в полном ажуре, жаловаться не на что. Как сыр в масле, конечно, не катаюсь, но на кусочек нежной мраморной говядины хватает с лихвой.

На лице импортного друга просияла довольная и, как показалось Сугробову, сытая улыбка.

– Чем сейчас занят?

– Да так, небольшой театральной постановкой про русскую эмиграцию после октября. Концептуальная вещь, такие темы пользуются большой популярностью. Кстати, у нас хорошая государственная поддержка.

– Значит, мечты сбылись.

– В общем, да. Но я думаю, что мечты не должны сбываться, иначе у человека их не будет, а человек без мечты – несчастный человек.

Мужчины замолчали. В это время официант принёс горячее и горячительное.

– Ну а ты-то как, со своей статичностью?

– Так, потихоньку, – неопределённо отмахнулся Андрей, – работаю в редакции крупного журнала, печатаю статейки и рассказы. Рукопись вот в издательство закинул, жду ответа.

Сугробов прервал повествование и отхлебнул горячего супа. Ему не хотелось рассказывать о своей жизни, которая на фоне сытого и успешного быта однокашника вдруг показалось ему неуместной серой кляксой. Сева не выглядел как-то особенно – такой же свитерок и джинсы, но что-то в его взгляде и манерах заставляло думать о нём как о хозяине жизни, уверенном в прошлом, настоящем, а главное – в будущем.

– Всё с тобой ясно, – как-то нарочито скучно заключил Сева и снисходительно улыбнулся. – А я, вот, приехал в родные пенаты. Проект реализовать один хочу. Серьёзные творческие замыслы, а главное, хорошие деньги. Эх, Андрюха, знал ли я лет двадцать назад, когда мы с тобой читали довлатовский самиздат, закрывшись в общажной комнатёнке и запивая прочитанное «тремя топорами», что наступят времена, когда я буду писать пьесы, которые будут ставить в Чикаго и Нью-Йорке, сидеть вечерами в итальянском ресторане, есть пасту и пить слегка охлаждённое молодое вино. Нет, не знать мог. Но жизнь порой делает совершенно неожиданные зигзаги.

– Красиво говоришь…

– Так как есть говорю, брат, так как есть. Ну а ты что же, всё пытаешься в этом диком краю покорить литературный олимп?

– Ну да. Со мной ничего особенного не происходит. Всё ровно.

– А ты бы не хотел в этой жизни сделать что-нибудь стоящее?

– Ну это смотря что…

Сугробов вдруг стал чувствовать себя навозным жуком, которому, чуть его откопав, показали небо и солнце, но при этом оставили в родной воняющей куче.

– Ты знаешь, – продолжил Сева, – я ведь читал твои рассказы, которыми ты под дурацким псевдонимом затыкаешь пустые места в номерах. И вот что я тебе скажу: каждым своим опусом там, – он неопределённо махнул рукой, – ты бы мог обеспечить себе нормальное существование на целый месяц. И заметь – ведь это не самое лучшее, что ты можешь написать. Так ведь?

Сугробов сконфузился и опустил глаза в свою тарелку. Лесть была грубой и нахрапистой, но столь мастерски и безапелляционно обставленной, что противостоять ей не было сил.

Сева выдержал паузу, будто хотел убедиться в нужном результате, и, когда понял, что обезоружил оппонента, словно на дуэли выстрелом выбил пистолет из его рук, хитро улыбаясь и сбавив тон продолжил:

– Знаешь, почему там действительно хорошо – там ценят человеческий труд. А здесь могут признавать только посмертно. Люди там живут, а здесь большинство выживает. Ты, конечно, можешь сказать, что вот какой приятель благополучный приехал и теперь костерит на чём свет стоит нашу российскую действительность со своей сытой западной колокольни. Но вспомни – ты ведь на курсе считался самым талантливым. И я всегда это говорил, уж в этом ты меня не упрекнёшь. Мне действительно обидно, что такой человек, такой талантище прозябает в бесславии и, уж прости, в нищете.

Глаза Сугробова загорелись. По натуре он был человеком беззлобным, что лишало его деловой хватки и, конечно, мешало добиваться своего тогда, когда от нахрапа и наглости зависело девяносто процентов успеха. Но гордости он лишен не был. Слова старого друга неожиданно прокрались в какие-то заповедные уголки души и расковыряли тщательно скрываемую от мира рану, которая тут же начала обильно кровоточить. Но природная сдержанность не позволила Андрею в тот же миг схватить рюмку, выплеснуть ее в наглое лицо охамевшего эмигранта и выйти вон из заведения. Вместо этого он дрожащим голосом проговорил:

– Готов поспорить.

– Ну давай! – оживился Сева, которому уже надоело наблюдать внутренние муки приятеля, – давай поспорим. И если я окажусь неправ, – он даже привстал и склонил голову, – я тысячу раз готов извиниться перед тобой.

Сева уселся на место и с деланным вниманием уставился на друга.

– Насчёт бесславия, может, ты и прав, но, – Сугробов сделал многозначительную паузу, готовясь выложить свой основной аргумент, в чём, собственно говоря, была его главная ошибка, ведь в искусстве спора, прежде чем применить тяжёлую артиллерию, необходимо было забросать противника мелкими снарядиками – это служило гарантией полной капитуляции, – я говорил тебе, что направил большую рукопись в издательство, и она сейчас находится на рассмотрении. А что касается нищеты – в конце концов, я обеспечиваю семью, имею отдельное жильё, далеко не голодаю, поэтому…

А что было «поэтому», Андрей домыслить не смог.

Сева похлопал глазами, покивал и поджал губы, собираясь с мыслями.

– Сколько ждёшь? – спросил он неожиданно, когда Сугробов уже начал верить в победу.

– Чего? – растерялся Андрей.

– Ответа из издательства сколько ждёшь?

Сугробов помедлил, вспомнив вдруг пустую электронную почту, проверенную утром. А ведь заканчивался уже третий месяц.

– Ну-у, рассмотрение от трёх до шести месяцев, но мне прислали уведомление, что она рассматривается.

Сева откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок, пряча от собеседника насмешливый взгляд. Он ухватил нужный ему изъян в нестройной логической стене, наспех сколоченной другом.

– Ты можешь мне точно на вопрос ответить? Каждый день ведь почту проверяешь, а то и по два раза, и дни вдобавок на календаре зачёркиваешь.

– Ладно, – недовольно отозвался Сугробов, – третий месяц на исходе.

– Вот видишь. Для многих издательств уведомление о рассмотрении – это как рекламу со стандартным текстом разослать. А роман, думаю, неплох… Ну даже если издадут тебя, сколько ты с этого получишь? Можешь не отвечать, я сам отвечу: тираж дай бог в две с половиной тысячи экземпляров, с каждой проданной книги от силы рублей по десять. Да-а, в ресторан не особо дорогой жену сводить – и всё. Первая радость, конечно, будет непомерной, будешь приходить в книжные магазинчики и любоваться своим шедевром, пылящемся в разделе «Современная проза», где-нибудь в углу, и наблюдать, как на него сбрасывают цену, лишь бы реализовать. Но захочется большего, а контракт с тобой заключат только в том случае, если ты нарисуешь настоящий бестселлер, которыми в современной России являются только горячие пирожки о доморощенных тётках-детективах.

– Не правда, сейчас появляется много думающей молодёжи.

– Может быть, но она массовость перекрыть сможет?

– Нет.

– Вот именно. А для того чтобы впихивать народу своё мироощущение, ты должен быть раскрученным брендом, которые уже лет пятнадцать назад расхватали, сформировали и доят как бездонных коров.

Сугробов не нашёлся что возразить, поэтому промолчал. Сева же, видя, как быстро сдаётся его друг под давлением контраргументов, перешёл к самой насущной – материальной стороне разговора, которая должна была стать последней нитью в сплетённой паутине.

– Квартира-то твоя отдельная всё там же, на Автомеханической?

Андрей, готовый уже расплакаться над очередным безжалостным вопросом и заорать на весь ресторан на друга, лишь жалко кивнул.

Квартира, в которой они с Инной обитали уже пятнадцать лет супружеской жизни, досталась ему от родителей. Сначала жили вместе, потом родители, подкошенные нелёгким заводским трудом, один за другим умерли.

– Вот видишь, если бы не мамка с папкой, прости, царствие им небесное, ты бы скитался по съёмным однушкам на глубокой окраине. Так что, старик, твоё материальное благополучие, если расставить всё по полочкам, не выглядит столь уж благополучным.

Сева замолчал. Он мог бы говорить ещё много, убедительно и безжалостно. Но посмотрев на ссутулившегося и поникшего в один момент Сугробова, решил, что с того будет достаточно, пора было переходить к основному блюду заготовленного на вечер меню.

Они выпили за упокой всех почивших и без перерыва – за былые времена. Сева как бы невзначай вспомнил несколько виртуозных произведений, которые когда-то друг изваял для местного литературного сообщества, да так, что загремел на первые страницы передового по тем временам журнала.

– А ведь не всё ещё потеряно, – вложив всю нежность с оттенком надежды, Сева неожиданно обратился к Андрею, – я ведь не только для ностальгического вечера с тобой встретился.

Сугробов взглянул на друга с глупым выражением заинтересованности на лице.

– Ещё раз повторюсь, – начал эмигрант, удовлетворяя немое любопытство, – нас всех тогда удивлял и, что уж греха таить, завистливо раздражал твой талант. Не вру, – Сева развёл руками и прильнул грудью вплотную к столу, заговорщически склоняя голову и понижая голос. – Когда Лидка с нашего потока в первую ночь, ну ты понял, – он улыбнулся, – когда я ей свои стихи декламировать начал, сказала: «Неплохо, но, вот, у Сугробова сильней», я тебя порвать готов был.

Андрей раскраснелся, и невольная улыбка засияла на лице как свежий масляный колобок.

– Да и много всяких моментов было. Я в итоге только одно понял: я – хороший конъюнктурщик, а ты – талант, создатель миров.

– Скажешь тоже…

– Можешь не верить, но из всех наших я приехал именно к тебе. Не просто так.

Сугоробов от выпитого горячительного и испытанных эмоций потерял нить разговора. Между тем слабая, но доминирующая часть его, которая имеется у каждого, взяла верх над сознанием и хотела, нет, даже требовала похвалы. Его покалеченное несправедливыми ударами судьбы эго вдруг обнаружило лекарство от непрекращающейся боли в виде бархатного яда лести и, обезволив человека, приготовилось вкушать её сладкие потоки.

– Знаешь, когда разбомбили дом советов в девяносто третьем, я вдруг понял, что абсурд в этой стране является чем-то вроде базиса, – продолжил тоже порядком захмелевший Сева. – На нём основывается принцип развития, когда общественно-экономические отношения в глупости и противоречиях доходят до высшей точки кипения и лопаются, как непомерно раздувшийся мыльный пузырь с истончёнными стенками, на его месте тут же образуется новая смесь политики, экономики и бог ещё знает чего, которая тоже является абсурдом и не взрывается только потому, что привыкшие к старым условиям индивидуумы принюхиваются к ней, пробуют её на вкус и начинают постепенно становиться её частью. Так вот стабильности во всём этом нет и никогда не будет, по крайней мере, для усреднённого обывателя. Поняв это, я свалил «туда». А там… – Сева закрыл глаза и запрокинул голову, словно вспоминая о незабываемой ночи с богиней, – там была жизнь. Мной сразу заинтересовались. Не так, конечно, как Солженицыным, Бродским или, на край, Войновичем, но достаточно для того, чтоб я реализовался для политически подкованной интеллигенции, которой там, кстати, в разы меньше, чем здесь, не как скандальный и непризнанный официальной совдепией гений, а как среднестатистический обыватель, кое-что соображающий в литературе. Установка была такой: тоталитаризм и последовавшая за ним анархия угнетают не только великих, но и вполне обычных людей, да так, что получив первую попавшуюся возможность, таковые валят за бугор, ища не только свободомыслия, но и банального эгоистического благополучия. Короче, узрев вовремя, в какую степь дует ветер, я опубликовал несколько политико-сатирических фельетонов на тему социальной и бытовой убогости бывшего родного государства, чем обеспечил себе казавшуюся тогда нескончаемой популярность. Конёк, на которого я удачно заскочил, оказался очень крепким, мне даже казалось, что скакать он будет вечно. Но время несколько поубавило мой пыл.

– Что, ругать «совок» немодным стало, общественность потеряла интерес? – съязвил Сугробов.

– Не совсем так, дружище, но общую суть ты уловил верно. Понимаешь, залогом любой политической стабильности является спокойствие масс, точнее, их лояльность к действующей власти. Естественный вопрос, который у каждой власти возникает: как же этого добиться? Вроде бы логично обеспечить людям достойный уровень жизни. Но это в корне неверно. Точнее, не надо ставить достаток в край угла. Если взрастить сытое общество, то кучка недовольных всё равно найдётся. Эти «товарищи» с пеной у рта будут указывать другим на какие-нибудь изъяны, не быть которых просто не может, и неизвестно, к чему это приведёт. Следовательно, надо искать подпитку извне. И тут вырисовывается очень простая схема: чтобы внутри поддерживать эту самую стабильность, надо найти внешнего врага, и чем страшней, тем лучше, чтоб им пугать народ и показывать ему все ужасы, которые последуют за развалом отечества. Более того, если мы всё же будем пошатываться, то вероломный и недремлющий враг тут же пойдёт войной и приберёт всех к рукам, и будете жить, как эти медведи.

На этом принципе просуществовали два мировых лагеря после победы над фашизмом. Но «совок» проиграл потому, что там славили труд, топорную одежду и убогие ламповые телевизоры с тремя каналами, а в противовес ставили зажиревший запад. В результате партноменклатура в своих же кругах взрастила предателей, попробовав однажды на вкус сладкую отраву рыночной экономики. – Сева засмеялся. – Там было то же самое, только в противовес сытой и свободной жизни ставились гулаговские ужасы тоталитарного режима. Когда Союз развалился, антисоветского запала хватило на длительный период патриотической пропаганды, в который я, собственно, и попал.

Но времена изменились. Теперь русские туристы ездят в Штаты и Европу, олигархи и поп-звёзды устраивают там роскошные свадьбы на огромных яхтах и в лучших ресторанах, да и на мировой арене Россия, вспомнив вдруг о своей ядерной булаве, ведёт мирные переговоры в нужном ей русле, создавая у многих обывателей впечатление настоящего миротворца. Люди там стали по-другому смотреть на эту дикую страну. А что это значит? Правильно, надо срочно устраивать антипиар, чтоб сохранить могущую в любой момент пошатнуться стабильность.

Сева замолчал и пристально посмотрел на друга. Сугробов же растерянно хлопал глазами и ждал продолжения или ещё чего-нибудь. Но ничего не дождавшись, сказал:

– Ты так политически подкован. Не на ЦРУ случайно работаешь?

– Даже если так, – улыбнулся Сева, – то на их культурно-просветительный сектор.

– Ладно, дело твоё. Но к чему ты мне всё это рассказывал? Не могу чего-то связи уловить между мной и способами управления массовым сознанием.

Андрею стало немного обидно, что с его гениальной персоны импортный друг уехал в политику. Так почему-то всегда бывает в русском застолье.

– Ты сам задал вопрос, к которому я тебя вёл, – довольно сказал Сева. – Ты ко всей этой политической белиберде со своими неординарными литературными способностями можешь иметь самое непосредственное отношение.

Он замолчал, дожидаясь, когда хмельной Андрей, словно барахлящий приёмник, настроится на волну восприятия.

– Вот представь себе: из современной и вроде бы благополучной России приезжает на ПМЖ талантливый литератор. Начинает публиковаться активно, пьесы писать, причём весьма успешно, популярным, в общем, становится. Естественно, всё это привлекает внимание прессы. Основной вопрос: почему здесь, а не у себя на родине? Там же, вроде, всё в порядке со свободой слова, цензурой и прочим-прочим. А писатель скромно поясняет, что под ширмой псевдоблагополучия в современном российском обществе наблюдается страшная духовная деградация, фактическое обнищание масс и тотальная невостребованность всего настоящего. Идеологическая машина родины, помешанная на современной в представлении правящей элиты рыночной экономике, пропускает только бездарное убожество, накаченное духовными нитратами, для опущения индивидуального и массового мыслепроцессов до уровня неандертальца. Каково, а?! Всё! Бомба! Ей-богу! К этому немного присовокупить лагерное прошлое предков – без этого, увы, нельзя, ведь Россия в современном понимании должна являться преемницей тоталитарной совдепии – и дело в шляпе. Маховик ненависти и вражды запущен, причём в массовом масштабе... [...]

 

 

2017 год.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2020 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за июнь 2020 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению июня 2020 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.