Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Минуло несколько дней… Эф уехал подавать документы в скучное ювелирное училище. Прощание вышло минорным, авансы – мажорными. Жизнь на кордоне вернулась к обычному распорядку дня. Поскольку в июне животные к кормушкам почти не подходили, а лес в необходимых местах был почищен, у Эн и Эл появилось больше личного времени.

В перерывах между бытовыми и производственными заботами Эл взялась заново читать историю искусств в какой-то необычной редакции, рылась в фонотеках, разыскивая музыкальные новинки, Эн как прежде бродил по окрестностям хутора, помышляя будущие подвиги. Он уже задумал серию из десяти картин, но никак не мог определиться с их размером, колоритом, фактурой, чтобы сделать заказ на нужные холсты и краски… Эл не понимала причин нерешительности художника после того, как появилось свободное время и сделан тот самый «первый шаг». Она часто смотрела на дивный инопланетный пейзаж, принесённый Эн с этюдов, и думала, что дар вот так рисовать невидимое прочим, должен сам толкать творца к мольберту. Ей мерещилось, что у него снова настал некий затяжной кризис, но Эн был неизменно бодр, весел, он просто гулял по своим, неведомым мирам, напитываясь ими.

Новые краски меняли всю методику работы над картиной: теперь, как ему представлялось, совсем отпала необходимость в предварительной работе над эскизами, поиске композиции, распределении масс и цветов. Следовало только вызреть, как арбузу на солнце, и лопнуть, брызнуть собою на холст… В прежние времена, Эн раз в три месяца, железно, выдавал «на гора» очередной «шедевр», или хотя бы крепкую «вещь», а чаще радовать себя и прочих чем-то готовым, при его тщательности, не представлялось возможным. Теперь открывались новые творческие цели, и нужно было подготовить душу к их адекватному отображению. Если обычно «ляпать» день за днём то, что прячется в тебе, либо навязчиво торчит перед глазами, пусть даже самое распрекрасное, то скоро это самое «что» разом закончится и праздник обернётся работой.

Ведь обязательства творца перед обществом не являются подённой рутиной, нет! Это высокий, радостный процесс обогащения хронически неприглядной сегодняшней действительности с дерзкой задачей создать подлинный Сияющий мир. Наш герой это прекрасно понимал, он не хотел загораться лишь на стадии замысла, что не раз случалось с ним раньше, а потом неделями, зевая, «воплощать». Он жаждал вспыхивать у чистого холста, не замечая минут, дней, недель, мгновений, и гаснуть лишь с последним росчерком «Эн» на картине.

Поэтому он не спешил, поэтому собирал душой каждую мелочь, которая в дальнейшем могла бы ему пригодиться. Увидит, между делом, занятный мшистый пенёк – и сфотографирует одним лишь взглядом, услышим необычный шёпот камней на ожившей осыпи – запомнит звук сердцем, ощутит губами поцелуй родниковой воды – запишет ощущения в журнал счастья как «бесспорный феномен». Однако во всём этом он не был дурачком, занятым только собой, что часто случается с его братом – художником. Эн активно откликался на нужды заповедника, помогал Эл по хозяйству, парился в бане, крякая, пил самогонку и закусывал её хрустким огурчиком, ароматным грибком… То есть, он обычно жил, не давая никому со стороны заметить своей душевной работы, ибо работал над собой легко, без самоедства, и всё, пусть даже не самое приятное или пугающее в мире обычных вещей, не мешало, а помогало ему.

Ночью он уносился в будущие картины, общался там с героями – стихиями, их вдохновителями – светилами, но они являлись, чаще, по одиночке и вот однажды грозовой ночью – сошлись у него в душе все вместе для необычного творческого соревнования, которое предваряла длинная неровная прелюдия с обещающе красивым началом…

Одновременно в центре грандиозной картины мира Эн шёл снег, багровел фантастический закат, над головой в прорехах фиолетовых туч сияли россыпи звёзд, поодаль сирень поливала округу дурманом весны, чуть дальше ветер срывал первые листья с жёлтых до боли берёз. За спиной шумела серебряная горная река, оттуда же тянуло морозцем, а прямо перед Эн лежала разогретая донельзя пустыня, по краям которой синели хвойные леса. Ниже туч, стремительно неслись на запад облака, но вдруг – замирали, как вкопанные, принимали очертания животных, людей, однако вскоре теряли форму и снова срывались с мест, чтобы резвиться, передразнивая туман, теперь по пути на восток, на юг, на север. Симфонические оркестры птиц пели в округе оды радости, им вторили хоры волков, шакалов, но… вскоре их перебила страшная гроза, и мир сверкал в её лучах, словно россыпь бриллиантов в руках ювелира – исполина. Затем на горизонте внезапно появилась Луна, стремительно пробежала по небосводу, закрывала собою Солнце, тогда оба светила стали трагически чёрными, пугающими, они нечаянно уничтожали друг друга, поскольку шли против своей непреложной жизненной задачи: светить всегда! Ночью и днём, до скончания времён. Да будет так…

Мир творца от неосторожности светил погас, перестал существовать, и в непроницаемой мгле Эн понял, что десяти его стихиям будет не хватать главного в любой картине, да и вообще в жизни, – света.

И сразу за этой мыслью явилась такая: увеличить количество картин в серии портретов до двенадцати, добавив к ним в самом начале Луну и кончив серию Солнцем. Или наоборот! Эн ещё сомневался, ведь правда художественная для него, ещё раз повторимся, была много выше правды жизни, в которой всё начинается с солнечного света, и даже Луна – это волшебный клон Солнца. Однако если красота идеи диктует поставить, как эпиграф, сначала ночь, время обнуления, время размышлений, время старта дня, то художник так и сделает. Пусть даже миллиарды прочих землян – или всё население галактики, Вселенной! – будут против. Ибо лучше творца, даже если он продолжает, кусая локти, смело во всём сомневаться, никто не знает его конечного, возвышенного замысла… Так подумал Эн, – оттого забросил временно его высочество Солнце куда-то очень далеко, с глаз долой. И полная, огромная, как океан, Луна тотчас зажглась посреди его сказочного мироздания.

Обстоятельства места действия прояснились: настала чарующая белая ночь, которая во всей красе никак не давалась классикам кисти. Разве что Куинджи… Из всех прочих стихий теперь один лишь туман наползал на ночные альпийские луга, оставленные Эн фантазией для прозрений будущего. Ему захотелось подняться выше, чтобы оглядеть окрестности, но туман последовал за ним, он бросался под ноги, ложился на плечи, щекотал ноздри, мешая получать эстетическое блаженство от острых пиков вдали, венчающих мерцающую рекой долину.

И не только Эн досаждал туман, но ещё и природе, кинувшей в него порывистый ветер. Тот стал грызть туман за бока, гнать прочь по узким долинам и ущельям. Не успел поэт обрадоваться подмоге, как ветер, расправившись с туманом, посвистывая, вцепился в него: кусал холодные руки, нырял за шиворот, царапал спину, врывался в лёгкие, носился там, как хозяин, а потом, весёлый и злой неделимо, гнал испуганного игрой своей фантазии Эн по юдоли. Ветер, как оказалось, толкал его к чёрной пропасти, но на краю уже развернул, понёс, будто пушинку, обратно, легко поднял над знакомыми острыми пиками, потрясая, грозил бросить на них и вдруг смилостивился, опустил посреди широкой поляны.

На ней лежал искристый снег, лицо и руки щипал мороз, а всё та же надменно красивая Луна прожигала пейзаж металлическим светом… От обиды за всё вкупе, пытаясь согреться, Эн двинулся вперёд, однако ноги вязли в глубоком синем снегу так, что их приходилось с трудом выдёргивать. Куда идти – наш герой совсем не знал, двигаясь наобум. Он разгребал снег по сторонам, делал несколько отчаянных шагов, а вернее – бросался собой вперёд, грудью пробивая в сугробах возможность для следующего шага. Потом, не переведя дыхание, Эн повторял судорожное действие, ещё и ещё… до тех пор, пока снег не начал плавиться от его тела, буквально раскалённого борьбой со стихией.

Но снег, не уступая, повалил теперь с разом опустившихся небес мириадами крупных, как ладонь, хлопьев. При этом не удивляло то, что снег, без исчезнувшего лунного света, казался чёрным или серым. Со зла, уже совсем не контролируя себя, Эн стал метаться из стороны в сторону, рыча, как затравленный раненый зверь, и грязно матерясь, как чемпион мира по боцманской брани во время аврала.

От раскатов его громового голоса в округе предсказуемо началась гроза. Видимо, так природа отвечала на заклятия Эн… Мгла, в свете долгих вспышек молний, исчезла, снова воцарилась белая вздрагивающая ночь. Снег перестал идти, замер, а потом начал на глазах оседать, терять силу, чахнуть. Тучи с неба, однако, не ушли, опустившись так низко, что их можно было хватать за свисающие мокрые волосы…

А создатель в Эн боролся покуда с трусом: первый наслаждался игрой стихий и фантазии, срисовывая волшебные картины памятью, – второй боялся сейчас всего: бури, грозы, себя, ослабшего снега, подвигов, будущего. Но разорвать Эн, ни страх, ни решимость, не могли, поскольку между ними находилась закалённая красотой душа. Она металась внутри обстоятельств, как рефери, вела счёт, однако отдавать глорию пока никому не собиралась, ибо сама имела на неё претензии… Тучи, тем временем, разразились ливнем. Орда тяжёлых капель неслась вниз, да с такой силой, что мощью погасила грозу, которая будто захлебнулась водой. И вода, в итоге, смыла и снег, и молнии, и даже саму себя! Она стремительно понеслась по ложбинам вниз, заполнила пространство вокруг Эн ревущим мглистым потоком, а сам поэт остался цел только благодаря крутой скале, приютившей его на вершине.

Тут бы ему успокоиться, прилечь на мох, потерять сознание под парным ливнем, чтобы очнуться в иной реальности, на хуторе Ганца, в пахнущей хвоей постели, но жажда творческого абсолюта, видимо, ещё не была утолена. Поэтому вода вскоре, рыча, поднялась на крохотную площадку, довольно резко поговорила с Эн на темы морали и этики в той форме, как их трактует художник. Он пытался спорить с водой, но на её шумные аргументы у него внятных возражений не нашлось, ведь борьба, а не покой, является целью жизни истинного творца.

Пусть так, кричал уже Эн, но что делать с возрастом, с приступами усталости, философской лени, что свойственны каждому?!.. Вода в ответ лишь зло рассмеялась: а «каждый» ли «творец», и кто ты, на самом деле!.. А потом просто, слизнув Эн горячим языком, понесла его внутри себя навстречу новым бурям и неизвестности.

Тут наш герой с чего-то озлился, начал нехорошо поминать всех земных матушек с их запредельной тягой к репродукции себе подобных, а потом, захлёбываясь в мутной жиже, и вовсе уж разошёлся! Всыпал сгоряча воде, Земле и, вообще, Природе – великой прародительнице, как безграничного сумасшедшего счастья, так поровну и горя, ограниченного рассудком, которые получаем мы каждый миг жизни на белом свете… Только вот неужели ты, Эн, всё-таки – каждый?!

Кончилось его водное странствие через ущелья, стремнины и долины на краю опушки, у озера, окружённого пихтами. Бурный поток бросил нашего героя сюда, а сам внезапно исчез, хотя к нему ещё оставался ряд вопросов… Луна застряла на горбатом хребте, но гулкая рябь средней силы землетрясения, смахнула её оттуда, она исчезла из виду.

Эн ждал ещё толчков, однако эта стихия развития фантазией не имела. Настало время безвластья света, звёзды на глазах гасли по одной, восток светлел румяным багрянцем. Спустя несколько мгновений покоя Эн показалось, что вспыхнули макушки сухих пихт рядом, но это всего лишь Солнце зажгло их первыми лучами, и они горели теперь жаждой жить. Горел восток, горел запад, а вскоре и всё вокруг пылало той же непобедимой идеей, изначально общей мечтой материи и духа. Эн тоже горел, и поляна перед ним клубилась дымом. Вода в озере рядом уже кипела от запредельного зноя, от шипящей жары…

Далее вода превращалась в туман и неслась с ветром в небо, в ледяной космос, где, вмиг замёрзнув, упала на землю снегом, морозом, пьяным дождём… А потом испарилась, попробовала вернуться в небо, но была тучами побита. От стычки стихий сверкнула молния, излился дождь, превращаясь в потоки. И снова, по кругу, до скончания времён!

Потом стихии ещё долго действовали по одиночке, но неожиданно собрались вместе и елозили Эн, и смеялись над ним, так испытывая. Он некоторое время ещё пасовал, ещё видел в них силу, более могучую, чем его душа, но потом, отчасти уже привыкнув к их произволу, перестал бояться, вспомнив, что все эти стихии – суть художники. То есть, его коллеги, братья, с которыми можно на равных состязаться, говорить, спорить о путях к всеобщей гармонии. Ибо стихии, как и творческий разум, вездесущи, они проникают буквально во всё, ради объединения хорошего и доброго в мире. Ну, а зло, что нечаянно причиняют нам эти могучие художники, в виде снегопадов, бурь, потопов, оползней – тут и не зло, быть может, вовсе, а встряска, болезненная прививка от лени, жадности, хамского отношения к соседу и природе вообще.

Не будь этого весьма относительного зла, царствуй на Земле райский покой, либо незаслуженная нами благодать свыше, – так и не появлялся бы, в непосредственном столкновении случайного, у каждой твари эволюционный шанс творчески конструировать себя, шанс пройти путь, состоящий из цепочки поражений после побед.

И вослед за этими выводами, а также, вернувшись к прелюдии сна, где все стихии, не споря между собой, лишь сменяли и дополняли друг друга, как актёры на сцене, Эн понял, что образовать такое братство стихий не под силу даже природе. Это священная обязанность человека – творца, её гениального сына. И в созидании общего из разрозненного, – посредством художественный образа! – мы, люди можем быть сильнее своей праматери… Один вопрос: как этой силой здраво распорядиться? Художник, по крайней мере, для себя на этот вопрос ответил.

Митингуя посреди стихий и потрясая горы гимнами красоте, Эн принимал на себя удары грома, бросал их в туман, в ветер, в бурные потоки… Он месил руками, словно тесто, жару, смешивая её со сладким весенним дождём, он писал снегом по льду замёрзшего озера эскизный портрет землетрясения и рисовал в воздухе огнём дружеские шаржи на тучи… Мороз, при его поддержке, одолел сезонную робость, хватал на лету капли разудалого ливня, превращал их в лёд и строил из него грандиозные скульптуры, памятники лету и зиме одновременно.

Сам же Эн, в это время, был между всеми, являясь всем… Он, как хитрющий политик с планетарными амбициями, осуществлял челночную дипломатию, примиряя, казалось бы, доселе непримиримое, он лепил свой мир из бесхозных атомов прекрасного, рассеянных повсюду.

И стихии не то чтобы подчинялись игре ума творца, но по-своему потворствовали ему – они сами увлеклись смешивать огонь и пламень, царапающую сознание тишину и раскатистый гром, непроглядный туман и чистый воздух глубоко дышащих гор… Однако в своём вдохновении Эн не заметил, что общей картины его мира пока нет, что всё слишком зыбко, подвижно, неуловимо. Он сумел, вроде, соединить в творческом соревновании стихии, но память не оставила себе их внятные эскизы.

Находясь один посреди своего творческого мироздания, Эн буквально физически стал ощущать отсутствие зрителя, то есть, жителя его всеобщего – заметим! – мира. И вынести отсюда в тот мир, где Эл, ему сейчас вряд ли что-то существенное удастся… Причём вынести не как редкий дар или безделицу – вот, мол, что ещё на белом свете есть! Нет, вынести как рекламный продукт, пробник возможного, который получат все, если последуют за первопроходцем, художником.

Горечь прозрений творца состоит в доступности чуда. Руку протяни и вот он – Сияющий мир! Высоко, небесно… Но люди тянут руки вниз, к грязи, к липким комьям психологических проблем, навязанных дурью. Значит, решает творец, будем ждать, пока не поумнеют.

А сам скользит по своему фантастическому миру, где дружат стихии, где нет хищников и травоядных, где нет мёртвого и живого, где даже гиена и стервятник, питающиеся падалью, – добропорядочные граждане со своими правами, обязанностями, социальной функцией…

Постепенно стихии в видении Эн умеряют свой пыл: ливни убегают за горизонт, туман настраивается вздремнуть, горы перестают трястись от щекотки молний, снег растворяется в весне, Солнце и Луна, добрые родители света бытия, по-отечески смотрят на очертания покоя в мире творца… Оказывается, что результаты соревнования никого толком не интересуют. Золотые и серебряные медали лежат на пьедестале почёта никем невостребованные, а бронзовые венки разбросаны то тут, то там, словно караваи нового урожая рекордных побед.

Тут следует заметить, что в творческом соревновании не может быть победителей или проигравших, поскольку от него выигрывают все – и участники, и зрители. Каждый, кто верит в диктатуру прекрасного… Хотя, думается, что скоро наступит время, когда граница между творцом и человеком обычным исчезнет, наверное, за ненадобностью. Навсегда и до скончания времён. Да будет так…

Спустя некоторое время, вслед за стихиями, утихомиривается и Эн. Он смотрит на свой мир, обдумывает будущее, жалеет, что рядом сейчас нет Эл. Она там, где кордон Ганца, где «Сияющий мир». К сожалению, в кавычках, то есть, как хозяйствующий субъект, национальный парк, при упразднённых почти нациях… Но как убрать эти проклятые кавычки, недомолвки, условности, и кто осмелится, даже если дать ему на то, законный мандат?! Вопрос вопросов. Как и в жизни, Эн пытается найти логику в своих видениях, но они буквально на глазах гаснут и тускнеют. А вдруг исчезнут совсем, без следа! Что тогда?

От внезапного испуга за хрупкий мир мечты Эн просыпается… Через пять минут он осторожно, стараясь не расплескать сон, идёт по нужде, ложится, слышит на дворе звонкий голос Камертона, снова засыпает, но уже без логики и пророческих видений.