Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Начало лета у природы не задалось – будто что-то сломалось в её огромном живом организме, благодушие последних дней весны скрылось за горизонтом памяти. Власть над Оленьим ланом захватывали разные стихии, они создавали разбойничьи союзы для борьбы с иноверцами, вязли в междоусобицах, зависали на время в сонном оцепенении или, смеясь, рыдали, как сумасшедшие. Через неделю хаоса, воспользовавшись временной анархией, владыкой гор стал ветер. Откуда он взялся – было неведомо… Он не походил на местные умеренные ветра, он явился жадным захватчиком, диким варваром, низвергающим слабость и сурово проверяющим силу. Ветер взлетал, падал, рвался в небеса, скользил над лугами, пронзал лес, он делился на банды, шныряющие по долинам, но вдруг собирался воедино, утюжил вершины, теснил небо.

Эл этот ветер пугал, поскольку находился за гранью её понимания комфорта, она с тревогой посматривала на крышу дома и хозяйственных построек: устоят ли?.. Животное население хутора, казалось, понимало страхи хозяйки, и два дня террора ветра пряталось где-то по норам. Терция больше спала, коты отирались в доме, куры неслись без шума, Камертон перестал кукарекать, собаки за всё это время бегло облаивали окрестности раза три, не больше, да и то скорее для порядка, а не в силу какой-нибудь срочной бытовой надобности.

Эн вместе со всеми страдал от пронизывающего ветра, но видел в нём, согласно приверженности к поэтике, не разбойника, а грубоватого художника – бродягу без тонких романтических принципов.

Ветер, как богемный хлыщ, случайно попавший на великосветское мероприятие, подвыпив, цеплял злыми шутками всё сущее, заставляя его взглянуть на порядок вещей по-новому, иронично… Таким образом он словно бы делился со всяким бесшабашной смелостью, бьющим через край талантом, революционными мыслями, лозунгами, проектами мечты, творческими заявками. Ветер на кураже встряхивал первого встречного, давая почувствовать ему свою минутную ничтожность, но тут же – и будущую гениальность, скрытую пока от мира, он помогал увидеть себя песчинкой и планетой загадок, богом и червём, нераздельно… Ветер с посвистом кричал всему: будь как я, победи, если надо, меня, стань сильнее всего на свете и врождённой лени, прежде всего, как вместилища гибельного покоя!.. Не прячь голову, разно сущий, схвати меч метафор, рассеки собой меня на крохотные ветра, разбегающиеся окрест, словно щупальца осьминога, с благой вестью! И пусть она будет о том, что ряды подвижных, как расплавленный металл, прибавились…

А потом ветер бросал общее, чтобы сосредоточиться на частном. В очередной порыв он, прилипая к уху Эн, громко шептал в него: возьми мою силу, творец, напиши сразу набело что-нибудь грандиозное – себя, например. Чистого, доброго, светящегося! Достань кисть, возьми палитру, отряхни пыль с вдохновения – и в бой! Кромсай уныние, как я, обжигай души, как солнце, напои страждущих смелым рисунком, как дождь, уйми боль суеты, как зелёный свет луны. Будь равным им, стань настоящим, ни на кого непохожим, взявшим от всех только лучшее!

И хотя подобного рода призывы можно было назвать хулиганством, издевкой во имя красного словца, но в сердцевине – это был крик, даже физическое принуждение к поклонению чему-то большему, чем тот же ветер, например – командиру всех ныне здравствующих художников – Природе. Она, по разумению Эн, сколотила артель творцов, что бродят по свету и всюду устраивают представления, создают артефакты, ломают дремотное течение дней, вспарывают поэзией душу.

А высшей целью этой планетарной артели циклопических маляров является движение живого и мёртвого во имя новой жизни повсюду, где вчера её, допустим, не было. Без этой артели мы скиснем, разложимся на чёрные молекулы тьмы, не построим основание небывалого счастья в гармонии, которая возникнет, без сомнения, в будущем между всеми участниками жизненного процесса, поскольку именно эту цель поставил перед собой создатель всемирного будущего – человек.

Да, да, вы не ослышались: задачи виртуального бога озвучивает на Земле человек. Он придумал образ бога для того, чтобы, не стесняясь, говорить о целебно высоком… Говорить сбивчиво, повторяясь, картавя, хрипя, срываясь на ругань, на пронзительный свист. Здесь он становится подобен ветру, ибо истины, сказанные вполголоса, теряют часть своей силы. Однако, думается, что ветер не глашатай, хотя иногда маскируется под него, он не разбойник, хотя часто таким кажется.

Если разобраться, ветер и не художник даже, хотя представляется невольно кем-то на творца похожим. Ветер, скорее, – воздушный мотор природы, соединяющий вместе наши лёгкие жаждой движения.

Поэтому и летел непоседа – ветер, и гнал печали, сметал их, будто веником, он подбрасывал прошлогодние бурые листья, как циркач, он перегонял их на новое место жительства, словно пастух. Они в ответ ворчали, шелестели одряхлевшими клетками, сплетничали между собой, проклиная охоту к перемене мест, и, одновременно, тихо радовались возможности увидеть новые места, обрести второе дыхание… Жизнь, в конце концов!.. А ветру, между тем, было дело до каждой веточки, до каждой почки, или хвоинки на любимом Эн еловом взгорке. Ветер щекотал их, испытывал на прочность, передавал послания от братьев в далёких землях, рвал не раз уж порванное, он поднимал в воздух, чтобы показать мир, даже былинку, на которую все давно махнули рукой. Вот и разберись в этой ситуации – кто такой для тебя ветер?

Эл смотрела из окна на шевелящий Олений лан и всё ждала конца пытки ураганом, Эн же, покуда везущий на вездеходе свой «хвороста воз», местами плакал даже, но не от сладких мук, нежданно упавших на него, древних языческих откровений, а от очередных мелких соринок, нечаянно попавших в глаза. Вернее, соринки эти, по приказу ветра лишь купались в голубых бездонных озёрах его зорких глаз…

Тут следует заметить, что, несмотря на некоторые неудобства, два дня пронизывающих испытаний Эн на все лады воспевал ветер, находил в его защиту всё новые аргументы, добираясь чуть не до Борея. Эл за ужином и позже у камина с тревожной улыбкой слушала музыку, своего романтически настроенного рыцаря, морщилась на завывания ветра в трубе и даже, простите, глухо чихала порой от мелких порций дыма, проникающих в зал. Она уговаривала Эн потушить камин, чтобы не было беды, но он просил её потерпеть неудобства ради поэзии.

Во второй вечер история у камина повторилась, и снова поэт настаивал не изменять программе, бодрячком расписывая свои ветреные впечатления в превосходной степени. Правда, Эн эти два дня находил себе дела неподалеку от кордона, на лугах, у кормушек, в пихтарниках, неплохо справляющихся с ураганами, и поэтому не совсем ещё понимал последствий разгула стихии. На второй день к вечеру восторги Эн по поводу ветра, впрочем, стали умеренными, но не потому что он устал с ним бороться, а просто тот ему надоел. Мёд – хорошая штука: ложка, другая, третья, а дальше – он уже станет поперёк горла, как и всё на свете, включая даже спиртное, но исключая, единственно, любовь. Её вечно в теории не хватает, потому что на практике случается, мы от неё некрасиво, как растаявшие карамельки, слипаемся.

Утром следующего дня, когда ветер стих, Эл лукаво попросила Эн глянуть лес ниже кордона, где начинался лиственный пояс. Почистить после бури, навести порядок у дорог, около троп. Она снабдила его торбочкой с лёгким обедом, чтобы, в случае особого вдохновения по расчистке леса, мужик отработал день, не отвлекаясь на мелочи. Она ждала, что Эн на характере умотается к вечеру и надолго разохотится без меры воспевать всё, мешающее со вкусом жить… О размерах бед, которые натворил ветер, она, конечно, догадывалась, ведь на её боевом счёту было уже множество подобных жестоких проверок.

После завтрака Эн бодро побалагурил и с энтузиазмом отправился инспектировать участок. Уже в километре от кордона поперёк дороги лежал средних размеров бук. Эн за час с ним справился: распилил и отбуксировал частями в лес, чтобы позже сдать по акту в контору. Эл, хлопоча с коровой, услышала звук работающей пилы, усмехнулась и потом, некоторое время, ещё различала его, всё более удаляющимся от кордона. Перекусил Эн с опозданием, на ходу, впопыхах, поскольку дел у него хватало. За одним деревом он сразу обнаружил другое, потом ещё, ещё, и это только у дороги или поперёк её. Общие масштабы бедствия в лесу были просто ужасны…

Десятки стволов – старых, молодых, небольших, огромных, корявых, гладких, погибших от урагана из-за ветхости или трагически до срока, вырванных с корнем по одиночке, сбившихся во множественных завалах, – повергли нашего поэта в шоковое состояние.

Вечером, ближе к сумеркам, он вернулся домой, в прямом смысле слова, с чуть опущенными ушами, бегло и невнятно отчитался о работе, привёл цифры потерь, помылся, свирепо расправился с самогоном за ужином, у камина, поклёвывая носом, стыдливо молчал. Эл была далека от злорадства, но видела, что урок пошёл впрок.

Философия подчас допускает в своих умствованиях поэзию, ибо всего объяснить не может. Ей неясно, к примеру, почему смерть – это добро и зло единовременно, почему от любви до ненависти тот самый шаг, почему один смеётся, глядя на калеку, а другой плачет… Объяснить эти парадоксы – а к ним и множество других! – может только умеющая обобщать поэзия. В тоже время, она не в состоянии растолковать нам частный случай: отчего буря радовала Эн вначале, но так безжалостно ранила его теперь?.. И вообще – почему мы можем раздружиться с ветром или поссориться с небом по пустякам…

Несколько дней упорных трудов, в итоге, сделали Эн умеренным диссидентом: он начал задаваться вопросами о целесообразности своей бурной деятельности. Да, понимал он, убрать хлысты с дорог и троп необходимо, но зачем возиться с ними в глубоком лесу, отчего надо крошить в щепу многочисленные мелкие ветки, почему мы нарушаем биоценоз?.. Теперь он знал и такое слово. Ведь природа тысячелетиями сама справлялась со своими проблемами, насекомые и звери привыкли к определённому порядку вещей, в их экосистеме не находилось места вмешательству неких сомнительно разумных существ.

Зачем, отчего, почему? Вопросы эти гроздьями висели у Эн на языке, но он всё не решался озвучить их Эл, опасаясь, что она примет его сомнения за обычную лень. Однако, развивая эту крамолу, он сам вдруг приходил к выводу, что пустой вроде бы труд наполняет жизнь лесника смыслом, оправдывает его пребывание в раю, даёт на него пожизненные гарантии… Эл заметила очевидное смятение Эн в последние дни, она даже догадывалась о причинах его умственных болячек, и ждала лишь удобного случая, чтобы разъяснить ситуацию. А пока она получала свою долю тяжёлых нагрузок, помогая Эн, хотя воспринимала труд на свежем воздухе скорее как необходимые занятия физкультурой.

К субботе, наконец, относительный прядок в порушенном хозяйстве был наведён, ущерб посчитан, сводки сданы в контору, брёвна ждали отправки на переработку. В лесу, то тут, то там, белели свежие пятна щепы. Баня в этот раз получилась как никогда благотворной: все печали вышли из наших героев почти начисто. Эл, правда, было немного жаль деревьев, многие из которых она хорошо знала, Эн, уже обуреваемый творческими планами, морща лоб, думал – как найти при таком ритме жизни ещё маленькую щепотку времени для души?

Напряжение снял, впрочем, похожий на поминки, длинный ужин. После нескольких рюмок Эл разговорилась, она как бы для информации рассказала Эн, что брёвна из леса скоро уберёт специальная бригада – пока, мол, она на других кордонах парка управляется. Оказывается, что где-то ураган натворил бед побольше, чем на кордоне Ганца. Затем она плавно перешла к причине – почему это делается? Здесь всё достаточно просто: «Сияющий мир» выживал в условиях жёсткой самоокупаемости. Поэтому, грешно вроде говорить, но недавняя буря очень даже выгодна национальному парку, как случаю заработать средств, веселее глядеть на жизнь, обрасти жирком, премии заполучить.

При нынешних ценах на древесину для мебельщиков и органическое сырьё для химиков, у начальства, дескать, не возникает даже сомнений в правильности методов таких взаимоотношений с природой… Лес – это деньги, а сберегающий его национальный парк, – организация, которая их собирает. Наверняка, добавила Эл, все наши потери, то есть, чьи-то приобретения, давно посчитаны с помощью лесников и перепроверены на снимках из космоса. Они дотошно уточнены до брёвнышка и уже зафиксированы в статистических сводках по графе «доход».

Эн вяло выругался на порядок вещей, но тут же с ходу принялся подводить под него позитивную философию, которая вечно спорит с жёсткой поэзией будней… В ответ Эл добавила, что когда падают ветхие деревья, кроме совсем больных, если ты заметил, то они остаются в лесу для поддержания естественного равновесия. Международные органы, мол, разработали по этому поводу инструкции, и наше дело лишь посильно их выполнять. Что же касается переработки веток в щепу, то здесь мы видим древний экологический спор – добро это или зло?.. Уже несколько десятилетий теория и практика ведут дискуссию, а наш кордон, в этом случае, – опытная площадка Фонда защиты дикой природы. Время от времени их эмиссары сюда наведываются, делают выводы.

Эн от этих ясных слов впал в неопределённую задумчивость, и Эл поняла её неправильно. Но ты, дескать, не беспокойся, за это положена солидная прибавка к зарплате, а нам она понадобится, если мы захотим вместе куда-нибудь съездить, попутешествовать. Или иметь средства для других поднимающих чудачеств, душевных излишеств, вроде наилучшей фотоаппаратуры или музыкальной акустики. Как говорят умные, богатые люди: деньги необходимы, чтобы о них не думать…

Тут, однако, возникла длинная пауза, во время которой наши герои стали фантазировать будущие приключения, где они будут полностью независимы от сквалыжного, но неизбежного вопроса средств. Эн пришёл в себя первым и начал уверять Эл, что его не прибавка к зарплате интересовала, а скорее вопрос биологической целесообразности! Эл снова его уверила в том, что работа эта нужная, экспериментальная и что грехи за наши ошибки, допустим, лежат на других… Эн, услышав забытое слово «грехи», всполошился и задал ещё один давно волнующий его вопрос, теперь уже о подкормке животных – какой смысл? Нет ли тут того же вмешательства в естественный отбор и прочее?..

Эл сразу ответить почему-то не смогла, медлила, и ужин на этом месте как диспут неожиданно закончился. Они вместе помыли посуду, переместились к камину. Здесь на них одновременно свалилась приятная усталость, поэтому тему подкормки животных – как тему глобальную, необъятную, граничащую с проблемой вмешательства человека во всякую мелочь на свете и требующую другого душевного состояния – пришлось отложить до лучших в идейном плане времён.

После этого Эн начал клевать носом, но Эл не хотелось оставаться одной наедине с Вангелисом, и поэтому муза, уловив настроение своего поэта, решилась заговорить о более существенном для него сейчас деле – о свободном времени. Она понимала, что в Эн назревал бунт, что он давно мучается некой творческой чесоткой, но никак не решится на конкретный поступок, быть может, ещё и потому, что не имеет для своих занятий, допустим, достаточно времени. Даже фотография сейчас почти ушла из их посиделок у камина.

Значит, надо немного умерить свой пыл по расчистке леса после зимы и бури, завести более свободный график работ, оставив что-то для практикантов, которые, как обычно, пожалуют на кордон в июле.

С этого места дрёма Эн испарилась, и он в мягкой форме взялся говорить о творческих планах, о том, что физического труда не боится, что он ему даже рад, что это настоящее мужское дело: ворочать пилой, трелевать брёвна, крошить ветки, подкармливать животных, или возиться по хозяйству, но… не хотелось бы за всем этим забыть о душе. Ведь она уже отравлена ядом творчества и не сможет существовать, всего лишь обслуживая инстинкты. Грешно хоронить талант, принадлежащий, можно сказать, обществу. Отсюда – ты всем должен.

Эл, быть может, и не совсем поняла, почему вдруг Эн задолжал всем, но она это приняла как данность, поскольку твёрдо в него поверила. Поверила, что он надолго, что он настоящий мужик и поэт неделимо, что в вопросах творчества он всегда прав, хотя его правда почти не отличалась от правды её. За исключением сущей мелочи: он умеет своим даром талантливо высказываться, а она – одаренный зритель, слушатель, читатель, из той категории, о которой мечтают сложные авторы…

Скучно говорить о простом. В беседах с собой, в интимной близости с вечностью иной творец блуждает по немыслимым умственным далям, куда редко кто забирается, так почему же его творчество должно быть понятно всем, ленивцам? Так принято? Но это глупо! Вот и балансируем мы, двигаясь по лезвию утончённости, в поисках похожих на Эл.